- Лиам… — прошептала она, едва слышно, называя его имя, которое придумала в тишине своих покоев, втайне ото всех. — Мой мальчик. Мой принц. Мое солнце.

В этот миг все страхи, все унижения, вся боль — все отступило, смытое этой волной чистейшего, животворящего чувства. Остались только они двое, связанные неразрывной пуповиной любви. Она и ее сын. Ее единственная, настоящая, нерушимая семья. Она прижала его к себе, вдыхая его запах, запах новой жизни и безграничной надежды, чувствуя, как ее разорванная на части душа начинает потихоньку, болезненно, но неумолимо срастаться вокруг этого теплого комочка. Он был ее спасением. Ее искуплением. Ее будущим.

И в этот момент дверь в ее покои с грохотом распахнулась с такой силой, что массивная дубовая створка ударилась о каменную стену, едва не сорвавшись с петель. На пороге, залитый светом факелов из коридора, стоял король Теодор. Он был в полном боевом облачении: темная, полированная сталь лат, пурпурная мантия, шлем под мышкой. Словно он только что вернулся с поля боя, а не ждал в соседней комнате вестей о рождении наследника. За его спиной, заполняя проем, теснилась его личная гвардия в сияющих на огне латах, с обнаженными мечами в руках. И рядом с ним, как его зловещая тень, стояла леди Серандина, на ее идеально бледном лице играла едва сдерживаемая, торжествующая улыбка, которую не мог скрыть даже притворный ужас в глазах.

Радость на лице Рии замерла, превратилась в маску изо льда и ужаса. Она инстинктивно, всем телом, прикрыла ребенка, пытаясь стать для него живым щитом. 

- Теодор… — выдохнула она, и ее голос был хриплым от недавних криков. — Смотри… наш сын… твой наследник… 

Он не взглянул на ребенка. Его глаза, холодные и бездушные, как агаты, были прикованы к ней, к ее бледному, осунувшемуся лицу, к ее распущенным волосам, прилипшим ко лбу.

- Отойдите от нее, — скомандовал он повитухам и служанкам. Его голос был ровным и не оставляющим места для возражений. Те, побледнев как полотно, отшатнулись к стенам, опуская глаза, стараясь стать невидимками.

Теодор сделал несколько тяжелых, гулких шагов вперед, его доспехи громко лязгали в звенящей, мертвой тишине покоев, нарушенной лишь тихим похныкиванием младенца.

- Линария Эльрин, — его голос гремел, лишенный всяких эмоций, кроме ледяного, безразличного презрения. — Ты родила ребенка. Наследника престола Тэзарии. 

Рия молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Ее сердце бешено колотилось где-то в горле, предчувствуя неминуемую беду.

- И этот ребенок, — продолжил король, отчеканивая каждое слово, будто выбивая их на скрижалях приговора, — будет воспитан как истинный принц крови, лишенный слабости, сентиментальности и… той скверны, что ты пыталась, в него привнести своим проклятым родом.

- Что?.. — прошептала она, и в ушах у нее зазвенело. — О чем ты?.. Что ты говоришь?..

- О твоем колдовстве! — громыхнул он, и его голос, наконец, сорвался на крик, полный давно копившейся ярости. — О твоей неверности! Ты думала, я слеп? Думала, твои темные, подпольные ритуалы останутся незамеченными?

Он сделал резкий, отрывистый жест рукой в латной перчатке. Один из стражников шагнул вперед и с глухим стуком бросил к ногам кровати какой-то предмет.

Это была кукла, тщательно, с умыслом сделанная из желтого воска, с прядью темных волос, удивительно похожих на волосы Теодора, и одетая в лоскутки ткани, напоминавшей королевскую мантию. В ее груди торчала длинная, тонкая серебряная булавка. Рядом упал небольшой холщовый мешочек, из которого высыпались сушеные, ядовито-зеленые травы, которые Рия видела лишь на пожелтевших иллюстрациях в книгах о запретной, темной магии.

- Это было найдено в потайной нише в твоих покоях! — объявил Теодор, и в его голосе звучало театральное, леденящее душу торжество. — Неопровержимые доказательства твоего черного искусства! Ты пыталась наслать порчу на своего короля и мужа! И кто знает, — его взгляд скользнул по ребенку с таким отвращением, будто видел не младенца, а гада, — от кого на самом деле этот ребенок? Возможно, он плод твоей связи с каким-нибудь темным приспешником, с демоном, призванным в одну из твоих ночей!

Это было настолько чудовищно, настолько абсурдно и жестоко, что Рия сначала не поверила своим ушам. Она смотрела на эту жалкую, бездушную куклу, на лицо мужа, искаженное гримасой праведного гнева, и холодное, безразличное лицо Серандины, и понимала — это ловушка. Все было решено, отрепетировано и приведено в исполнение в самый уязвимый момент ее жизни. Леди Серандина стояла чуть позади, и ее лицо выражало притворное, жеманное сострадание, но глаза, холодные и блестящие, сияли неприкрытой, хищной злобой.

- Нет! — закричала Рия, прижимая к себе заплакавшего Лиама так сильно, что он захныкал громче. — Это ложь! Ты знаешь, что это ложь! Он твой сын! Похож на тебя! Он ни в чем не виноват!

Она пыталась подняться, оттолкнуть их, защитить свое дитя, но ее изможденное, разбитое тело не слушалось, предательски слабея.

Теодор кивнул капитану стражи, человеку с лицом, не выражавшим ничего, кроме служебного рвения.

- Заберите ребенка. Он будет немедленно передан кормилице из дома Вальтур. А эту… женщину… — он с нескрываемой ненавистью посмотрел на Рию, будто стирая ее из своей памяти, — доставить в монастырь Всех Святых. Пусть там, в посте и молитвах, она пытается вымолить прощение за свои грехи у богов. Если ее душа, оскверненная колдовством, вообще на это способна.

- НЕТ! — ее крик был полон такого первобытного отчаяния и ужаса, что даже некоторые закаленные в боях стражники невольно попятились, а одна из служанок тихо вскрикнула. — Не смейте ег трогать! Теодор, пожалуйста, умоляю тебя, всеми богами!

Но король уже повернулся к ней спиной, его пурпурная мантия взметнулась, как знамя, поднимаемое для нового, жестокого похода. Его решение было окончательным и бесповоротным.

Двое гвардейцев грубо схватили ее за исхудавшие, слабые руки. Третий, с каменным, непроницаемым лицом, потянулся за ребенком. Рия отбивалась, кричала, царапала латы своими ломкими ногтями, но ее силы, и без того истощенные родами, были на исходе. Она чувствовала, как чьи-то железные, безжалостные пальцы вырывают из ее дрожащих, ослабевших объятий теплый, плачущий, такой родной комочек.

- Мой мальчик! ЛИАМ! — ее последний вопль был похож на вой смертельно раненной волчицы, теряющей своего детеныша. В нем была не просто боль, а крушение всего мироздания.