Фонарщик свою работу любил. Помогать делать мир хоть чуточку светлее — это ли не счастье?

Высокая лестница, по которой он поднимался к стеклянным навершиям уличных светильников, позволяла ещё и заглядывать в окна домов. Фонарщик знал, что это неприлично, но за некоторыми людьми и даже целыми семьями присматривать приходилось по службе. Ведь если у кого-то в сердцах поселялась беда, или всё в душах затягивало глухим безразличием, то и фонари у таких домов горели тускло, едва-едва, с трудом разгоняя мрак.

Причина была в золотисто-рыжих светляках-дракончиках, свивших себе гнёзда в стеклянных домиках фонарей рядом с жилищами людей. Когда те в силу каких-то причин становились несчастными, огненные малыши, не имея возможности напитываться добрыми эмоциями, и сами начинали угасать. И если за людьми фонарщик мог лишь наблюдать, оценивая глубину свалившегося на них несчастья, но не имея права вмешаться и возможности что-то изменить, то дракончиков бросить на медленную гибель не имел права, хоть возни с такими бедолагами всегда было много. Будучи существами бесконечно привязчивыми, преданными, покидать попавших в беду людей они категорически отказывались. Вот и приходилось не только чистить гнёзда и мыть от городской пыли стеклянные стены домиков, но еще и подкармливать самих светляков-дракончиков теплом своей души, собственной любовью.

Вот только в последние пару сотен лет, после того как навсегда погас фонарь у одного очень важного для фонарщика дома, сильных и красивых чувств в сердце почти не осталось. Да и ждать становилось все тяжелее…

И почему люди так неожиданно и быстро смертны?..

Мотнув головой, чтобы разогнать темные мысли, будто каких-нибудь неправильных, не дающих, а поглощающих свет дракончиков, фонарщик подхватил свою высокую лестницу и свернул за угол. Свернул… и замер, сразу увидев неладное — один из фонарей еле тлел. А ведь отчетливо помнилось: в прошлый раз именно этот дом был самым счастливым, самым ярким, самым солнечным на всей улице.

Когда же это?.. Точно! Прошлой зимой и тоже накануне наступления Нового года. Город, украшенный к празднику, полный радости и светлых ожиданий, тогда сиял и переливался огнями, грея душу и сердце фонарщика. В каждом дворе, у каждого подъезда появились нарядные, усыпанные мишурой и блестками елки. Но та, что стояла у входа в этот совсем небогатый маленький домик, была лучше всех. Потому что каждое украшение на ней, все звездочки или вырезанные из простой бумаги снежинки делались своими руками, с любовью, вдвоем.

Фонарщик тогда, нарушая собственные неписаные правила, даже специально заглянул в незанавешенное окно этого дома, чтобы увидеть в нем светившихся счастьем людей: молоденькую девушку и юношу немногим ее старше, которые сидели за празднично накрытым столом. В разномастных блюдах, расставленных на старенькой, местами пятнистой, но тщательно накрахмаленной скатерти, не было ничего особенного — простая каждодневная еда, которой в иных богатых домах могли бы и побрезговать. Но жареный картофель радовал румяной корочкой, копчёная мелкая рыбёшка, явно выловленная из-подо льда в протекавшей через город реке, выглядела такой золотисто-рыжей, что при одном взгляде на неё становилось веселее, а аккуратно сохраненные с осени яблоки так и улыбались красными бочками, наверняка наполняя дом ароматом тепла и лета.

Юноша и девушка, удивительно похожие друг на друга — одинаково светленькие, какие-то, что ли, лучистые, счастливые — сначала просто ели, смеясь, болтая и чокаясь бокалами с игристым сидром, а потом он разрезал яблоко и принялся скармливать свежие кусочки своей подруге… И несколько смущенный увиденным фонарщик понял, что отношения этих двоих глубже, а чувства сильнее, чем он полагал. Поцелуи, начавшиеся еще за новогодним столом, увели юношу и девушку в спаленку, где они слились друг с другом в сладости интимных объятий. И даже физическая связь между ними была совершенной — красивой, солнечной, полной улыбок и нежности.

Помнится, после фонарщик пошел в тот самый — важный для него когда-то дом, сейчас пустой и холодный, и долго сидел у тёмного очага в кресле, которое раньше занимал дорогой ему человек. Сидел и вспоминал то, что, увы, осталось в далеком прошлом.

Ева… солнечно-рыжая, ярко голубоглазая, просто-таки фонтанирующая радостью…

Самое интересное, что фонарщик ее поначалу даже не увидел, а услышал. Шёл по улице со своей неизменной лестницей и корзиной со щётками, тряпками и прочим нужным для чистки драконьих гнезд скарбом и вдруг услышал смех — такой светлый, веселый и тёплый, что притянул к себе словно какой-то особой, доброй магией. А уж когда фонарщик увидел девушку, которая умела так смеяться, стало ясно: произошло то, что ему давно предрекали. Он встретил свою судьбу.

