В сорок пять ты не ягодка, ты крепкий орешек. Макадамия, без ключика не открыть, и ключик нужен особенный.

В сорок пять в цене безмятежность, легкий ветер с привкусом соли, брызги золота на темно-синей воде, наглые чайки, орущие что-то по-птичьи, вряд ли приличное. Многое пройдено, переосмыслено, жертвоприношения вычеркнуты из списка вместе с жадными до жертвенности людьми. Жизнь побила и покалечила, натыкала носом в дерьмо, поставила на ноги, научила справляться, подкинула пару джокеров, потребовала высокую цену. 

Завершена демоверсия игры, «мои файлы» переименованы в «мои фейлы», нет иллюзий, что каждый встреченный навсегда, осмотрительность и недоверие возглавили перечень добродетелей, литры любовных слез выплеснуты без сожалений. Новости перестали быть актуальными, все, о чем не хочется вспоминать, переквалифицировано в жизненный опыт, коллекция воспоминаний бережно нанизана на прочную нить.

В сорок пять утомляют переживания, перепутанный ценник на кассе злит больше, чем пошедший налево муж. Нет сильным эмоциям, если захочется — есть триллеры, спортивные бары и рафтинг. А зареванная девчонка смешит — дурочка, побереги свои слезы для тех, кто сейчас тебе кажется вечным.

Ссору молодой пары слышала вся гостиница. Повод для срыва был у всех — мы застряли в трех километрах от родины, кто-то в компании гида, кто-то в составе измученной группы, кто-то безбашенными «дикарями». Я восприняла ураган как житейскую неприятность, прочие медленно закипали, в каждом номере хлипкого картонного муравейника назревал межличностный переворот.

Все вокруг пахло водорослями. Море грызло берег как бешеное, волокло на дно гостевые клетки с первой линии, перемалывало лежаки и торговые палатки, и синий брезент трепыхался на ветру, сигналя «держитесь в стороне от меня». Погранпереход закрыли прямо перед моим носом, я за огромные деньги отыскала пристанище в третьеразрядной гостиничке на второй линии, и море уже подбиралось ко мне, швыряло в окна соленую взвесь, проверяло на прочность.

— Можно я у вас посижу? — спросила девчонка, похожая на изнуренную панду. В свои двадцать лет с небольшим она успела взять кредит на модные губы, хотя, может, довольствовалась и недоучкой с плохо стерилизованным шприцем. Дешевая тушь растеклась по щекам, глаза воспалились, на скуле наливалась свежая ссадина. 

В коридоре стояла тишина. Кавалер не заметил, что пташка уже улизнула, но все равно знал — ей некуда улетать.

— Здесь, разумеется, бесполезно привлекать твоего парня к ответственности, — сказала я, уходя от прямого ответа. Девчонка ждет, когда ухажер сменит гнев на милость и крик — на букет цветов, а я не люблю помогать тем, кто ищет не помощи, а утешения. — Но как только ты окажешься на нашей стороне, ты обратишься в полицию, верно? На погранпереходе обязательно есть и врач.

Девчонка хлопнула глазами. За окном громыхнуло, в довершение к урагану и шторму начиналась гроза, в соседнем номере разбилось стекло, мигнул свет, и лампа в конце коридора потухла.

Мой палец указывал на ссадину, девчонка попробовала извернуться.

— Напрасно вы думаете так, он меня любит, просто… ну… видимо, было лишнее, — пробормотала она, пряча взгляд.

— Да-да, здесь каждый второй ведется на россказни и покупает эксклюзивную дрянь, лучше которой нет на свете, — скривилась я, вспомнив свою первую «однодневку» в эти заброшенные райские края. В конце коридора открылась дверь, бросив свет на темные стены, и робкий нетрезвый голос позвал суженую. — Дегустации каждые полчаса, настойчивость местных производителей, и никого не обидеть… Не твой красавец горлопанит? Давай заходи. Вон диван, надеюсь, там нет клопов, можешь спать до утра, и это бесплатно.

