— Святой отец! Я согрешил.

— Как ты уже меня задолбал, Пауль!

— Гм…

— Ну да, знаю, знаю! Сквернословие — грех! Но ведь правду же говорю! А лгать, так ложь — тоже грех. Что у тебя на этот раз? И прошу: пожалей ты меня, избавь от подробностей!

— Подробности ему! Да я хрен его зна…

— Гм…

— Короче, не знаю я! То есть не помню. Но на душе так погано, что сил нет.

— И как я тебе отпущу грехи, если ты их даже не помнишь, Пауль?!

Пауль Зиверс, более известный среди фанатов как Мёбиус или просто Мёб (а уж в совсем узком кругу завистников и хейтеров — короче еще на одну, первую, букву), религиозным не был, но, имея родного брата-священника, регулярно пользовался его служебным положением. Так и формальности перед высшими силами соблюсти удавалось (чем рогатый не шутит — вдруг Единый бог действительно есть?). Да и со старшим братом за жизнь перетереть, совета спросить всегда было полезно. Мартин, хоть и совершил, по мнению Пауля, совершенно идиотский поступок, заделавшись в святые отцы, был умен и не раз помогал своим взвешенным подходом к жизни… Да и прекрасным знанием того, что могло твориться в умах и душах волков-оборотней и людей, чего уж скрывать.

На этот раз Пауль приперся к Мартину рано, сразу после службы, распугав вечно тершихся у входа в храм Единого бога престарелых теток ревом тяжелого мотоцикла и вообще собственным мало подходящим для подобного места видом. Оно и понятно: не часто встретишь среди прихожан здоровенного бородатого волчару-оборотня с буйным хаером на башке и татуированного от кончиков украшенных кольцами пальцев по самое «не балуйся». Да еще и в майке с рогатыми черепами!

Пауль заглушил мотор и закурил, с сомнением посматривая на раскрытые двери храма. Сегодня он приперся к брату с какой-то полной хренью, которая тем не менее извела его вконец, потому что он ни черта не помнил, но вспомнить было очень надо. Просто очень. Если, конечно, Пауль не планировал тихо и мирно (ну, или по традиции громко и с очередным непотребным скандалом) загреметь на починку к кровельщику с окончательно потекшим чердаком. «Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша…» Да чтоб тебя!

Пауль выкинул бычок и решительно потопал в храм.

— Рассказывай! — велел со вздохом Мартин, едва увидев своего непутевого брата на пороге кабинета, и с укоризной глянул на висевшее на стене напротив его стола изображение Единого бога.

Пауль этот взгляд расшифровал для себя так: «И вот за что мне, такому правильному, был ниспослан родственничек, который, кажется, решил превратить свою жизнь в марш под фанфары прямиком к адским вратам?!»

Вид у Единого бога при этом тоже был каким-то… удивленным. Будто творец и сам никак не мог вкурить, что ему двинуло в голову, когда он решил сотворить подобное. И как получилось, что два столь разных индивидуума являются родными братьями.

Следовало признать, сомнения на эту тему были не у него одного. Пауль знал семейную историю, согласно которой отец Пауля и его старшего брата Мартина чуть не развелся с женой — их матерью, заподозрив свою самку-волчицу в измене. Уж очень сильно даже в детстве не походил на тихого, разумного и мирного Мартина хулиган, драчун и скандалист Пауль. А уж что он начал вытворять, когда вошел в проблемный подростковый возраст и взыграли гормоны! 

В итоге мама Пауля, оскорбленная до глубины души подобными подозрениями мужа, которого даже отсутствие запаха чужого волка на супруге ни в чем не убедило, сделала генетический тест. Им Клотильда Зиверс недвусмысленно доказала недоверчивому супругу, что была ему верна и второго в семье ребенка не нагуляла на стороне. Ну, а после послала ревнивца на три матерные буквы. (Пауль сам слышал, затаившись на дереве напротив спальни родителей. Мама у Пауля вообще крепкое словцо любила и ругалась воистину артистично — заслушаешься! Пауль запоминал, а конструкции посложнее еще и записывал.)