Ева была совсем юной, хрупкой и звонкой, будто колокольчик. Фонарщик рядом с ней поначалу чувствовал себя стариком — угрюмым, усталым, слишком многое познавшим за свою долгую жизнь. Но потом он вдруг стал замечать, что и сам незаметно все больше заряжается, напитывается чужим светом, смеётся и дурачится так, словно и ему вдруг стало восемнадцать. Причём не десятков, а потом и сотен лет, а просто восемнадцать.

После неторопливого и осторожного сближения, на которое только и мог решиться испуганный силой своих чувств фонарщик, они стали близки. И то, что теперь происходило между ними в уединении спальни… Сила света! Поцелуи горели яркими печатями. Кожа Евы, усыпанная веснушками, под прикосновениями будто бы начинала светиться — так, словно под ней тоже поселились яркие дракончики. А уж восторг, который рождало слияние их тел, ослеплял даже фонарщика, привычного, казалось бы, к любому, даже самому жаркому пламени.

Руки до сих пор помнили счастье прикосновений, чувствительность нежной кожи сосков, очаровательный изгиб поясницы и упругую силу мышц бёдер. Как же приятно было ласкать Еву там, между стройными ногами, знакомя с радостями плотской любви! Сколько совместных открытий они совершили, познавая друг друга! Лицом к лицу, глаза в глаза, плоть к плоти…

И как же теперь всего этого не хватало! Как же хотелось вновь ощутить рядом родную душу, сжать в объятиях желанное тело, слиться в общей страсти, общем горении, одном на двоих восторге обладания. Но увы. Теперь фонарщику остались только воспоминания. Те, что, собственно, и всколыхнули две юные души, для которых даже возможность посреди зимы съесть одно яблоко на двоих уже была счастьем. И не потому что вкусно, а потому что вместе.

Фонарщик смотрел на них и видел такую же яркую, обоюдную любовь, которая пылала когда-то между ним и Евой. Любовь, конец которой может положить одна лишь смерть. Неужто именно она посетила это место, пока фонарщик работал в других краях? Неужели из-за этого дом теперь тёмен и уныл, а семейство маленьких светляков-дракончиков в фонаре напротив медленно угасает?

О них следовало позаботиться немедленно, и фонарщик торопливо приставил лестницу к столбу. Многодетное и еще совсем недавно совершенно сытое и счастливое драконье семейство плотным клубком скрутилось в самом центре гнезда. Маленький самец и его изящная подруга делились с детьми последним, и это было так больно, что фонарщик, не сомневаясь, тоже отдал им все, что у него ещё оставалось. И только после заглянул в окна дома напротив. Заглянул… а после, нарушая собственные правила и неписаные законы этого мира, отчаянно закричал:

— Остановись, дурачок!

Юноша, услышав его, качнулся на табурете, теряя равновесие. Ахнув, фонарщик светляком-драконом слетел со своей лестницы и метнулся в дом. К счастью, он не был заперт — так, словно его юный хозяин подсознательно ждал того, кто остановит, сможет помочь. И фонарщик успел! В самый последний момент успел подхватить легкое тело.

— Ты чего удумал?!

Юноша смотрел огромными глазами и дрожащей рукой щупал на шее петлю, успевшую немного затянуться. Фонарщик тряхнул его сильнее, злясь и не имея сил сдержать эту злость:

— Зачем?!

— Она ушла.

— Умерла? — Верёвка на шее выглядела ужасной змеёй, и фонарщик торопливо избавился от неё, а после, как-то вдруг обессилев, опустился со спасенным им мальчишкой на пол.

— Нет. Ушла. А зачем мне всё, если без нее?

— Подожди, что значит — ушла?

— Сказала, что должна соскучиться по мне. Что любовь уже не горит так ярко. И ушла.

— Давно?

— Месяц назад…

Юноша вдруг ткнулся фонарщику в плечо и зарыдал горько и безутешно, а тот… Тот, охваченный даже не злостью, а полным отчаяния бешенством, скинул мальчишку со своих рук на пол и, поднявшись с колен, отошёл в сторону. Потребовалось некоторое время, чтобы погасить в себе эту вспышку тьмы, но справиться с собой до конца так и не получилось.

— Месяц? Месяц?! Да что ты знаешь о том, что такое по-настоящему долго?!

