Последний удар школьного звонка, пронзительный и металлический, не прозвучал – он разорвал утреннюю сонную атмосферу, словно стеклорез по шёлку. Он был не призывом, а катарсисом, точкой отсчёта, разделившей предрассветную тишину и грядущий хаос. Двери классов распахнулись, и в длинный, залитый пасмурным лондонским светом коридор хлынула живая, многоцветная река. Гомон голосов, скрип подошв, смех, отрывистые фразы – всё это слилось в один сплошной, оглушительный гул, фон, против которого сознание Сакиэр Ли воздвигало свои непроницаемые стены.

Она двигалась в этом потоке, как чёрная субмарина в тёплых водах Гольфстрима. Её подруга, Лилиан, была её полярной противоположностью, её личным солнечным зайчиком в этом царстве теней. Лилиан, с её золотистыми волосами, уложенными в небрежную, но идеальную волну, и глазами цвета летнего неба, парила впереди, облачённая в лёгкое голубое платье, которое колыхалось при каждом шаге. Её сумка, переброшенная через плечо, билась в такт её энергичной походке, а речь лилась безостановочно, подобь ручью – о вчерашнем сериале, о новом платье, о глупом поступке одноклассника.

Сакиэр шла рядом. Её мир был стерилен и монохромен. Чёрные брюки, облегающие, словно вторая кожа, не издавали ни звука. Чёрная рубашка, расстёгнутая на один воротничок, отбрасывала лёгкую тень на ключицы. Чёрные туфли на массивной платформе отбивали на каменном полу чёткий, отстранённый ритм, не спешащий ни за кем. В одной руке она сжимала картонный стаканчик с американо – её единственная утренняя литания, горькая и обжигающая. Другая рука была погружена в карман брюк, пальцы лежали там расслабленно, но готовые в мгновение ока сжаться в кулак или извлечь лезвие.

Её чёрные волосы, прямые и тяжёлые, как расплавленный обсидиан, открывали высокий, умный лоб и безупречную линию скул. Они ниспадали на спину, достигая лопаток, холодным, идеально гладким водопадом. Но главным были её глаза. Глаза-щели, глаза-амбразуры. Лисьи, раскосые, они были цвета ночи без звёзд. В них стоял вечный лёд, и в их глубине таилась насмешка, холодная и острая, как скальпель. Она не слушала Лилиан. Она делала вид, время от времени кивая или издавая короткий, нейтральный звук, достаточный, чтобы поддерживать иллюзию диалога. Её настоящим занятием был осмотр территории.

Её взгляд, безразличный и тяжёлый, скользил по коридору, сканируя, анализируя, каталогизируя. Она видела не детей, а стадо. Стадо наивных, громких, беззаботных существ, чьи самые большие трагедии – это несданный тест или неразделённая симпатия. Уголки её губ были чуть приподняты в том, что можно было принять за полуулыбку, но на самом деле это был хищный оскал, сдержанный и усталый. Для неё средняя школа в Хаммерсмите или Ислингтоне была не учреждением образования, а самым настоящим театром абсурда, сценой, на которой копошились глупые и наивные актёры, даже не подозревавшие, что за ними наблюдает режиссёр, знающий финал каждой пьесы. 

Кабинет биологии пах формалином, старыми книгами и пылью. Сакиэр заняла место у окна, позволяя Лилиан устроиться рядом. Учитель, мистер Эдгарсон, человек с седыми бакенбардами и вечно взволнованным видом, рассекал на проекторе изображение клетки митоза. «…и здесь, как вы видите, хромосомы выстраиваются по экватору, готовясь к делению…» Голос его был монотонным гулом. Сакиэр смотрела в окно, на клочок серого неба между кирпичными стенами. Она думала не о хромосомах, а о манипуляции материей на клеточном уровне. Мистер Эдгарсон видел на слайде лишь схему. Она же видела танец жизни и смерти, который могла остановить или исказить одним усилием воли. Её пальцы бессознательно постукивали по крышке стола, отбивая тот же неторопливый ритм, что и её туфли. Мысленно она уже репетировала возможные сценарии: как заставить клетку сердца целевого субъекта просто… перестать делиться. Естественная смерть. Идеальное убийство, не оставляющее следов. Её губы снова тронула та же холодная усмешка.

Лилиан заметив это, прошептала, — Тебе нравится биология?

Сакиэр медленно перевела на неё свой взгляд. — Это достаточно информативно, — произнесла она голосом, лишённым каких-либо эмоциональных вибраций, звуком, похожим на лёгкое касание стали.

Столовая была адом, воплощённым в шуме и запахах. Воздух был густым от ароматов жареной картошки, подгоревшего тоста и сладкого кетчупа. Сакиэр, с подносом в руках, двигалась к их привычному столу с грацией пантеры, обходя стайки первоклашек и громоздкие рюкзаки. Она выбрала самый острый соус, что был в меню, и чашку чёрного кофе. Еда была для неё не удовольствием, а необходимостью, топливом. Острое – единственное, что могло пробиться сквозь её вечную эмоциональную анестезию, напоминая ей, что она жива, что у неё есть нервы, которые можно обжечь.

