В ушах всё ещё стоял оглушительный грохот басов, от которого дрожали стены общежития. Воздух в переполненной комнате был густым и сладковатым — пар от дешёвого алкоголя смешивался с запахом пота, духов и ароматом какой-то пережаренной пиццы. Алиса, прижавшись спиной к прохладной стене, с улыбкой наблюдала за этим хаосом. В руке она сжимала красный пластиковый стаканчик дешёвой коктейльной жижи в руке, которую на этой вечеринке гордо называли «клубничным экстазом».

— Аля, ты чего впала в кому? Иди танцевать! — её подруга Катя, уже изрядно весёлая, схватила её за руку, её глаза блестели от азарта и чего-то покрепче кока-колы.

— Да я… немного присяду! — закричала Алиса в ответ, пытаясь перекрыть музыку. — Голова уже кружится!

— Брось! Это же Никита празднует сдачу наконец-то этого долбанного термеха! Такое раз в семестр бывает! — Катя засмеялась и потянула её в центр комнаты, где толпа под трек, который знали абсолютно все, ритмично подпрыгивала и кричала слова.

Кто-то толкнул Алису в спину, она споткнулась, и тёплое пиво из чьего-то стакана плеснулось ей на руку. Все вокруг смеялись. Кто-то обнял её за плечи — это был Самвел, одногруппник, добрый и всегда спокойный парень.

— Держись, историк! — он улыбнулся. — Скоро всё закончится, и мы пойдём есть шаурму. Я тебе самую большую куплю, с двойным мясом!

— Только без огурцов! — крикнула она в ответ, смеясь.

— Знаю, знаю, ты же принцесса на горошине! — он подмигнул и растворился в толпе.

Это было так знакомо, так по-домашнему уютно в своём безумии. Этот шум, эта давка, эти глупые, любящие лица. Она чувствовала себя своей, защищённой. Ещё один стаканчик? Почему бы и нет. Завтра суббота, можно выспаться. Она потянулась к столу, где в огромном тазу плавали кусочки ананасов в чём-то мутном, и налила себе ещё. На вкус это было приторно-сладко и отдавало дешёвым ромом.

— За Никиту! — крикнул кто-то.

— За термех! — подхватил хор голосов.

Алиса присоединилась к тосту, чокнулась с Катей, закинула голову и выпила. Химическая сладость обожгла горло. Мир вокруг снова поплыл, краски стали ярче, звуки — громче, но уже где-то издалека. Ей было хорошо. Очень хорошо. Последнее, что она смутно помнила, — как опускалась на заваленный куртками диван, закрывала глаза под оглушительные звуки музыки и дружеский гомон. Улыбка ещё не сходила с её губ.

Сознание вернулось не плавно, а с резким, болезненным ударом. Не похмельная тяжесть, а настоящая, физическая боль. Голова раскалывалась на части, каждый удар пульса в висках отзывался тошнотворной волной во всём теле. Тьма. Не уютная темнота комнаты с приглушённым светом уличного фонаря, а густая, смрадная, давящая мгла. Воздух вокруг вонял так, что приходилось давиться и кашлять. Буквально задыхаясь, она втянула носом воздух — гниющие отбросы, сладковато-отвратительно — помоями и мочой, и чего-то ещё, металлического и неприятного.

Она лежала на чём-то твёрдом, холодном и неровном. Не на диване. Даже не на полу. Она осторожно провела ладонью по поверхности — шершавый, холодный камень, усеянный мелкими камушками и чем-то влажным, и склизким. Она дёрнулась, пытаясь отпрянуть от этой гадости, и резкая, пронзительная боль в боку заставила её тихо простонать. Кто-то её пнул. Или она ударилась.

С трудом разлепив веки, она попыталась понять, где находится. Высокие, слепые стены, сложенные из потемневшего от грязи кирпича, сходились над ней, оставляя лишь узкую полоску грязного, беззвёздного неба. Под ногами хрустело битое стекло, валялись какие-то тряпки, объедки, пустые банки.

— Что… что происходит? — её собственный голос прозвучал хрипло, несвязно и… чужим. Он был выше, мелодичней.

Она с опаской посмотрела на свои руки. В слабом, отражённом свете они казались бледными. Тонкие, изящные пальцы, но с грязью под ногтями. На запястье цвёл свежий, багровый синяк в форме отпечатков пальцев. Она была в платье. Простом, но из хорошей добротной ткани, кофейного цвета. Сейчас, правда, безнадежно испорченное.

Оно было коротким, едва прикрывало колени, порвано у плеча, и на разрыве виднелась ссадина, а на подоле расплылось бурое пятно, похожее на засохшую кровь или грязь.