Девчонка поспешно вошла, боясь, вероятно, что я передумаю, и встала как вкопанная, изумленно уставившись на мою трость. Я закрыла дверь на замок, крик в коридоре усилился, как и ветер, и шум моря, и гром, на балкончик заливалось все больше воды, и драный ковролин под окном намок основательно. Номер «люкс» был так же нелеп, как все здесь: обшитый вагонкой, с криво выложенным кафелем на полу, с белой кроватью с золоченой лепниной, — но безвкусная роскошь девчонке понравилась, она прошла и уселась на диван, трепетно прислушиваясь к зову из коридора и с очевидной завистью рассматривая интерьер.

В двадцать лет что трость, что скандал, что кровать в чужом позолоченном «люксе» достойны поста в социальной сети. Не хотела бы я, чтобы мне опять стукнуло двадцать. 

Я села на кровать, вытянув увечную ногу, нащупала на тумбочке выключатель, щелкнула им и не торопясь легла. Тело отозвалось тянущей болью, и я подумала — все в порядке, все точно так, как и должно быть. 

В дверь шарахнули кулаком, девчонка вздрогнула. Я ухмыльнулась про себя, в дверь ударили еще раз, уже не настолько нагло, потом пошли дальше по коридору. Кто-то откроет и даст путешественнику по щам.

— Вы не боитесь? — прошептала девчонка не то неверяще, не то возмущенно. Мне недосуг было разбираться в оттенках ее неустойчивых чувств. 

— Кого? Твоего парня-истерика? Нет, солнышко, я никого не боюсь. Спи или проваливай к чертовой матери.

Ураган кончится, я пересеку границу и две недели буду валяться на лежаке, кататься на фуникулерах, любоваться на пышную зелень субтропиков с высоты смотровых площадок, лопать мидии и рапаны, а по вечерам забираться с планшетом на крышу отеля, провожать на заслуженный отдых солнце и пересматривать старые фильмы с французским комиком. А потом самолет разгонится навстречу уставшему морю, оторвется в последний момент от земли, и я вернусь в привычную колею — к переговорам, поставкам, выставкам, совещаниям. Мне ведь всего сорок пять, я еще долго буду стоять во главе своего бизнеса. 

У меня много сил и бесконечное множество дел.

Я выучила урок — рассчитывай на себя, а цветочки и ягодки — волшебная мантра, которая якобы помогает от бед. Жизнь меня не ждала, но, обалдев от безбашенной наглости, позволила взять все, что мне не принадлежало.

В холодный зимний день я появилась на свет с досадным для дежурных врачей «врожденным дефектом». Родители мечтали, что будет сын, как полагалось, наследник дивана, но родилась я, крикливая и калечная, ни на диван положить, ни припахать к огороду. Не привечали меня ни в яслях, ни в садике, в школе я была не то что изгоем — незримо существовала. Не горели желанием возиться со мной в больницах — я ведь не умираю, а операция поможет, наверное, но скорее, что нет. Отчаянный век подходил к финалу, трясло страну и население, мать нянчилась с долгожданным сыном и вечно скалилась на меня, отец нашел наконец работу, достойную главного инженера, и исправно приносил зарплату — некондиционные гайки — и сорокаградусный дефицит, который тут же прятал от матери.

В полуголодных офисах на бухгалтера-кривоножку с дипломом техникума смотрели с понятным недоверием: бухгалтера-новичка кормят ноги. Нам надо было на что-то жить, и я, сражаясь с безжалостной болью, раскладывала на раскаленном прилавке товар — отцовскую металлическую зарплату. К исходу недели жара окончательно доконала, я повесила объявление «все по рублю» и впервые пришла домой с деньгами. Ночью в столицу наведался шторм, перебил людям чувство собственной важности, придал рынку вид свалки, и моя эскапада осталась для родителей тайной. 