Какие танцы с бубнами после пришлось выплясывать посрамленному главе семейства Зиверс, чтобы вернуть себе «задурившую бабу»! Сколько подарков было куплено и выброшено! Сколько букетов получено обратно в морду! Сколько вкусняшек и тортиков спущено в унитаз! И ведь неизвестно, чем дело бы кончилось, если бы домой не приехал Мартин, который как-то очень тактично и ловко свел родителей, помирил и вразумил. Пауль этим был настолько впечатлен, что даже написал матерный стих, который заканчивался так:

Здравый смысл и вера в бога —

Вот к успеху, блин, дорога.

Мартин в тот момент уже учился в духовной семинарии, Пауль же только заканчивал школу, вовсю бренчал на гитаре, неудержимо писал говенные стишки и дерьмовую музыку… Ну и создал рок-группу из таких же оторв, как он сам — двоих парней и одной отвязной девицы по имени Труди. Назвал Пауль свое детище «Лента Мёбиуса», блеснув случайно подхваченным где-то термином, и был бесконечно горд собой, потому что в итоге вышло действительно круто и многослойно. MobiuStrip — со сдвоенной «S» в центре, где вторая «S» писалась лишь как тень первой. Получился и полный перевод с одной стороны, и совершенно прозрачный намек на подтекст с другой: «MobiuS Strip» — «Лента Мёбиуса»; и «MobiuS trip», где «trip» — сленговое словечко, означающее измененное состояние сознания или попросту глюки после приема наркоты. Ну и, как следствие, намек на то, что песнопения в исполнении Пауля Зиверса той самой дурью, торкающей фанатов, как раз и являются. Короче, круть!

Они пели, тусили и выделывались, устраивая из своей жизни бесконечный психанутый флеш-моб… Да что там из жизни! Даже из своих тел! Одежда, стрижки, украшения… Здесь Пауль, пожалуй, зашел дальше всех, изрисовав себя всего эпатажными татухами, а на башке отрастив не менее эпатажный хаер. И если сначала все это было игрой, то с ростом популярности очень быстро стало довольно тяжелой работой без выходных, проходных и так далее. Работой, в которой поддержание некогда созданного имиджа, родившейся репутации бунтарей и беспредельщиков, было делом не менее важным, чем музыкальное творчество…

Так что Пауль и сегодня, в свои тридцать с хвостиком, по-прежнему дебоширил, пил, покуривал то, что никак не приветствуется законом, трахал все, что шевелится и нет, гонял на мотоцикле и продолжал сочинять тексты и музыку, которые почему-то дико нравились куче народа. Хрен знает почему. Самому Паулю вечно не нравились, а вот пипл действительно торчал от песнопений Мёба, как от забористой дури.

И все же для многих стало сюрпризом то, что пару месяцев назад новый сингл MobiuStrip вышел на первые строчки всего, что только можно, а после еще и получил престижную очень взрослую и уважаемую музыкальную премию.

Члены некогда школьной рок-группы во главе со своим бессменным фронтменом оказались на сцене огромного помпезного концертного зала, но и там вели себя привычно: орали, целовали Хрустальный шар, выдирая статуэтку друг у друга из рук, и потрясали ей, словно первобытные оборотни или люди насаженным на палку черепом убитого в честном бою врага. А после пошли в клуб и редкостно ужрались. Так, что наутро Пауль не помнил не то что ни хрена, а просто вообще ничего.

Да, они пили… Потом снова пили… После Зиг — бас-гитарист группы и заводила всех отвязных расколбасов — притащил травку… Откуда-то взялись какие-то левые девки… Затем приехал Люкá — продюсер и главный денежный мешок MobiuStrip, без которого все в музыкальной карьере Пауля и его друзей, скорее всего, пошло бы совсем иначе… А вот что было дальше?.. Кажется, кроме шмали были еще и какие-то таблетки… Кажется, Пауль их даже жрал… Как, впрочем, и все… Нет, не все. Труди не жрала. Она вообще в последнее время осторожничала, и Пауль знал почему.