Паника, холодная и тошнотворная, подкатила к горлу. Она судорожно ощупала лицо, волосы. Длинные, спутанные, грязные пряди… острый подбородок… высокие скулы… Это было не её тело! Её тело было более спортивным, с коротким каре и крошечной, почти незаметной татуировкой в виде звёздочки на лопатке. Здесь не было ничего знакомого. Только боль, грязь и всепоглощающий, животный ужас.

— Где я? — зашептала она, и слёзы сами потекли по лицу, оставляя чистые полосы на грязной коже. — Это сон? Это какой-то ужасный бред? Ребята, хватит шутить! Кать! Самвел! Отзовитесь!

В ответ из темноты, с того конца переулка, откуда она, видимо, пришла, донёсся скрежет отодвигаемого железного листа и гнусавое, пьяное бормотание. Из-за угла, тяжело переставляя ноги, вывалилась фигура. Крупный, одутловатый мужчина в засаленной, порванной на локте куртке и стоптанных башмаках. Он шаркал ногами, что-то невнятно напевая себе под нос, и размахивал почти пустой бутылкой.

Наивность и отчаяние, помноженные на остаточный алкоголь в крови, заставили Алису вскочить.

— Эй! Извините! Помогите, пожалуйста! — её голос сорвался на визг. — Я не понимаю, что происходит! Меня… меня кто-то сюда привёз, я проснулась тут! Вызовите полицию! Скорую!

Мужчина остановился, медленно, с трудом фокусируя взгляд. Его маленькие, свиные, заплывшие жиром глазки блеснули в темноте неприкрытым, животным интересом. Он смерил её взглядом с головы до ног, надолго задержавшись на разорванном плече, тонких ногах и испачканном подоле. На его обрюзгшем лице расплылась ухмылка, обнажившая кривые, жёлтые, как старые надгробия, зубы.

— Ну, здарова, — просипел он хрипло, и от его перегара пахло дешёвым самогоном и гнилыми зубами. — Очухалась? А я уж думал, помер тут кто. Красивая такая, шёлковая… Одинёшенька замерзаешь, птаха?

Он сделал тяжёлый шаг к ней. Алиса инстинктивно отпрыгнула, наткнувшись спиной на шершавую, холодную стену. Лёгкая эйфория, что ещё хранилась в подкорке, мгновенно испарилась, сменилась леденящим, парализующим страхом.

— Нет… я… я не одна! — соврала она, пытаясь звучать твёрдо, но голос предательски дрожал и срывался. — Я жду друзей! Они сейчас придут! Прямо сейчас!

— Друзья? — Мужик, фыркнул и плюнул себе под ноги густой, желтой слюной. — Тут у тебя, милаха, много друзей будет. Давай ко мне, я тебя согрею, по-хорошему. У меня тут, — он похлопал себя по карману, — ещё на один глоток осталось. Поделюсь.

Он сделал ещё шаг, протягивая толстую, грязную, в чёрных подпалинах от чего-то руку. Пальцы были обморожены и покрыты струпьями. Сердце Алисы заколотилось, застучало в висках, смешавшись с головной болью в один сплошной, оглушительный набат.

— Нет! Не подходите! Я… я буду кричать! — закричала она, отскакивая вдоль стены.

— Кричи, кричи, птаха, — он только шире ухмыльнулся, продолжая наступать. — Посмотрим, кто на твой визг прибежит. Крысы, может. Или мой дружок. Он любит, когда они визжат.

Развернувшись, Алиса бросилась бежать. Не в сторону выхода из переулка, которого не видела, а вглубь, в тёмную, узкую щель между двумя зданиями, которая казалась чуть менее тёмной. Ноги, чужие, ватные и непослушные, заплетались о разбросанный хлам. Она слышала за спиной тяжёлое, сопящее дыхание, шарканье шагов и довольное похрюкивание.

— А ну стой, сучка! Я с тобой по-хорошему, а ты убегаешь!

Туннель между домами оказался тупиком. Его конец был завален гниющими ящиками, сломанной телегой с отвалившимся колесом и кучей какого-то тряпья. Она замерла, прижавшись спиной к холодным брёвнам телеги, с безумно бьющимся сердцем. Шаги приближались, гулко отдаваясь между стенами.

«Проснись. ПРОСНИСЬ! Это нереально! Сейчас я проснусь в своей кровати, с похмелья, и буду смеяться!» — молилась она про себя, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью вернуть себя в реальность.

Но когда она открыла глаза, тупик был всё там же. А из-за угла показалась ухмыляющаяся, отвратительная рожа. Он уже расстёгивал пояс.

