Олеся глянула в своё отражение на смартфоне с погасшим экраном: под карими глазами залегли тени, губы искусаны, на щеке колечко выбившейся тёмной прядки. Она, низко надвинув на глаза капюшон куртки, сидела с кружкой крепкого кофе в углу недорогой кафешки. И, затаив дыхание, слушала разговор мужчины и женщины. Они беседовали недалеко от неё, всего через два столика. Женщиной в пафосной алой куртке была хозяйка известной сети книжных магазинов «Любимая книга», Элла Боброва. А вот кто был мужчиной, интересовало Олесю больше всего. Но, увы, сидели они всё же далековато, он говорил тихо, мало, и разобрать было почти ничего невозможно. Даже диктофон, который сейчас писал звук, вряд ли записал что-то внятное. Тёмный длинный пуховик и низко надвинутая шапка скрывали незнакомца с ног до головы, не давая ни единого шанса на догадку.

Боброва радостно говорила:

– Дорогой мой Невидимка, гонорар, как и прежде, сто двадцать тысяч, плюс премия, пятьдесят пятьсот.

– Вы очень щедры, Элла, – едва слышно отозвался Невидимка, и Олеся среди запахов кофе и чая с травами уловила тонкий аромат мужского одеколона.

«Ещё и душится», – подумала она. Но запах был приятным.

– О, дорогой Невидимка, мы так рады сотрудничать с вами! – заливалась Боброва. – В следующем месяце мы планируем увеличить вашу премию. Продажи вашей последней книги растут, как на дрожжах, мы думаем допечатать ещё несколько тысяч экземпляров и устроить рекламную компанию ко дню святого Валентина!

Он покачал головой:

– Это всё без меня.

– О, да, конечно, разумеется! – Боброва энергично закивала, складывая со столика в папку подписанные им соглашения. – Нам невыгодно раскрывать карты. Читатели никогда не узнают ваш пол. Мы так и планируем и дальше писать на обложке книг – «Невидимка». Большинство читателей думают, что автор книг – дама. Не будем разочаровывать наших уважаемых читателей. Хотя, не скрою, мне всегда было любопытно...

– Что ж, до встречи, Элла, – оборвал её собеседник и с лёгким поклоном двинулся к выходу.

Олеся вздрогнула, когда он прошёл мимо: лицо в капюшоне показалось смутно знакомым, а чуть ниже на шее белел тёплый шарф. Надо же, даже Боброва не знала, кто он такой на самом деле. Но всё же охотно сотрудничала и платила бешеные деньги. Ценила, видать, его пошлые романчики!

Олеся выскочила из кафешки на холодный воздух и нырнула следом за Невидимкой в вечерний проулок. Он шёл быстро уверенно, немного прихрамывая на левую ногу, будто она была когда-то травмирована. Олеся вдохнула его едва уловимый горьковатый аромат одеколона, хорошо ощущавшийся ещё в кафешке. Подумала: белый перец и кардамон. Необычно.

Поспешила за ним. Лишь бы не отстать! Лишь не потерять его из вида.

На проспекте Космонавтов уже стемнело и рядом с магазинчиками зажглись волшебно красивые фонари. Всё стало сине-жёлтым и каким-то ненастоящим, как на картинах Ван Гога.

Олеся поёжилась. Январские сумерки крались в переулках вместе с холодным ветром, забираясь под зимнюю куртку, задирая подол тёплого платья. Новый год и Рождество уже все отпраздновали, но на многих витринах ещё сверкали гирлянды: видимо, не все были готовы расстаться с магией праздников.

Олеся лавировала между волнами прохожих и едва не упустила из виду незнакомца: Невидимка резко завернул влево, прямо у кондитерской «Фареры», только тень длинного пуховика мелькнула. Олеся ринулась следом с телефоном наперевес и машинально включила камеру. Она отчаянно бросилась на незнакомца, намертво вцепившись в его пуховик.

– Стой! Я знаю, кто ты!