Труди — в миру Гертруда Кляйн — с месяц назад приехала к нему в большой загородный дом, который Пауль отгрохал себе на честно заработанные, и, дико смущаясь, что было для нее несвойственно в принципе, поставила перед фактом: беременность! Труди — та самая единственная девица в их команде, оторва, человек-протест и при этом феерическая скрипачка, сольные «запилы» которой, собственно, и делали композиции MobiuStrip узнаваемыми и особыми — приехала сказать, что скоро выступать не сможет. Потому что ее женское время уходит. Потому что она устала от «всего этого дерьма», всей этой тусы и жизни в постоянных гастрольных разъездах. Потому что встретила парня, и не просто парня, но своего истинного, свою пару, и теперь выходит за него замуж. И, главное, потому что эта любовь уже имеет последствия.

— Ну чё… — промямлил потрясенный Пауль, косясь на пока что плоский живот подруги. — Поздравляю. Вот только…

— Вот только, — кивнула понуро Труди и отвела глаза.

Все было ясно: если Труди уходит из группы, то либо надо сворачивать цирк и распускать клоунов, либо искать скрипке замену. И искать срочно. Да-а… Эту проблему еще предстояло как-то решать. Но тогда, на следующий день после вечеринки в честь получения Хрустального шара, Паулю было куда важнее другое — то, что беременная подруга наркоту в клубе точно не жрала. Правда, здоровенный, как промышленный холодильник, муженек Труди увез ее от честнóй, уже основательно упившейся компании довольно рано… Но до того, как появились колеса, которые Пауля и выключили? Или после?..

«Звонок другу» ситуацию не прояснил: Труди про таблетки ничего не знала. Зато у нее имелась другая, совершенно зубодробительная информация. Бесконечно мирный вне бизнеса Люка оказался за решеткой.

— За что? — тихо поинтересовался Пауль, у которого желудок сжался и шерсть на холке встала дыбом от сквернейшего предчувствия.

— Он изнасиловал и избил какую-то девицу… — сообщила мрачно Труди.

— Фигасе… — выдохнул Пауль и замолчал.

Молчала и Труди. А потом у Пауля запиликал второй входящий, и он с подругой торопливо простился. Но это звонил Зиг с той же новостью. Естественно, Пауль спросил у него о вечере в клубе, но Зиг только выматерился и отрубил связь.

Что же за дрянь тогда скормил им всем Люка? Ответа на этот вопрос у Пауля не было. У него вообще не было никаких ответов ни на что. Зато имелась куча вопросов. Например, такие: чью сережку он нашел в складках белья на собственной развороченной и перемазанной спермой постели наутро после посещения клуба? Кому принадлежала кровь на подушке и простынях? И какая женщина оставила на них же свой запах? Он был слабым, не волчьим, а, скорее, человеческим, и все же в первый миг показался Паулю знакомым, но… Одно сплошное «но», долбись оно всяко и разно!

— Ты что, кого-то изнасиловал? — весь подобравшись и став очень серьезным, поинтересовался Мартин, выслушав эту часть излияний брата. — Как этот твой Люка?

— Говорю же: не помню! — рыкнул Пауль и запустил пальцы в свой и без того лохматый хаер.

Мартин с отвращением глянул на его изрисованные цветными узорами и картинками руки, на кольца с черепами и адскими рожами, и вновь обратил взор на лик Единого бога, явно ища поддержки. Но тот имел вид отпетого уклониста. Казалось, что так и норовит смотаться. От греха. Пауль подозревал, что и Мартин тоже с удовольствием бы смотался. Но деваться ему (как, впрочем, и создателю от своих созданий) было некуда — приходилось слушать мудовые страдания братца. И давать советы, которые хоть как-то могли потянуть на разумные.

