«Эпикея (epieikeia) [существует], чтобы извинять слабости, свойственные человеку; чтобы соразмеряться не с буквой закона, а с намерением законодателя; чтобы рассматривать не столько деяние сколько [его] причину; не столько часть, сколько целое; и не то, каким человек предстает [перед судом] теперь, а то, каким он был всегда или большую часть времени.»

«... недостаточно понять что правда, а что нет... необходимо понять сопутствующие делу обстоятельства, которые изменчивы и не подходят ни под [существующее] знание, ни под доктрину эпикея, не просто милосердная уступка человеческой слабости, но именно справедливость, на которую имеет право рассчитывать каждый субъект церкви как христианин».

Жан Жерсон.

Ян Гус оставил после себя много писем, записей к проповедям и следов в воспоминаниях коллег. Он часто приводил примеры из своей личной жизни и делился своими представлениями об устройстве общества и каким оно должно быть.

Иероним Пражский такого богатого пласта информации «из первых рук» о себе не оставил — он в принципе почти не писал писем, даже находясь под следствием на Констанцском Соборе, не вел проповедей в «мирском» стиле, и даже когда на суде ему следовало рассказать о своей семье он ограничился сухим минимумом информации.

Учитывая происхождение Иеронима, о котором можно судить по его прозвищу — неудивительно, что он не хотел говорить о своей семье и детстве. А вот почему он не писал писем, которыми мог бы как-то повлиять на морально-политическую обстановку на родине — есть у меня предположение, но только предположение. Возможно, дело не в какой-то свойственной ему личной замкнутости, а в том, что он понимал, в отличие от Гуса, что вопрос, в его случае, стоит не о вере, истине и принципах, а вполне политический — о сохранении чешской нации. По тому не смотря на все попытки Жерсона вытащить его, Иероним сделал осознанный выбор спровоцировать свою политическую казнь.

Здесь стоит обратить внимание и на опыт самого Жана Жерсона, который, как не сложно догадаться, был ректором парижского университета не просто во Франции, а во Франции, находящейся уже долгие годы в состоянии войны с Англией. Войны, которую потом назовут «столетней». Жерсону даже приходилось скрываться из-за своих политических взглядов — он пытался в меру своих сил опротестовать легитимность власти бургундцев над Парижем. Закончилось все тем, что за ним гнались, чтоб в прямом смысле убить по политическим соображениям, он спрятался в башне Собора Парижской Богоматери, а потом бежал в Лион1 к брату, и уже оттуда морально разлагал врага до того момента, как Париж снова не отошел французам, и он не вернулся в свой университет.

Чехия же еще не ввязалась в свою великую войну, но уже претерпела две с половиной гражданские войны с участием интервентов и предателей, готовых ее распродать и разорвать. Жерсону, как человеку несомненно умному и образованному, еще до Констанцского Собора было понятно, что назревает, и была понятна дилемма Иеронима Пражского. Ведь он сам когда-то оказался в схожей ситуации и сделал тот выбор, который посчитал правильным, и который оказался правильным. И который он пытался навязать Иерониму, как правильный. Но ситуация в Чехии, пока что сохраняющей свою целостность, и во Франции, уже долгое время борющейся за свою жизнь — это разные вещи, и Иероним наверняка это понимал. И сделал свой выбор. И начал он с того, что не стал подливать лишнего масла в огненное кольцо ереси, настрачивая письма, как его учитель.

1 Кстати, после решения проблемы схизмы в 1418 году Жерсон снова стал изгнанником по политическим причинам, потому решил не возвращаться во Францию, а скрыться в Германии.