Схватилась за его тёплую шапку незнакомца и резко сдёрнула её. В проулке было темновато, свет фонарей не попадал туда целиком, но Олеся узнала незнакомца.

– Ты – Роман... Роман Маковский... – ошарашенно заговорила она, тут же подняв смартфон так, чтобы внешность мужчины точно попала в объектив камеры… – Обалдеть…

Это был действительно он. Ледяной король. Роман Маковский собственной персоной – олигарх, который бесследно пропал лет десять назад. И никто о нём ничего больше не знал… И он почти не изменился с тех пор, когда Олеся видела его в последний раз: всё те же густые золотистые волосы, которые теперь трепал зимний ветер. Голубые льдистые глаза на поразительно красивом лице смотрели испуганно. Крохотные морщинки у глаз не старили, а добавляли брутальности. Маковский сейчас был даже красивее, чем когда Олеся видела его в доме отца. Тогда ему было двадцать восемь, он был счастлив и обнимал свою любимую жену – полная идиллия. А Олеся уже тогда, в свои семнадцать, со всей ясностью понимала, что «смотреть можно – трогать нельзя». И так будет всегда: и ей с ним никогда и ничего не светит. Маковский старше, он богаче, он лучше – ну и так далее по списку. А теперь он один, и чёрт его знает, где его жена. Говорили, вроде она ушла от него? И Олесе придётся прижать его к стенке...

Узнал ли он её? Наверное, узнал. Хотя, сдалась она ему – вот ещё, помнить приёмную дочь старого приятеля, который давно умер.

– Чего тебе надо? – наконец процедил он, надевая шапку, поправляя свой белоснежный шарф. – Что ты ко мне прицепилась?

«Не узнал, – с облегчением подумала Олеся. – Не узнал! Это и к лучшему…»

В отчаянии она ответила:

– Я не знала, что ты – автор любовных романов!

Роман моргнул, с неприязнью глядя на телефон, который она держала в руках. Ругнулся:

– Не твоё дело. Тебе всё равно никто не поверит! Пошла к чёрту!

Эта фраза приободрила Олесю: значит, всё же он не хотел бы, чтобы она сдала его прессе. Приватностью своей Маковский, видимо, дорожил. А это значит, у неё есть шанс и можно неплохо поторговаться.

– Я не уйду, – твёрдо заявила она. – Я слишком много сил потратила на то, чтобы тебя отследить. Вообще-то я искала автора этих любовных романов про боссов и герцогов… Я и представления не имела, что это можешь быть ты... – она вздохнула. – Я не могу уйти. Меня шантажируют.

Маковский вдруг двинулся, чтобы выбить у неё телефон из рук, но после этих слов замер. Склонил голову набок.

– Какое мне до всего этого дело?

Олеся набрала в грудь побольше воздуха и проговорила:

– Я предлагаю тебе сделку. Ты научишь меня писать такие же... истории. А я сохраню втайне авторство твоих романов.

Маковский замер, не мигая и не сводя с неё пристального ледяного взгляда. Чёртов ледяной король. Когда он так смотрел, хотелось застыть на месте, выключить дурацкий телефон и…

– Ты выследила меня и решила шантажировать, – желчно усмехнулся он. – Хочешь забрать у меня последний заработок. И думаешь, что я прогнусь под твои наглые хотелки?

– У тебя нет выбора. Как и у меня. Если хочешь, подумай, – Олеся шагнула назад, не опуская затёкшей руки, и бросила к его ногам записку. – Даю тебе сутки. Вот мой номер, позвони, если надумаешь. Твой разговор с Бобровой в кафе я записала. Через сутки я свяжусь со всеми жёлтыми СМИ и сдам тебя со всеми потрохами. Терять мне уже нечего. Если тебе будет легче от этого, мне жаль.

Она вышла из проулка и бросилась бежать, чтобы Маковский её, не дай бог, не догнал. Увидев подъезжающий к остановке троллейбус, она прыгнула в двери, втиснулась в салон и, наконец, вырубила запись на телефоне.