— Ты должен обратиться в полицию.

— И что я им скажу? Что мне что-то такое кажется, а что, я сам не догоняю? Да они меня выпрут с моими измышлениями пинком под жопень. А после сольют мои россказни таблоидам. Представляешь, что будет?

Мартин, судя по виду, представлял все просто прекрасно — в красках, запахах и звуках, — а потому поморщился и мрачно кивнул, предлагая продолжать. И Пауль продолжил.

Следовало признать, подозрения насчет совершенного насилия ему в голову тоже закрались практически сразу, а уж история Люка и вовсе укрепила их, как виагра добрый хер. А потому на следующий день Пауль осторожно поинтересовался у охраны на въезде в коттеджный поселок, в котором теперь и проживал, один ли он приехал домой той ночью. Его заверили: один, если не считать водителя, который Мёба привез, а через пару минут выехал с территории. Сомневаться в сказанном не приходилось — охрана в поселке была профессиональной. Да и несли ее крепкие вояки-отставники, а не одышливые пердуны-пенсионеры. Для Пауля это было важно — фанаты чего только не вытворяли, чтобы добраться до него.

Вообще, став популярным, Мёб Зиверс смог позволить себе многое из того, что ранее казалось совершенно нереальным: дорогой дом, дорогие тачки, дорогие шмотки, ту же охрану, обслугу, которая убиралась в доме и поддерживала в порядке территорию… Да что там! У него с недавних пор была даже личная повариха! И это Паулю совсем не казалось лишним и неуместным, потому что пожрать он любил. А за сладости — тортики, пирожки и булочки — мог и горло перегрызть. Над ним ржали, но волк-оборотень по рождению и рокер по жизни Мёб Зиверс даже шнапс закусывал куском торта с кремовыми розами.

Однако больше всего с некоторых пор он запал на меренги. Очаровательно хрупкие, невесомые, тающие во рту. Повариха, приглашенная на работу в дом воистину вездесущим Люка, делала их так, что Пауль над этими изящными бело-розовыми крохами даже про существование Единого бога безо всякого понукания со стороны брата вспоминал. И неизменно благодарил создателя за то, что есть на свете такое вот лакомство, попутно задаваясь вопросом: как без них раньше вообще жить удавалось?!

Кстати, именно под эти самые меренги, сожрав их тогда столько, что после заворот кишок не случился только милостью все того же Единого бога, Пауль и написал композицию, которая вывела MobiuStrip в лидеры!

А ведь поначалу показалось, что вышла какая-то шняга, за которую фанаты Мёба освистают, тухлятиной забросав. Все написанное было каким-то… меренговым. Романтичным, хрупким и, несмотря на привычный жесткий рóковый ритм, очень женским. По крайней мере, именно так думал о новой песне сам Пауль и именно такими словами он предварил ее первое представление своей команде. Предварил и, как всегда, в такие минуты смущаясь, запел:

Ты сладкая грёза и хрупкое счастье,

Невинная дева-мечта,

И зверем покорным сдаюсь твоей власти

Я каждую ночь неспроста.

Когда прозвучала последняя нота, Пауль отложил гитару. Повисла пауза. Он зашарил взглядом по лицам друзей… И тут вдруг стало ясно, что Труди смотрит на него широко раскрытыми глазами, в которых, кажется, что-то даже предательски поблескивает. А барабанщик Зиг и его брат-близнец Заг — бас-гитарист группы — имеют одинаковый офигело-восторженный вид.

— Это круто, чувак, — сказал тогда Заген.

— Очешуенная рок-баллада вышла! — подтвердил Зигвард и саданул кулаком по столу, за которым сидел, — только гул пошел.

А Труди просто внезапно расцеловала Пауля в обе щеки, шепнув что-то про новую ступень и будущее… И ведь как в воду глядела, паршивка такая! Все-таки правы те, кто говорит, что у баб интуиция похлеще нюха волков-оборотней работает!

