— Проснись!

Молочный кисель перед глазами медленно расступился: я разглядываю очертания незнакомой комнаты и окаменею от ужаса.

Где я?

Белые стены давят, облущенный потолок качается, на окнах вместо штор болтаются застиранные тряпки.

— Вставай! — настойчивый шепот пролетает над головой.

С трудом поворачиваю тело на звук. Тру холодными пальцами слипшиеся веки и пытаюсь разобрать, кто говорит. Ко мне склоняется черноволосая девушка. Локоны свисают на белоснежный халат, будто символ Инь-Ян. В руках у нее блестит что-то длинное. Резкий запах спирта, хлорки и крови раздирает ноздри, и я стараюсь дышать нечасто.

Зажмуриваюсь и пытаюсь спросить, что происходит, но не слышу себя. Слабый хрип вырывается изо рта и клокочет в груди.

Что со мной?

Скрип и шорох раздражают слух до зубной боли. Девушка приподнимает меня и, подперев спину подушкой, усаживает выше. Движения ее точные, выверенные, будто ей приходилось это делать тысячу раз.

— К тебе посетитель. Приходи в себя.

Молча киваю.

Я осознаю, что в больнице. Но почему? Чтобы разобраться, вспоминаю, что было «до».

Расталкивая локтями толпу, я бежала на остановку со всех ног и не чувствовала усталости. Сбивая с ритма, за спиной неистово болтался рюкзак. На повороте пуанты, что лежали внутри, врезались в лопатки. Не обратила внимания на боль — привычная. Я должна успеть…

Маршрутка подъехала быстро. Когда я влетела в душный салон, за мной медленно закрылась дверь, будто захлопнулась крышка ловушки.

Дальше цельная картинка дробится на сегменты и пузырится, как пластик, брошенный в огонь. Перед глазами мельтешат воспоминания-слайды.

Что-то холодное и твердое впилось под ребро. Я смешалась с людьми, оказалась придавлена их телами и обрывками-обломками вещей. Последний рывок авто бросил меня вперед. Сильно ударившись грудью, я вцепилась в чью-то руку и успела сложиться вдвое, прежде чем крыша вогнулась и сдавила людей. Бурая пелена внезапно застлала глаза и окунула меня в темноту.

Осознаю, что случилось непоправимое, и резко выгибаюсь. Простреливает тело, с губ срывается крик, больше похожий на вопль.

Девушка-медсестра терпеливо придерживает меня, пока я трясусь. Черные волосы падают мне на плечо.

— Спокойно, все хорошо. Все уже хорошо, — шепчет она. — Попей. У тебя губы потрескались, — протягивает мне стакан и насильно прижимает холодное стекло ко рту. Зубы неприятно цокают, и мне кажется, что крошится эмаль. Я испуганно гляжу в глаза медсестры и, кажется, утопаю во мраке: такие они черные.

Отстраняюсь и вдавливаюсь в подушку. От паники меня бросает в неуемную дрожь. Девушка переворачивает стакан и держит мой затылок. Горькая жидкость льется в горло, проталкивая горечь ниже и глубже. Часть сплевываю, но медсестра, приподнимая пальцами подбородок, запрокидывает мою голову, и я непроизвольно глотаю остаток.

— Вот и умница, — говорит темноволосая, дохнув на меня ароматом персикового йогурта, и хлопает одобрительно по плечу. Едва касаясь, но мне становится легче.

Девушка подбивает подушки и отклоняет меня назад, как куклу. Я взвизгиваю от пронизывающей острой боли под грудью. Дышу шумно, точно старуха. Мне страшно.

— Без паники. Ты в рубашке родилась, милая, — наконец, медсестра отходит к окну. Черные локоны свешиваются на спину и трепещут, будто ленты на сквозняке. Девушка распахивает тряпье, похожее на занавески. Пыль соскальзывает с ткани и расплывается в воздухе мелкими частичками, словно крохотными бабочками. Солнечный свет режет глаза и заставляет зажмуриться.

— Кто-то выжил? — шепчу обессиленно. По щекам медленно сползают слезы: они, как кислота, разъедают кожу. На миг перестаю дышать. Острее физической боли может быть только осознание необратимости.

Девушка неторопливо поворачивается. Замечаю какие тонкие у нее брови и темные радужки. И понимаю все по глазам.

Она протяжно выдыхает и оставляет вопрос без ответа.

