Люба кое-как сняла с плеча руку Антона и водрузила его на барный стул паба «У Альберта». Здесь сегодня как назло гремела реально отвратная музыка: на сцене какая-то патлатая группа долбила в барабаны и литавры. Люба поморщилась: после месяца оглушающей тишины от каждого звука в голове будто что-то взрывалось. Антона всё ещё шатало, и он уронил голову на руки, сложенные на барной стойке. Он до сих пор витал в каких-то своих галлюцинациях и то и дело разговаривал с кем-то невидимым, то с начальством, то с бывшей женой. Чем больше ему в лаборатории вкалывали той синей жижи, тем хуже ему становилось. Сначала, месяц назад, он начал кричать во сне, потом изредка замирал, глядя в одну точку и ни на что не реагировал. Люба понятия не имела, что это за синяя дрянь и много раз орала мудакам в белых защитных костюмах, что Стрельцову плохо от неё, что он потом помирает каждый раз. Её, конечно, никто не слушал. И однажды разозлившись, она бросилась на тюремщиков. Конечно, тут же получила шокером в руку – а шокеры они брали каждый раз, заходя к ним в купол – длинные чёрные стеки, на концах которых то и дело проскакивала голубая электродуга. Боль была адской. На память на руке остался красный ветвистый ожог, да и Антону ничем не помогла. Мало того, с тех пор ещё и нерв в локте ныл, и Люба подозревала, что на непогоду.

В купол тогда месяц назад, первой затолкали её, ещё и наручники не сняли, сколько она ни просила, чтобы хоть в туалет ходить. Только после её угроз уделать всё вокруг так, что ни одна уборщица не отмоет, освободили. Решив, что раз уж участь лабораторной крысы неизбежна, Люба с привычным уже фатализмом обнаружила в комнате под куполом кровать и завалилась спать. А когда выспалась, с изумлением увидела внутри купола Стрельцова, злого и растерянного. Из одежды ему оставили футболку и джинсы, рожу раскрасили так, что одного глаза вообще видно не было. На все её вопросы он упорно молчал и отворачивался, матерясь сквозь зубы.

А потом их стали таскать на допросы по одному. Люба удивлялась, что люди в фиолетовом её только запугивали, ну, руки-ноги повыворачивали (в Нижнем городе и похуже бывало), а вот Стрельцов-то каждый раз с «подарочком» возвращался, то хромал, то за печень-селезень держался. Полковника было жалко: он-то ведь, наверняка, гордился успешно проведённой операцией, а тут его, такого заслуженного, пинком да под зад к задержанной. Она каждый раз опасалась, что однажды добьют его и околеет он прямо под куполом, рядом с ней. Непонятно было, за что его так мордовали. Опять же она рассказывала этим занудам в форме с нашивкой «ОБС» на плече всё, о чём спрашивали, приукрашивала, правда, много чего, особенно того, о чём они никак знать не могли. Ну а утаивать – какой смысл? Без татуировки в Город шансов попасть ноль, сбежать из подземного бункера – тоже маловероятно. А Стрельцов о Городе многого не знал, поэтому было, конечно, любопытно за что тогда его били.

Не раз Люба спрашивала:

– Эй, полковник, может, скажешь уже, за что они тебя со мной закрыли?

Он поначалу огрызался, видимо, и правда, обидно было, что так наградили за успешно выполненное задание. Потом всё же сказал:

– На мне прослушка была. Перед операцией – они так и назвали её «Проводник» – меня на сеанс отвели. Вкрутили в ухо микрофон под гипнозом, а я, дурак, и не знал. Всё думал, почему в ухе так свербит. Чесал, чесал, а там ничего... Ну и записались, короче, твои слова. Помнишь, что ты тогда сказала? Про то, что из-за меня портал в Город открылся. Отомстила ты мне, блин...

– И ты им там про Юрича рассказываешь?

– И про него. А какая теперь разница?

– А бьют-то за что?