И ведь что поразительно: за все за это надо было благодарить десерт! Сладкое совершенство под названием меренги, от которых Пауль попал в натуральную зависимость — почище наркотической! Так что, уезжая на гастроли, он теперь скучал даже не по удобной постели, не по привычной домашней студии, не по собственной качалке в цокольном этаже собственного же дома, а именно по этим снежно-белым или нежно-розовым загогулинкам.

В том числе и потому, что вскоре стало ясно: делать меренги по-настоящему вкусными — хрустящими снаружи и нежными, воздушными и рассыпчатыми внутри — умели далеко не везде. Слишком часто Пауль, не имея сил удержаться, заказывал эти пирожные в ресторанах или в специализированных кондитерских в тех городах, где в тот момент гастролировал — и в итоге выбрасывал с руганью. Внешне зачастую совершенно такие же или, напротив, куда более хитросделанные и щедро украшенные, внутри эти творения других кондитеров сплошь и рядом оказывались настоящей ловушкой. Масса, превращаясь во рту в невыносимо сладкий цемент, намертво склеивала челюсти и вязла в зубах. Так что Пауль всегда бывал нереально рад, когда из дома ему присылали внезапные гостинцы — аккуратные коробочки с домашними меренгами… Маленькими, крышесносно пахнущими, совершенными.

Но теперь ему точно было не до сладостей!

Поговорив с охраной, Пауль вернулся к себе. Ответ парней на проходной ситуацию изменил лишь в том, что стало ясно: женщину, которая побывала в постели Пауля в ту ночь, следовало искать не где-то вовне, а в поселке — среди жителей окрестных коттеджей или обслуги. Но быстро и очень осторожно проведенное «внутреннее» расследование тоже ничего не дало. Все вели себя так, будто в ночь после вручения Хрустального шара Пауль Зиверс ничего этакого не натворил. Но сережка, запах на подушке и, главное, кровь на простынях ведь были! А кроме этого, обнаруженные позднее царапины — на груди, на животе, на левой руке; и уже посиневший след от укуса на правой… Пауль глядел на эти отметины, и внутри все сворачивалось прокисшим молоком. Женщина — не сильная волчица-оборотень, а слабая человеческая самка — сопротивлялась… Отбивалась, как могла…

Очень хотелось верить, что отбилась. Очень! Но здравый смысл нашептывал: «Сам-то, мудила, подумай: что она могла поделать против слетевшего с катушек оборотня твоих габаритов?!»

Качком, ходячей горой мышцы Пауль не был, но ежедневные занятия в зале напитали его сухощавое гибкое тело силой. Не молот, но клинок. Не увалень-медведь, но именно что волк — поджарый, жилистый, быстрый. Кого же он умудрился загрызть, обдолбавшись?!

Пауль навестил Люка. Тот выглядел ужасно, корил себя всячески и раз за разом повторял подробности того, что с ним произошло — то, что ему рассказали свидетели и девушка-полукровка, ставшая жертвой его темных страстишек. Сам же Люка не помнил ничего. Ни-че-го! Как выключило! Слышать это было совершенно невыносимо, так что у Пауля от слов приятеля опять вставала дыбом шерсть на холке, кожа покрывалась тонкой пленкой омерзительно липкого пота, а в животе все сворачивалось в тугой узел. Ведь при всей внешней вырвиглазной эпатажности и несмотря на тщательно выстроенный имидж матерого хищника Пауль Зиверс агрессивным никогда не был и насилие в отношении тех, кто был слабее, искренне презирал. И вот теперь сам…

Сознаваться Люка в том, что и он, похоже, наворотил дел, Пауль не стал. Трусливо не стал! Первые дни он жил как на иголках, ожидая визита полицейских или разъяренных родственников той, кого он… с которой он… Да пропади оно! Которую он, судя по всему, схватил, затащил в свою спальню и трахнул, несмотря на то, что та царапалась и кусалась, используя слабые, совсем для того негодные человеческие зубы!