Я пошла на первый предпринимательский риск: купила на вырученные деньги всевозможную нужную покупателям ерунду и старую тряпичную палатку, на которой нарисовала белой краской задорно подмигивающую единичку.

Время шло, порой бежало, я научилась считать сроки не страничками школьного дневника, а отчетными периодами. Палатка стала магазинчиком, после — еще одним, я наняла продавцов, поступила в платный вуз. Отец спился — ожидаемо, мать пестовала любимого сына — я заблокировала ее в конце концов, ошалев от постоянного «дай нам денег». В двадцать три я почти случайно вышла замуж за вдовца старше меня на пятнадцать лет, удочерила его малышку и выяснила, что семья — не погоня за ощущениями, а уютная гавань, и важно не пялиться друг на друга в экстазе, не обвинять, а быть рядом, смотреть в одном направлении. 

Дочь окончила институт и лет через десять сменит меня на посту в федеральной сети магазинов бытовых и хозяйственных товаров «Целковик». Я уже третий год вдова и отправилась на эту экскурсию в память о муже. 

Мы вернулись с залитого солнцем юга, и через месяц врачи озвучили приговор. Все произошло скоропостижно. А дуреха, рыдающая от меня в двух шагах на протертом диване, оплакивает несбывшиеся надежды. 

— Солнышко, кончай мазать соплями диван… 

Я заслужила спокойный сон, подумала я, подпихивая подушку под голову и морщась от ставшей сильнее от сырости боли. Я устала от людей, от их претензий ко всем вокруг, от их амбиций, стереотипов, пустых и пафосных лозунгов. Я не выносила людей — агрессивных, ленивых, капризных, алчных, — они же, как назло, потянулись ко мне, едва «убогонькая» превратилась в миллиардершу, и я улыбалась, конечно, в ответ, но знала, насколько все это наносное, как песок. Что я, что люди уверенно лицемерили: я зарабатывала на них, они хотели денег и покровительства.

Фанерные стены подрагивали от ветра, и в унисон со стихией выл обманутый кавалер.

Мир с треском разломился напополам.

Меня швырнуло в отчаянно ледяную бездну, я захлебнулась горькой водой, в глаза плеснуло концентрированной солью, дышать стало нечем. Стоял оглушительный гул, небытие болтало меня, как теннисный мячик в стиральной машинке, я пыталась не сделать вдох и ухватиться за что-нибудь, но все вертелось и исчезало прямо под пальцами и кончилось так внезапно, что я не поверила обрушившейся тишине. 

Я разлепила губы, тронула воздух кончиком языка и жадно вдохнула, еще и еще, и я не слышала собственное надсадное дыхание. Меня окружала не тишина, мне слух изменял. Сердце билось о ребра, болел низ живота, вероятно, я ранена. 

Но это не страшно. Главное — я осталась жива.

Я лежала на боку на чем-то сухом и твердом, колючем, я провела пальцами — похоже, ковер. Пальцы ног шевелились тоже, но я словно была обута, не было знакомой боли в бедре и тазу. Я приоткрыла один глаз, второй, слизнула с разбитой губы что-то теплое — кровь, и это неудивительно, я очень легко отделалась, мне сказочно повезло.

Я закашлялась, на этот раз услышав свои хрипы, обрадовалась, что слух возвращается, и промокнула рану на губе рукавом пижамы… 

Мое запястье было обтянуто темной тканью с некогда белой манжетой, и это напомнило мне школьную форму. Я коротко хохотнула — причуды памяти, возможно, контузия, и подняла голову. Комната была в мельтешащих пятнах… я на секунду зажмурилась, помотала головой, испытала приступ дичайшей тошноты, но справилась. Откуда-то донеслись глухие удары о землю и металл — шли спасательные работы.