– Думают, умалчиваю что-то. Или Галичанин за мои рапорты на него мстит. Отрывается. Должность мою хотел, теперь вот выслужился, в подполковниках ходит… Я ещё про свой портрет в том подвале умолчал. Скажу – запытают нахрен так, что под себя до конца жизни ходить буду.

Люба считала, что в плену они просидели с месяц – как раз от полнолуния до полнолуния. С момента их побега прошло пару часов. Когда пол бункера очень знакомо дрогнул, она решила, что почудилось: столько раз она представляла, как снова открывает лунный портал. Но без татуировки нечего даже было и думать. А тут посреди купола, прямо в воздухе, возник круглый, как нора, лаз. По ту сторону было видно главную улицу и часть Кривой площади. Люба долго не раздумывала, она рванула, было, внутрь, но потом бросилась к Антону. Тот как раз валялся на кровати после очередной инъекции и пьяно ловил кого-то руками в воздухе. Она подхватила его подмышки и втолкнула в портал. Быстро нырнула следом и, кое-как подняв товарища по несчастью, поволокла к ближайшему укрытию – пабу «У Берта».

Надо было бросить кости в берлоге и как следует всё обдумать. Но до неё поди доберись с тяжеленным полковником на горбу, который висит на тебе, как с десяток рюкзаков. Берлога за Кривой площадью, в Башне Призраков, а паб – вот он. Может, случится чудо и Берт нальёт чудо-зелья, чтобы можно было унести ноги да поживее…

В пабе тем временем отстукали жидкие аплодисменты и литавры грянули с новой силой. Солист истошно завопил со сцены что-то о тазике любви и Люба с трудом сдержала рвотный позыв: так разнылась голова от всей этой какофонии. Она невольно вспомнила название группы – «Буамм» и, помассировав виски, сосредоточилась на главном. Надо привести Антона в себя, вывести из него этот токсин или что они ему там заливали. Тогда можно будет добраться до берлоги. А там и решать, что делать дальше. Она потёрла одну босую ногу о другую: зябко. Бежали-то из купола босые и безоружные, в майках да джинсах.

– Здорово, Берт, – хрипло позвала она, перекрикивая музыку. – Берт, дай ангельского! Хоть пару капель!

Рогатый бармен широко ухмыльнулся, сверкнув хищной улыбкой. Сложил на груди татуированные ручищи.

– Привет, Любушка. Ты знаешь, дорогуша, ничего бесплатного не бывает. А особенно ангельский бальзам. Он стоит дорого.

– Чего ты хочешь в оплату? – она нахмурилась, соображая, сколько крови сейчас сможет отдать и хватит ли сил дотянуть до берлоги. – Крови?

– Ты знаешь, – он не смотрел на неё, – ты всегда знала.

Люба непонимающе заморгала. Берт лениво протянул:

– Иди в подсобку. Щас я подойду, только Мещика попрошу за стойкой подежурить.

– Ты чё, Берт, не то зелье у джиннов взял? – Люба неуверенно усмехнулась. – Это же я, Берт. Ты, может, гномьей кожи хочешь или бомборакушек? Я достану, ты меня знаешь.

Бармен поморщился:

– Я свою цену назвал.

Вдруг по стойке с силой хлопнула Антонова ладонь:

– Не смей!

Люба от неожиданности подпрыгнула и чуть не упала со стула. Антон резко поднялся и в момент сгреб Берта за грудки. Радужку глаз его и склеры залил ослепительный синий свет. Люба растерянно вытаращилась на них, не зная, что предпринять.

– Помнишь, что стало с тем, кто её домогался? – с ледяной злобой прошипел Антон. – Он сдох вон там, на полу. Я больше не стану стрелять. Я оторву твои рога и затолкаю тебе прямо в…

– Мы уходим! – Люба повисла на его локте и с трудом оторвала от бармена. – Давай, полковник, пошли!

Она что есть силы поволокла Антона к выходу и обернулась на побледневшего Берта. Впервые в жизни Люба видела, как бывалый демон чего-то испугался. Только чего? Лишь бы стражу не вызвал, это сейчас было бы совсем ни к чему.