Совесть выла и выгрызала все внутри бешеным волком. Пауль почти не спал, почти не ел и почти не шевелился — так и сидел, уставившись в пустоту перед собой. Однако время шло, но никто к нему с обвинениями не приходил. А потом Пауля буквально выковыряли из его угрызений совести, как из скорлупы. Навалились проблемы, связанные и с финансами (Люка сидел, и всеми денежными вопросами пришлось заниматься Паулю), и с поиском замены Труди… Ну или с попытками придумать для MobiuStrip что-то принципиально новое, другое, которое бы, с одной стороны, позволило выступать дальше без скрипичных соляг, а с другой — вообще дало бы группе возможность двинуться вперед, возможно, даже сменив стилистику. Тем более что песня, принесшая Паулю и его товарищам победу, действительно существенно отличалась от тех, что обычно входили в репертуар MobiuStrip. Получалось, что первый шаг на этом пути уже был сделан…

Забацать альбом со сходными произведениями? Это было логично. Но тут возникла проблема. Когда после всего, уже немного успокоившись, затолкав на задворки памяти запах изнасилованной им женщины, обнаруженный на простынях, а ее сережку с висюлькой-жемчужинкой сунув в дальний угол ящика стола, Пауль попытался написать что-то подобное тому меренговому синглу, ни черта у него не получилось. Чего-то выходившим из-под его «пера» строкам не хватало. Не было в них того полета, той романтики, которой оказались насыщены строки песни, позволившей MobiuStrip подняться на вершины чартов.

Я демона хуже, исчадие ада,

А ты словно святости лик,

Но раз тебе нужен, то, значит, так надо.

Единый, похоже, шутник.

Живешь ты в придуманном, сказочном мире,

Куда для меня нет пути.

Прошу лишь меренгово-белой луною

Ты ночью в окно мне свети.

(Стихи авторства KatyaBent)

Пауль перечитывал написанное тогда. Пытался понять, разложить на составляющие, сконструировать что-то вроде «рецепта успеха». И — ничего. В полном отчаянии он пошел даже на редкую глупость: решил полностью воссоздать обстановку, в которой писалась песня-победительница. Но принесенные ему меренги оказались отвратными и тут же завязли в зубах. Взбешенный Пауль швырнул их на пол, долго топтал с остервенением и отчаянием попавшего в тупик творца, а после не менее экспрессивно орал на своего личного помощника, требуя немедленно уволить «вконец рамсы попутавшую» повариху:

— А лучше сразу утопить ее в пруду, как крысенка!

Помощник Пауля Отто Шварц — человек опытный и, главное, совершенно непрошибаемый («С нервами, как канаты подвесного моста», — как любила говаривать про него Труди) — делал понимающее лицо, «оловянил» глаза и обещал все исполнить в лучшем виде. Собственно, когда Пауль впадал в такое вот мудацкое настроение, это был единственно верный стиль общения с ним — со всем соглашаться и ничегошеньки не исполнять, ожидая, когда «звезда» и «творческая натура» выплеснется, успокоится, всех простит, извинится и забудет свои кровожадные планы.

Но в этот раз испытанная тактика дала сбой. И виной тому опять-таки были меренги. Отто принес новые, «от другого мастера», но Пауль чуть не убил его на месте, когда выяснилось, что они опять — аццкая пакость!

— Из чего сотворили это дерьмо?! — бесился Пауль, потрясая татуированными кулаками и хаером на башке, который, кажется, встал дыбом вместе с шерстью на загривке. — Из чего?! Из молофейки старого хряка? Или из яиц птицы обломинго? А? Ты что, Отто, вконец страх потерял?! Где эта засранка, которая такое вот исполнила?! — меренги опять полетели на пол. — Где, блин?!