— У нее кровь, маменька, — раздался испуганный голос, и я расфокусированным взглядом поискала, кто говорит. Яркие пятна света — свечи на столе, справа и слева; стулья, еще один стол, тяжелые темные занавеси, из-за которых нечем дышать. Одно бледное пятно обернулось совсем еще юной девушкой с перекошенным от страха лицом, другое — поворот головы снова привел все в движение и вызвал тошноту — женщиной постарше, примерно моей ровесницей.

Женщина вытянула руку в мою сторону и величаво поджала тонкие губы.

— Всегда была дешевой актриской. Поднимайся, Любаша. Кровь утри.

Она вытащила из декольте платок и брезгливо швырнула мне. Платок упал на расстоянии вытянутой руки, и я даже не подумала его подобрать. 

По телу прошел мерзкий озноб, прошиб холодный пот. Рассудок сопротивлялся кошмару, подсказывал, что современная медицина успешно лечит и не такие расстройства, я несколько раз вдохнула, стараясь не разреветься — галлюцинации наяву ужаснули до панической атаки. Я напомнила себе, что недавно прошла полное обследование, я здорова настолько, насколько могу быть со своей травмой, но это нога и тазобедренный сустав, а не мозг и не психика… что бы мне ни казалось, это закончится.

— Мне нужен врач, — прохрипела я, поднимая голову, и опять комната поплыла вместе с женщинами, свечами и стенами. 

Замаячила призрачная надежда, что сотрется странная пелена и передо мной окажутся две обычные женщины. В юбках, а может быть, джинсах, и вместо проклятых свечей замелькают стробоскопы машин спасателей и скорой помощи. 

— Где-то должен быть мой рюкзак. — Я говорила так тихо, что вряд ли обе женщины разбирали хоть что-то. — Там документы. И телефон. Я была…

Как, черт возьми, название той дыры, которая все-таки рухнула от урагана?

Девица картинно прижала тонкие руки к лицу, я пошевелилась, пытаясь подняться, и у меня никак не получалось сделать простое движение — сесть и подобрать под себя ноги, я с трудом привстала, снова сражаясь с тошнотой и болью в животе, и увидела, что ноги мои спутаны темной длинной юбкой, и юбка суха и совершенно цела. Низ живота свело резким сильным спазмом, я вскрикнула, зажала рот рукой, стремясь угомонить тошноту, но не вышло, а затем я без сил рухнула на пол, едва не оказавшись в мерзкой луже.

Рассеченную губу жгло, и это беспокоило меня меньше всего на свете. Даже боль в животе не пугала так сильно, как галлюцинирующий мозг. Результат кислородного голодания?.. 

— Своей выходкой ты вогнала в гроб отца, — голос старшей женщины прозвучал над моей головой, я открыла глаза, увидела обтрепанный подол ее юбки и краем рта неслышно изрекла пару ругательств. — Опозорила семью, заставила нас прятать глаза от соседей, разрушила все надежды на брак сестры. Вернулась, бесстыжая, вместе с отродьем, хватило духу просить, чтобы мы тебя приняли. 

Я дорого бы заплатила, чтобы перевести бред, который слышала, в слова, которые эта женщина действительно говорила. И еще какую-то сумму я отдала бы не глядя, чтобы прекратилась нарастающая до искр в глазах боль внизу живота, но никто не пришел, чтобы заключить со мной сделку.

— Не желаю видеть тебя в этих стенах. За проступки надо платить сполна. Поднимайся, вытирай за собой, убирайся и забудь в этот дом дорогу. Что до твоей… дочери, — после паузы добавила она, будто выплюнула. — Так и быть. Дитя не должно побираться по дворам за грехи беспутной пропащей матери. Подрастет, начнет в доме прислуживать, а потом выдам ее замуж за мещанина. Молись за меня до конца своей жизни за мою доброту, любодейка, распутница. Прочь пошла, никчемная дрянь.

Сейчас пройдет эта невыносимая боль, прекратится предсмертная слабость, я встану, и кто бы ты ни была, ты очень сильно пожалеешь об этих словах.