***

Следующим вечером Олеся не находила себе места в своей маленькой съёмной квартире на Ломоносова. Она механически запустила стирку в ванной, приготовила нехитрый ужин из картошки с беконом – будто ничего не случилось, будто время не отсчитывало часы её жизни. Приготовила и вздохнула: всё равно кусок в горло не лез в ожидании.

Олеся каждую минуту спрашивала себя, согласится Маковский на её предложение или нет. Ей вдруг стало жаль его: сидит, наверное, один, как сыч, в своём поместье... Дом у Маковского, помнится, был большой, не поместье, конечно, это Олеся его так про себя назвала после их двушки, когда отец взял её с собой в гости к «другу Роме». Но особняк был не холодной крепостью и не дворцом, а уютным, впечатляющие красивым, да ещё и на берегу пруда. Одним словом – сказочный замок. Олеся тогда страшно захотела там остаться: столько комнат, большая столовая, широкая гостиная, а какая ванная... Они с детства жили с сестрой Женькой в одной комнате, вечно из-за этого дрались и ссорились, а мама – мама вечно вставала на сторону сестры. Ещё бы – Женька всегда была её любимицей. Женькин склочный характер и вечная картонная перегородка посреди комнаты перечеркнула всю Олесину юность: ни друзей пригласить, ни кино посмотреть, всё в наушниках…

А этот Маковский, чтоб его, сейчас сидит там, в своём особняке, совсем один и строчит свои жалкие романчики один за другим. А потом Олеся вдруг выслеживает его на улице и прижимает его к стенке своим ультиматумом. Это было весьма грубо, да. Но выбора у неё действительно не было.

«Последний заработок», – сказал Маковский. Нехилые бабки, чёрт возьми! Сто семьдесят тыщ пятьсот с учётом инфляции и налогов! Не то, чтобы она мало зарабатывала, но таких деньжищ, конечно, не видела. В Администрации города столько не платят, ну, ё-моё, это же госконтора. Интересно, куда Маковский столько тратит, если живёт один? Хм!

Олеся вдруг подумала о том, что особо не интересовалась семьёй Маковских после того, как встретила Сергея. Роман Маковский – конечно, её подростковая любоффь и герой эротических снов, но она никогда не была в его лиге: он женат, так что с глаз долой, из сердца вон. А потом она вышла за Сергея замуж и всё завертелось, началась другая жизнь. Слухи про Маковского дома, от сестрицы Женьки или отца, конечно, долетали, но так чтобы специально интересоваться – это значит, нарваться на издевательства и тупые шутейки «ха-ха, а наша-то Олеська в дядь Рому влюбилась!».

 Помнится, однажды в обеденный перерыв девочки на работе, Оксанка и Марина, обсуждали статью в сети про Маковского. Там было аж целое расследование, мол, успешный бизнесмен пропал с радаров, неизвестно, где живёт, никто из друзей не сознается, где он. Жена от него ушла, интервью никому взять не удалось. Покинула страну, не даёт комментариев. Даже угрожала журналистом судом за преследование… Должно быть, много секретов хранит особняк Маковского, который с недавних пор стоит пустым и заброшенным!.. Что-то там было даже про сына. Вроде как был у него сын… Но больше она ничего не смогла вспомнить.

Олеся села ужинать, тоскливо гадая, сколько ещё таких одиноких ужинов ей отмерено. Но уж если сама наворотила делов – будь добра и разобраться с ними. Встать и защитить свою честь и достоинство.