Лилиан, тем временем, с удовольствием поглощала пасту, продолжая свой безостановочный монолог. Сакиэр сидела напротив, отпивая маленькими глотками горький кофе. Её поза была закрытой, локти на столе, подбородок почти касался сложенных кистей рук. Она наблюдала. Она видела, как футболисты громко хвастались у соседнего стола, как девочки из младших классов смущённо перешёптывались, кидая взгляды на старшеклассников. Весь этот примитивный, кипящий гормоном социум был для неё открытой книгой, написанной на примитивном языке, который она выучила, чтобы маскироваться.

Спортивный зал. Паркет блестел под ярким светом люминесцентных ламп. Сакиэр ненавидела командные игры. Футбол, баскетбол, волейбол – всё это было хаотичным, неэффективным и глупым. Беготня за одним мячом, крики, толкотня… это оскорбляло её чувство порядка и контроля. Но когда дело доходило до физических нормативов, она была вне конкуренции.

Её тело, скрытое под мешковатой формой, было идеальным инструментом – стройным, но спортивным, лишённым и грамма лишнего жира. Каждое движение было выверено, экономно и смертельно эффективно. Когда она бежала стометровку, это не был бег – это было низкое, стремительное скольжение. Её лицо оставалось абсолютно бесстрастным, в то время как другие корчились от усилия. Она не получала удовольствия от победы; для неё это было так же естественно, как дышать. Учитель физкультации смотрел на неё с восхищением и лёгкой опаской. В её глазах он читал не радость спорта, а холодную концентрацию хищника на охоте.

Пять уроков пролетели, как один длинный, монотонный день. Когда школьные ворота остались позади, Сакиэр ощутила лёгкое, почти физическое освобождение. Дорога домой была ещё одним ритуалом – переходом из одной роли в другую.

Дом был типичным для лондонского предместья – аккуратным, кирпичным, с зелёным газоном. Войдя в прихожую, она почувствовала знакомые запахи – полировки для мебели и чего-то, что готовили на кухне. 

— Привет всем. Я пришла, — крикнула она, не повышая голоса, но он прозвучал чётко и ясно, разносясь по тишине гостиной.

Навстречу ей, вихрем, вылетел её младший брат, семилетний Итан. Его лицо сияло от восторга. — Саки! 

Она протянула руку и потрепала его по взъерошенным волосам. Жест был механическим, заученным, но в нём, возможно, и была тень чего-то настоящего, крошечная частица той привязанности, которую она как собственник испытывала к немногим «своим» вещам и людям. Не отвечая на его восторженную тараторку, она прошла на кухню, где автоматически сварила себе новую порцию кофе в турке, доведя его до нужной степени горечи, и, не задерживаясь, поднялась в свою комнату.

Её комната была крепостью. Миром, отгороженным от внешней глупости и шума. Стены были выкрашены в глубокий, поглощающий свет индиго, почти чёрный. Ни плакатов, ни безделушек. Только функциональность и атмосфера. Узкая, строгая кровать, застеленная чёрным же одеялом. Длинные, высокие, до самого потолка, стеллажи, ломящиеся от книг – от трактатов по квантовой физике и философии Ницше до классической литературы и мануалов по боевым искусствам. Большой дубовый стол, на котором царил идеальный порядок, и массивное кожаное кресло.

Она села, поставила чашку с кофе рядом с клавиатурой и включила свой мощный компьютер. Система загрузилась беззвучно. Она запустила браузер и специальную программу-шифровальщик.  

Проверка почты была частью её вечернего ритуала. Среди писем от виртуальной библиотеки и школьных рассылке было одно, помеченное особым, невидимым для посторонних глаз, значком. Адрес отправителя был случайным набором символов. Задание.

Она не открыла его. Не сейчас. Сейчас было время для другой жизни. Она отложила это на ночь, когда дом погрузится в сон, и она сможет стать тем, кем была на самом деле. Быстро, почти не задумываясь, она сделала уроки – для её острого, аналитического ума школьные задачи были детской забавой. Затем она спустилась вниз, на кухню, чтобы помочь матери.

Её приёмная мать, Элейн, женщина с добрыми, уставшими глазами, уже хлопотала у плиты. — Как день, дорогая? — спросила она, передавая Сакиэр нож и лук. 

— Обычно. — односложно ответила Сакиэр, её пальцы уверенно и быстро принялись шинковать овощи. Её движения были столь же выверенными на кухне, сколь и в спортзале или в тёмной аллее при исполнении задания.

Отец, Алан, должен был скоро вернуться. Он был начальником отдела в одном из полицейских участков Лондона. Ирония судьбы не ускользала от Сакиэр и вызывала у неё ту самую, внутреннюю, ледяную усмешку. Она, самый разыскиваемый призрак в мире наёмников, жила под крышей человека, который клялся защищать закон. Он часто приносил за ужином новости с работы – о дерзких ограблениях, о нераскрытых делах, о загадочных смертях, в которых полиция не находила следов насилия.

Сакиэр слушала его рассказы, попивая воду и глядя на него своими чёрными, невыразительными глазами. И где-то в глубине её души, за непроницаемой маской четырнадцатилетней девочки, шевелилось холодное, хищное любопытство. Узнает ли он когда-нибудь? Увидит ли когда-нибудь в дочери не ребёнка, а того, кого он ищет по ту сторону закона? А пока она была всего лишь Сакиэр Ли. Ученицей. Дочерью. Сестрой. Идеальной маскировкой для идеального оружия, ждущего своего часа в сумеречном лондонском свете.