Не могу унять дрожь. И не пойму почему.

Мне страшно. Не просто оттого, что я могу уйти отсюда ни с чем. Страшно от гнетущей тишины. От пустоты, в которой тонет звук моего дыхания. От ощущения, что он за мной наблюдает, не мигая, не издавая ни звука.

Но есть что-то ещё. Глубже. Страх природный, раздирающий, панический.

Волосы на затылке встают дыбом.

Я взмаливаюсь про себя.

Бог ты мой. Почему здесь так темно?

И не скажу, что не вижу дальше своего носа. В кабинете горит свет настенных бра. Вижу орнаменты ковра под собой. Вижу белый дым сигары, стелющийся от массивного кресла. Но это всё неважно. Важно то, что тьма здесь другая. Она не в отсутствии света. Она в самом воздухе.

Кабинет настолько огромен, что кажется нереальным. В нём можно поместить нашу квартиру. Высокие потолки, создающие акустику, будто это не офис, а собор.

Я говорю. Шёпот эхом уходит вглубь зала. Падает на стены, растворяется в них.

Вцепляюсь пальцами в густой ворс ковра. Слёзы горячими каплями стекают по лицу. Но у меня нет другого выхода. Я пришла сюда, чтобы вымолить у владельца банка хоть каплю сочувствия. Мне так тяжело было добраться до него. Легче получить аудиенцию у президента, чем у этого загадочного Монтегарда.  

― Прошу вас. Дайте нам шанс.

Тишина. Ни звука.

Я закрываю глаза. В груди натянутый канат — ещё чуть-чуть, и лопнет.

Я зажмуриваюсь и, затаив дыхание жду ответа из глубины кабинета.

Прежде чем я оказалась у него на ковре, столько всего наслушалась, что кровь стыла в жилах.

Стоило мне начать говорить с отцом, какому банку он задолжал денег, так его пробил озноб, глаза от ужаса расширились. Он схватился за волосы и всё, что мог вымолвить это его фамилию. А дальше я словно ступала по раскалённым углям.

Один человек рассказывал, что Монтегард — зверь. Варвар, безжалостный, привыкший ломать тех, кто не склоняется перед ним.

Другой — что он дьявол, бесчувственный и жестокий, что в нём нет души, только холодный расчёт.

Кто-то шептал, что он предпочитает молодых девочек. Что красавицы, которых он выбирает, исчезают без следа.

Ни один не усмехнулся, не сказал, что слухи преувеличены. Ни один не усомнился в том, что он — самая опасная сила, с которой можно столкнуться.

И вот я здесь.

На коленях, перед человеком, о котором буквально слагают легенды.

Я не вижу его глаз. Только туфли, дорогие, блестящие, и ленивую струю дыма, поднимающуюся вверх.

― Если вы дадите нам шанс, мы вернём долг, ― говорю я, а горло так и сдавливает ком. ― Я найду деньги. Пожалуйста. Будьте снисходительны. Нам негде жить. Прошу вас, я верну деньги.

― Мне не нужны деньги, ― отвечает голос из темноты.

Мурашки бегут по спине. Странно, его голос я уже где-то слышала.

Я ожидала чего угодно — хриплого, прокуренного баритона, низкого рыка, злости, презрения. Но нет.

Он негромкий, но от него внутри всё сжимается. Воздух застревает в горле, как будто кто-то сжал шею ледяными пальцами.

Этот голос принадлежит человеку, который не спорит. С ним не торгуются. Ему не задают вопросов.

Этот голос — власть, а слово — приговор.

Ему не нужны деньги. Как это? А что ему тогда нужно?

Я кожей ощущаю, как он встаёт и шагает ко мне, а каждый шаг заглушается ковром. И это даже хуже, чем, если бы я слышала стук тяжёлых шагов по паркету. В этом есть, что-то пугающее, словно ко мне приближается не человек, а что-то тёмное, устрашающее, опасное.

Я заставляю себя выпрямиться и запрокинуть голову.

― Если вам не нужны деньги, то, что тогда вы хотите? ― отвечаю осипшим голосом.

Он подносит руку с сигарой ко рту и затягивается.

Яркая искра, вспышка в темноте. На долю секунды я вижу его глаза.

Зелёные. Холодные. Глубокие, как океан перед бурей.

Искра гаснет, но взгляд уже врезался мне в память.

Глаза, в которых нет жалости.

Глаза, которые видели слишком много.

Глаза, от которых хочется либо пасть на колени, либо бежать без оглядки.

Но бежать поздно.

― Я хочу тебя! ― отвечает он, протягивая так медленно, чтобы я чётко разобрала каждый слог.

На несколько секунд я теряю дар речи.

Воздух застревает в лёгких.

Я слышу эхо его слов внутри себя, чувствую, как они прокатываются по коже, оставляя за собой мурашки, как от лезвия, проведённого по горлу.

Он хочет меня.

И мне страшно, потому что в его голосе нет желания, нет страсти.

Только решимость.

Только холодное обладание.