— Ну что, побегала, резвая? — он хрипло рассмеялся. — Теперь моя очередь порезвиться. Давай сюда…

Внезапно с другого конца переулка раздались другие голоса. Грубые, резкие, но трезвые. И вспыхнул свет факела, отбросив на грязные стены длинные, пляшущие тени.

— Эй, Гарк! Каким дерьмом ты там опять занимаешься? —  прокричал чей-то молодой, но наглый голос. — Опьюнился, сволочь вонючая, и рыскаешь?

Гарк обернулся и нахмурился, как бык, которого отвлекают от кормушки.

— Отвали, щенок! Я своё дело делаю, не мешай! Я её первый нашёл! Она моя!

В свете факелов появились двое. Они были одеты небогато, но крепко — в прочные кожаные куртки, с ножами за поясом. Их лица не выражали пьяного веселья, лишь холодную, деловую жестокость. Тот, что был постарше, коренастый, со шрамом через левый глаз, окинул взглядом ситуацию: пьяный Гарк и прижавшаяся в углу, перепуганная до полусмерти девчонка.

— Твоя? — старший спросил спокойным, ровным голосом, в котором не было ни капли эмоций. — Ты за неё мадам Изольде заплатишь? Или ты думаешь, она за твой блевотинный запах тебе скидку сделает?

— Я её нашёл! — упёрся Гарк, но в его голосе уже послышалась неуверенность.

— Нашёл, — парень с факелом, молодой и вертлявый, фыркнул. — Смотри, какая нежная. Товар первый сорт. В «Саду» таких разбирают, как горячие пирожки с мясом. Мадам нам за такую благодарна будет. А тебе, — он бросил Гарку мелкую монету, та со звоном отскочила от камней, — на опохмел. И проваливай, пока тебя самого в рабство не сдали за долги.

Гарк что-то недовольно пробурчал, но, шаркая ногами, поплёлся подбирать монету, бросая на Алису жадные, полные обиды взгляды.

Коренастый со шрамом подошёл к Алисе. Она вжалась в телегу, не в силах вымолвить ни слова. Её трясло крупной дрожью.

— Ну-ка, посмотрим, что мы тут нашли, — он грубо взял её за подбородок своими жёсткими, в мозолях пальцами, повертел её голову, оценивая товар. Его пальцы пахли дымом, дегтем и потом. — Личико ничего, тело худое, но формёнка есть. Испугалась, дуреха. Откуда взялась-то? Кто родители?

— Я… я не знаю… — выдавила она, и её зубы выбивали дробь. — Я здесь проснулась… Я не отсюда…

— Проснулась, — он усмехнулся, не выпуская её лица. — Ну, теперь, красотка, сон кончился. Совсем. С нами пойдёшь. Будешь улыбаться господам и деньги зарабатывать. Лучше, чем здесь подыхать.

— Нет! Отстаньте! Я никуда с вами не пойду! Я вызову полицию! — закричала она, отбиваясь, пытаясь вырвать своё лицо из его железной хватки.

Но её руки были слабыми, как у ребёнка. Коренастый даже не дрогнул. Легко поймал её запястье, скрутил за спину. Боль пронзила плечо, заставив её вскрикнуть. Второй, молодой, достал из-за пояса свёрток грубой, вонючей ткани.

— Нет! Отпустите! Помогите! Кто-нибудь! — её крики стали дикими, исступлёнными.

В ответ она получила короткий, жёсткий удар кулаком в солнечное сплетение. Воздух вышел из лёгких со свистом. Она захлебнулась, закашлялась, согнувшись пополам, мир потемнел перед глазами от боли.

— Заткни пасть, — прорычал голос старшего у её самого уха. — Ещё раз верещать будешь — язык отрежу. Поняла?

На её голову набросили мешок. Густая, удушающая тьма поглотила её. Сквозь ткань доносились обрывки фраз, которые врезались в сознание острее ножа:

«…мадам будет довольна, свежак…»

«…смотри, не помни товар, а то потом не возьмёт…»

«…Гарку тому ещё и в морду дать надо, чтоб не рыскал, где не надо…»

«…тащи её быстрее, пока ночная стража не наткнулась…»

Её потащили за собой. Она спотыкалась о камни, почти не чувствуя ног под собой. Слёзы текли по лицу, смешиваясь с грязью и потом, впитываясь в вонючую ткань мешка. Вечеринка, смех Кати, обещание Самвела насчёт шаурмы — всё это было словно сон из другой, невероятно далёкой и светлой жизни. Реальностью теперь был этот ужас, эта боль, эти грубые руки, тащившие её в неизвестность, и непроглядная, вонючая тьма перед глазами.

Она была больше не Алисой. Она была никем. Вещью. Товаром. И её куда-то везли.