Тут-то и выяснилось, что Отто просто побоялся сказать давно и крепко задурившему шефу, что все последние партии меренг — покупные, а не домашние. И причина тому проста: личная повариха Пауля Зиверса внезапно уволилась. Причем так, что не дала даже нескольких дней на поиск замены. Позвонила и поставила перед фактом. А когда Отто, озлобившийся на такое вот отношение персонала, стал давить на то, что при таком раскладе и расчета не будет, эта невесть чего о себе возомнившая девица просто повесила трубку.

— Никто не хочет работать! Даже за деньги! — ныл в отчаянии Отто, долготерпение которого, кажется, все-таки дало трещину.

— Я хочу, — рычал в ответ окончательно закусивший удила Пауль. — Я, блин, хочу! Но всем на это насрать с высокой колокольни!

Был бы рядом Зиг, он бы по старой памяти просто дал другу в морду, и все бы в башке у Пауля стало на свои места. Но Зиг где-то все время пропадал, и даже его брат Заг не знал, где. Или не говорил, что Пауль тоже вполне допускал — с этих двоих вполне могло статься.

Короче, из-за всего этого дерьма, которое умники называют «творческим кризисом», Пауль о своих мыслях про совершенное им насилие в какой-то момент просто-напросто забыл. Ну или талантливо притворился сам перед собой, что забыл. Никто ведь с претензиями так и не объявился!

А потом ему стали сниться сны.

Жаркие, возбуждающие… И в то же время мучительные, прижигающие душу, словно пыточным железом. В этих снах не было лиц. Казалось, у Пауля в них вообще не было зрения. Работали лишь уши, исправно поставляя в мозг чьи-то мольбы, а потом и жалкий, почти звериный скулеж, полный тоски и отчаяния; тактильные ощущения: чужая кожа под ладонями — горячая, липкая от пота; стройное, гибкое тело, бившееся под Паулем, и заполошный стук чужого сердца — грудь в грудь… Но ужаснее всего было то, что несло обоняние, сводившее с ума запахом крови и ароматом меренг…

— И тогда-то, после этих кошмаров, ты и решил припереться ко мне… — подытожил Мартин и встал. — И что ты от меня хочешь?

— Ну-у… — Пауль неуверенно мотнул головой в сторону изображения Единого бога.

— Так я и поверил, что тебе просто приспичило получить формальное отпущение грехов! Я тебя для этого слишком хорошо знаю.

— Знаешь, — со вздохом согласился Пауль. — И иногда мне ну очень сильно хочется, чтобы знал ты меня похуже. А то как-то… противно быть таким предсказуемым.

— А ты меня удиви, Пауль! Удиви, чтоб тебя! Измени свою жизнь! Стань, наконец, взрослым, ответственным! У тебя слишком сильно затянулся подростковый протест, братец! Болтаешься, как трусы без резинки на жопе! Нормальные волки в твоем возрасте уже имеют построенный дом, посаженное дерево и хорошо воспитанных детей! А ты?! Ну, дом ты, положим, купил. Зато вместо дерева вот-вот сядешь сам. А уж про детей — вообще молчу. Вокруг тебя ж одни шлюхи, Пауль! Одни шлюхи, прости господи! Хоть раз бы кого приличного рядом с тобой увидеть! Но нет! Все скачешь по сцене в штанах, которые того гляди с зада упадут на потеху публике, и орешь эти свои с позволения сказать песни, в которых мата и пошлостей больше, чем слов!

— Не во всех, — возмутился Пауль. — Хрустальный шар…

Но Мартин взирал так, что, казалось, вот-вот запустит брату в глупую голову тяжелым молитвенником. Пауль это вкурил и заткнулся, вновь приняв вид смиренный и просительный. Мартин в сердцах плюнул, сходил попил водички, немного постоял перед изображением Единого бога, кивая, словно инструкции получал или, скорее, внутричерепное вливание успокоительного, а после вновь уселся за стол.

— Ну?

— Понимаешь, Мартин, кажется, я случайно нашел ту женщину, которая могла оказаться тогда со мной… Ну, в постели… Когда я с колесами переборщил…