Слова полились сами, будто лучи из вдруг приоткрывшейся во тьму двери — не удержать, не притушить. Фонарщик рассказал юному дурачку, который оказался способен так легко распорядиться светом своей жизни, всё. И о себе, и о Еве — о том, как встретились, как были счастливы… И как простились, когда любимая, мучаясь от боли, которую несла с собой смертельная болезнь, попросила отпустить…

А ещё о том, что незадолго до смерти Ева вдруг начала что-то мастерить. Руки уже слушались ее совсем плохо, слабеющее тело слишком быстро уставало, но она упорно продолжала начатое. Как выяснилось, для того чтобы в последний их совместный Новый год сделать любимому подарок — маленький деревянный фонарик, расписанный солнечно-жёлтым, ярко-оранжевым и победительно алым.

Эта игрушка и сегодня стояла на каминной полке в доме, который когда-то был их общим. Краска с неё местами уже облетела, а в основании после неудачного падения, за которое фонарщик себя до сих пор корил, образовалась трещина, но в течение многих лет только она украшала ставшую слишком тусклой жизнь. И служила напоминанием. Потому что, уже уходя, Ева прошептала:

— Я вернусь. Потому что люблю. А настоящая любовь — она сильнее всего. Даже сильнее смерти. И сильнее времени. Ты, главное, верь. И жди.

— И ты ждёшь?

Отвечать было сложно, а потому, оттягивая эту необходимость, фонарщик влез на табурет и решительно снял закреплённую на крюке для светильника петлю. Снял, спрыгнул на пол, а после вновь отошел в сторону, начав наматывать верёвку на ладонь.

— Ждёшь?..

Юный глупыш, по-прежнему сидевший на полу, ждал ответа, и тогда фонарщик решительно кивнул, умолчав, что почти исчерпал свой внутренний огонь и свои силы. Что ждать и дальше нет уже никакой возможности. Что фонари с поселившимися в них светляками-дракончиками, все эти годы не угасавшие даже возле тех домов, в которые пришло горе, теперь вот-вот потухнут, перестав дарить людям силы и надежду на будущее. Просто потому, что питать их уже нечем — выгорело, истлело, утекло невидимым дымным шлейфом… Но это были его личные проблемы, и казалось совершенно неправильным перекладывать их на хрупкие человечьи плечи. Так что фонарщик просто повторил упрямо:

— Да, жду.

— Сколько?

— Дольше, чем ты живёшь на этом свете. Потому что люблю и потому что верю… Всё можно исправить, пока человек жив. А если не получится, нужно найти в себе силы отпустить.

Отпустить… Отпустить… Мысль настолько зацепила, увлекла за собой, что фонарщик не сразу увидел: спасённый им юноша поднялся на ноги и начал одеваться.

— Ты куда?

— К ней. Искать. Сказать…

— Но…

Договорить не вышло, потому что на лестнице, ведущей в дом, раздались шаги, а после ступившая в комнату девушка — та, которая вроде бы ушла, разлюбив, сказала с раздражением:

— Да чего меня искать-то? Тут я. Говори, что хотел, если наконец-то собрался.

Фонарщик смотрел на нее во все глаза, невольно отмечая, что за прошедшее время и она стала такой же, как юный хозяин дома, — погасшей. И все же опытный глаз увидел, как внутри этих двоих колыхнулся свет. Будто язычки пламени на свечах, которые порывом ветра вдруг потянуло друг к другу.

— Что, соскучилась? — Юноша попытался быть язвительным, но не смог.

— А ты? — Девушка тоже хотела ответить резко, однако голос ее дрогнул.

— Ты же сказала, что должна отдохнуть от меня, что любовь ушла.

— Я сказала, что мы должны соскучиться друг по другу. Мне казалось, ты остыл ко мне…

— Я? Это тебе надоело быть со мной! Я это видел и думал…

— Мне? С тобой? Я же люблю тебя…

— Я больше…

— Жить без тебя не могу!

— А я?

— Дурак…

— А ты?..

Фонарщик вздохнул и двинулся на выход, не желая мешать. Сомнений не было: воссоединение будет жарким. Сначала эти двое станут любить друг друга, но вспомнят, что до Нового года всего ничего, и побегут вниз — торопливо готовить еду, искать на полке старенькую, но старательно накрахмаленную скатерть, ставить на стол праздничные тарелки и бокалы. А после они будут сидеть, улыбаться, болтать и есть. До тех самых пор, пока кто-то из них не возьмёт в руки яблоко, чтобы разрезать его и поделить на двоих…

Сила света! Какие же они счастливые! А еще смешные, юные, глупые! Хотя…

Тут фонарщику пришлось остановиться. Он стоял на тротуаре у только что покинутого дома, смотрел на семейство дракончиков, которые вот только что лежали, готовясь умирать, а теперь подняли головки и начали расправлять засветившиеся первыми сполохами огня крылья. Стоял, смотрел… и не видел. Потому что все заслонило внезапное понимание: выходило так, что он — многоопытный и многомудрый фонарщик, сказавший столько умных и взрослых слов чудом не убившему себя мальчишке, сам был ничуть не лучше. Потому что Еву он ведь так и не отпустил…

Не отпустил! Продолжал удерживать! Ломать посмертие ей и жизнь себе. Не отпустил, потому что слаб! Слаб и глуп.