Закусываю губу, чтобы не закричать. Жжет и горит в груди, и вот-вот вместо воздуха из легких польется лава. Соленый вкус растекается по языку. Дышу. Пытаюсь дышать.

Не место мне здесь.

Перед глазами пролетают сотни бессвязных картинок: капли пота на крыльях носа, рукав закатанной рубашки водителя — белой, как первый снег, слипшиеся волосы, грязные пакеты, объемные сумки, букет малиновых гербер, полумрак, синие верхушки сидений, блики солнца на зашторенных окнах маршрутки. Затем к картинкам прибавляется звук: шуршание колес, мерный говор пассажиров, девичий смех в конце салона.

Гул голосов резко обрывается миллисекундной гробовой тишиной. Слух взрывает высокий девичий писк. Он смешивается с визгом тормозов. Удар, и меня выбрасывает в проход. Несколько переворотов. Мир крутится в бешеном брейк-дансе, я чувствую в своей ладони чью-то руку. Яркий всплеск. И тьма.

Смотрю в потолок и быстро моргаю, чтобы прогнать видение. Помогает, но сердцебиение уже не остановить. Оно напоминает мне стрелу безысходности и обреченности, что сорвалась с натянутой тетивы и летит в цель-судьбу.

— Ну, что? Готова? — вырывает меня в реальность голос медсестры.

— К чему?

— Да посетитель пришел. Я же говорила, — девушка отходит в сторону, хватает худенькими пальцами спинку кровати и глядит в мое лицо так смело и настойчиво, что на секунду кажется давней подругой. Но потом я всматриваюсь и понимаю, что обозналась.

Киваю неуверенно: сейчас не хочется никого видеть. Я даже знаю, кто пришел. Подозреваю. Меня сковывает ледяным страхом и липкая холодная капля сбегает под ворот рубашки. Смахиваю остатки слез, теперь они кажутся мне не горячими, а наоборот — мерзлыми, колючими и острыми, как стекло. Остается надежда, что это родные пришли, а не мой личный враг.

Девушка суетится около меня. Подтягивает к кровати подставку с капельницей, неприятно шаркая обувью. Хмурюсь. От переизбытка эмоций кожа на щеках натягивается и зудит. Все раздражает: свет, гул из коридора, шорох подошв, даже собственный стук сердца кажется лишним.

Хочу спрятаться в ладонях и натыкаюсь пальцами на широкий пластырь на щеке. Изучаю, веду рукой выше и ловлю еще один на лбу. Что это? Тяну себя за волосы: сбились, грязные, скомканные и похожи на затасканный коврик. Медный цвет потускнел и напоминает обмазанные кровью нитки для вязания.

— Есть зеркало? — умоляюще гляжу на медсестру.

Она щелкает ногтем по стеклу пузатой бутылки, прокалывает резиновую крышку и устанавливает ее вверх тормашками, а затем мотает головой.

— Не стоит. Не советую.

— Что там? — прощупываю бугорки нос, губы. Все на месте, но словно другое. Я — не я. Шероховатое и опухшее.

— Заживет, но сейчас лучше не смотреть. Отеки и все такое. Ты и так на взводе. Сейчас капельницу поставим. Часок полежишь, успокоишься, поговоришь с психотерапевтом. Тогда — пожалуйста, смотри. А то мне на дежурстве не хватает только истерик. И так чуть ли не взвод отправили в морг.

Меня трясет от ее прямоты.

— Не нужно лекарства… — шепчу я. Коробит сам запах больницы, а думать о том, что по венам потечет непонятное вещество — это вообще кошмар. — Я хочу видеть врача, узнать, что мне прописали.

— Как это? — девушка склоняется надо мной и осторожно прощупывает вену на внутренней стороне локтя. Затем отпускает меня. — Ладно. Через час Зуев обещал зайти, тогда и поставлю. Ты пока поговори со следователем.

— С кем? — вырывается у меня непроизвольно.

— Сейчас увидишь. Если что — зови. Я в коридоре — услышу. Больница переполнена, прости, что тебя положили в этой каморке. Палат свободных совсем нет. Врачи на операции, так что на посту только я. Кстати, меня Лизой зовут.

Я хочу спросить связались ли с моими родными, но не успеваю. Девушка исчезает за дверью, вильнув густым хвостом, и еще какое-то время я слышу ее шаги: точные и ритмичные, напоминающие чечетку.