Чёртов Маковский, конечно, не согласится на сделку. А потом, 14 февраля, наступит День влюблённых любви и жизнь Олеси Воронец оборвётся в один миг. А всё потому что надо быть мудрее, уметь проигрывать и ценить себя, чёрт возьми. Всё это чертовски сложно сделать, когда любимый человек изменил тебе. А потом, когда ты ещё и поймала его на горячем, устроил скандал и хлопнул дверью. Она многого наслушалась тогда от Сергея: о том, какая она фригидная, о том, как ему надоело выполнять упражнения на бревне, о том, что у стула больше страсти и сексуальности, чем у неё. Спасибо, Серёжа, спасибо, милый... Но застукать тебя в нашей кровати с соседкой из тридцать четвёртой квартиры – это вытерпеть просто нельзя. Это унижение даже как-то ниже плинтуса…

Эх… Если бы рядом был папа или Санька... Возможно, бы всего этого просто не случилось. Санька был её другом и названным братом, которого никогда не было. Он всегда был рядом, всегда поставлял верное плечо, пока не ушёл в армию. Потом вернулся, устроился в МЧС, внезапно женился на вредной Женьке и они съехали. Саню Олеся всё равно обожала: он всегда Женьку угоманивал. Он и Сергея в компанию привёл: «Вот тебе, Леська, жених!»

Вот Санька в отличие от Серёжи никогда бы не предал. И не дал бы Женьке себя так мерзко повести. Но Санька вот уже месяц в очень важной спасательной экспедиции в Турции… а Женька на третьем месяце беременности, поэтому писать что-то в Турцию бессмысленно. Зачем? Разрушить их семью и довести до нервного срыва беременную женщину? И как это спасёт её с Серёжей семью? Семью, которой уже нет…

Развели их с Сергеем через месяц после подачи заявления, ладно, хоть, детей они не успели завести. А затем Олеся съехала в эту скромную квартирку на окраине города: денег-то на съём стало гораздо меньше. Ну а потом случился этот безобразный скандал с мамой, Женькой, тёть Галей... Вот бы поехать к отцу и пожаловаться на жизнь. Жаль, только он умер пять лет назад от инфаркта и давно лежит на кладбище. Потому что мама буквально съела его своими вечными придирками: что бы он ни сделал, всем она была недовольна. Вот поэтому Олеся и осталась наедине со своей бедой, с предательством и секундомером, отсчитывающим время до смерти. До того, как поганая Женька возьмёт и выложит в сеть компромат на неё. И тогда ей конец. Совсем…

Думать о предательстве Сергея было всё ещё очень больно, и Олеся, кое-как доев, потянулась за наушниками, чтоб отвлечься и послушать музыку. Но вспомнила, что ждёт звонка и, выругавшись, выключила: пропускать такой важный звонок нельзя. Она подошла и открыла окошко. В комнату дохнуло январским морозом…

«Интересно, если простыть и умереть, Женька всё равно выложит то видео? Просто из мести…»

Мобильник зазвонил так громко, что Олеся от неожиданности задела локтем горшок с кактусом и тот грохнулся, разбившись вдребезги.

«К счастью», – решила она, нажимая «принять вызов».

– Я принимаю условия сделки, – глухо сказал Маковский в динамике.

– Хорошо, – Олеся старалась, чтобы в голосе было поменьше радости. – Где встретимся?

– Не так быстро, – отрезал Роман. Его ледяным голосом можно было хлеб резать. – Сначала прочитаешь как минимум три мои книги. «Её сладкое желание», «В объятьях тирана» и «Девять ночей герцогини Ре». А как прочитаешь, наберёшь меня, отчитаешься. Потом возьмёшь вечером такси до Спасовки, триста второй километр. Там я буду ждать.Всё поняла?

– Да, – Олеся зачем-то кивнула. И тут же услышала гудки: он бросил трубку.

Она нажала «отбой» и смотрела на тачскрин, осознавая, что Маковский ей только что сказал.

– Это что же, этот злодей, хочет, чтобы я ещё и зарплату на его книжки потратила?! – гневно спросила Олеся. – Свои кровно заработанные тратить на жалкие романчики про нефритовые стержни?!

Ответом ей была тишина. А молчание, как известно, знак согласия.

Олеся всё же вспомнила, что времени, чтобы доказать, что она – вовсе не синий чулок и может написать жалкий романчик хоть левой пяткой, у неё мало: всего полтора месяца. С тяжёлым вздохом она приготовила на завтра заначку: проклятые книжки Маковского стоили, как крыло от самолёта и чугунный мост.