Эта мысль яркой вспышкой осветила все, а главное, мгновенно сожгла иссушенный временем и горем ком в груди, образовавшийся после смерти Евы.

— Прости, если сможешь, — шепнул фонарщик, прижимая руку к сердцу. — И… И я отпускаю тебя, любовь моя.

Внутри на месте свежего пепелища возникла и стала разрастаться дымная, полная горечи пустота, но фонарщик не позволил себе расклеиваться. Нужно было работать — следить за порядком и пытаться хоть как-то поддерживать тех светляков-дракончиков, что начали угасать. Ведь в праздник, когда все вокруг шумят и веселятся, одиночество, тоска и горе грызут людей, попавших к ним в зубы, особенно сильно. Так что фонарщик натянул плотнее шляпу, проверил, на месте ли защитные очки и перчатки, взвалил на плечо свою высокую лестницу, подхватил корзину с принадлежностями для чистки драконьих гнезд и…

— Дяденька! — Голосок был тоненьким, и фонарщик даже не сразу понял, откуда он идет.

Оказалось, снизу — на тротуаре рядом стоял ребенок. По небогатой одежде немарких цветов и румяному округлому личику с яркими губами и широко раскрытыми голубыми глазищами, сразу не получилось понять мальчик это или девочка. Да и какая разница?..

— Здравствуй! — Фонарщик учтиво приподнял шляпу и поклонился.

— Это вы фонари на улицах зажигаете?

— Нет. Они…

Тут пришлось запнуться — вспомнилось, что обычные люди светляков-дракончиков видеть не могут, а потому верят не в них, а в вонючий газ, который подается к фонарям под землей по трубам, и который нужно поджигать каждый день с наступлением темноты. Даже Ева и та не смогла научиться видеть истинный источник света, прятавшийся за толстыми стеклами драконьих домиков-гнезд…

Фонарщик до последнего надеялся, что чудо все-таки произойдет, что любимая женщина воспримет скрытую магию мира, в котором родилась. Потому что тогда станет ясно: и она из числа особенных, а значит, долгоживущих. Рождаются ведь иногда такие и среди обычных людей — так, как родился когда-то сам фонарщик. Но Ева в ответ лишь смеялась:

— В следующей жизни!

Воспоминания вновь утянули в прошлое, и фонарщик так ничего и не ответил на заданный ему вопрос. Получилось нехорошо, но малышка (все-таки, кажется, малышка!) не обиделась, вновь заговорив первой:

— Знаете, мама называет вас светлых дел мастером. А еще всегда говорит, что вы, наверно, очень одинокий человек, раз работаете даже в праздники. Но я думаю, вам с ними никогда не скучно.

— С кем? — не понял фонарщик.

— С ними, — девочка махнула рукой в сторону верхушки фонаря. — Они веселые. Часто ко мне играть прилетают. Только мама говорит, что я выдумщица. Говорит: «Вот повзрослеешь и тогда глупости болтать перестанешь».

Фонарщик молчал, потому что горло перехватило, а сердце вдруг забилось в яростной надежде. А девочка тем временем шагнула еще ближе и вложила ему в руку что-то небольшое и хрупкое:

— Не знаю, наверно, это тоже глупо, но я… Я сделала это для вас. У каждого в Новый год должны быть подарки, ведь так?

— Так, — севшим голосом подтвердил фонарщик, глядя на то, что покоилось у него в ладони.

Это был маленький фонарик. Бумажный, кривенький, хрупкий, но старательно раскрашенный желтым, оранжевым и алым — в точности под цвет крыльев у светляков-дракончиков. И очень похожий на тот, другой фонарик, который уже без малого двести лет хранится на каминной полке…

— Его можно повесить на елку. У вас ведь дома есть елка?

Надо было что-то сказать девочке, которая по-прежнему стояла и смотрела, задрав голову вверх, но фонарщик не успел.

— Ева! — закричали от порога дома напротив. — Ева, милая, иди домой! Сколько раз я тебе говорила: господину фонарщику болтать с тобой некогда.

— Простите, — потупив глаза, выговорила девочка и уже начала поворачиваться, чтобы уходить, но вдруг передумала, подступила ближе и зашептала горячо-горячо: — Мы ведь еще увидимся? Я бы очень хотела научиться ухаживать за дракончиками, чтобы помогать вам. Вы меня научите? Ну, попозже, когда я стану взрослой…

— Да, — выдохнул фонарщик, а потом, смахнув непривычную влагу с глаз, заверил: — Обязательно.