Дождь выстукивал по оконным стёклам мастерской неумолчную морзянку, словно пытался передать сообщение с той стороны бытия. Капли сбегали вниз прихотливыми ручейками, сливаясь и разветвляясь, образуя на стекле мимолётную паутину судеб. Татьяна Сергеевна Минина отложила тончайшую беличью кисть и отступила от холста на шаг. Позвоночник отозвался тупой болью – семь часов без единого перерыва, в одной позе. Даже для неё, привыкшей к длительной кропотливой работе, это было чрезмерно.

Реставрация старинного натюрморта подходила к завершению. Ещё несколько точечных касаний кистью, пара финальных слоёв защитного лака, и полотно восемнадцатого века вновь заиграет первозданными красками: сочные фрукты в серебряной вазе, блики на полированном металле, загадочные тени в складках тёмно-бордовой драпировки.

В мастерской сгустился полумрак — день угасал за окном, а Татьяна намеренно работала лишь при направленном свете специальной лампы над рабочим столом. В этом приглушённом освещении отреставрированные фрукты казались осязаемыми, живыми, а тени – бездонными, таинственными. Если вглядываться в них достаточно долго, начинало казаться, что они дышат, движутся, живут какой-то своей, скрытой от поверхностного взгляда жизнью.

Татьяна потёрла воспалённые глаза. В последнее время она всё чаще теряла счёт времени, растворяясь в работе без остатка, погружаясь в чужие картины, в чужие истории так глубоко, что граница между реальностью и миром искусства становилась зыбкой, проницаемой. Это было проще – не думать, не вспоминать, не чувствовать ту пронзительную пустоту внутри, которая появилась шесть месяцев назад и с тех пор только разрасталась, пожирая всё живое в её душе, как безжалостный паразит.

Старинные настенные часы с потемневшим от времени циферблатом пробили шесть вечера. Их хрустальный звон вернул Татьяну в реальность, словно выдернул из глубокого транса. Нужно было заканчивать работу на сегодня, убирать инструменты, смывать с рук въедливый запах скипидара и красок, возможно, даже заставить себя приготовить что-нибудь на ужин, хотя аппетит стал для неё редким и нежеланным гостем.

Телефонный звонок ворвался в тишину мастерской, как инородный предмет. Татьяна вздрогнула, глядя на экран. Номер не определился, высветилось лишь «неизвестный абонент». Первым порывом было сбросить вызов – в последнее время она избегала общения, особенно с незнакомцами. Но профессиональная жилка взяла верх – возможно, потенциальный клиент.

— Татьяна Сергеевна Минина? — раздался в трубке мужской голос, глубокий и странно бесстрастный, с едва уловимой хрипотцой, будто говорящий недавно перенёс простуду.

— Да, это я, — она машинально выпрямила спину, словно собеседник мог её видеть.

— Меня зовут Андрей Дубровский. Я хотел бы предложить вам работу. — В его голосе не было ни намёка на заискивание, только спокойная уверенность человека, привыкшего к тому, что его предложения принимают. — Речь идёт о реставрации коллекции портретов конца XIX века. Мой предок, Николай Дубровский, был... скажем так, неординарным художником.

Татьяна застыла, сжимая телефон. Имя Николая Дубровского не гремело в кругах искусствоведов, но те, кто о нём знал, упоминали его вполголоса, с опаской оглядываясь, словно само произнесение этого имени могло навлечь беду. Его работы – немногие, что сохранились – обладали странной, гипнотической притягательностью и производили на зрителей неоднозначное впечатление. Некоторые утверждали, что после длительного созерцания его полотен начинали видеть странные сны. Другие говорили, что физически ощущали невидимое присутствие, стоя перед его картинами.

Большинство работ Дубровского исчезло при загадочных обстоятельствах или было уничтожено самими владельцами. По слухам, люди, обладавшие его картинами, слишком часто сталкивались с необъяснимыми явлениями и предпочитали избавляться от полотен.

— Я знакома с несколькими работами Николая Дубровского, — осторожно ответила она, вспоминая единственный портрет, который видела в запасниках Эрмитажа. Кураторы держали его подальше от основной экспозиции, ссылаясь на «техническое состояние», хотя внешне полотно выглядело безупречно. — Но, насколько мне известно, сохранилось всего несколько его работ.

— Именно так, — в голосе мужчины промелькнуло что-то похожее на удовлетворение. — Но наша семья сохранила значительную часть его наследия. Двенадцать портретов, которые никогда не выставлялись публично. Они... требуют деликатного обращения и умелой реставрации.

— В чём заключается проблема? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал отстранённо, хотя сердце уже учащённо билось от профессионального любопытства. — Они повреждены? Нуждаются в очистке?

— И то, и другое, — ответил Андрей после короткой паузы. — Некоторые пострадали от времени, другие... имеют более специфические проблемы. Но я бы предпочёл обсудить детали при личной встрече. Вы знаете, некоторые вещи сложно объяснить по телефону.

В его словах, в том, как дрогнул его голос на последней фразе, таилось что-то настораживающее. Что значит «специфические проблемы»? И почему эти портреты никогда не выставлялись публично?

Но профессиональное любопытство и – будем честны – финансовые соображения перевесили смутную тревогу. После гибели Игоря она полностью погрузилась в работу, отказываясь от социальной жизни, от встреч с друзьями, от всего, что могло напомнить о потере. Новый заказ, особенно такой интригующий, был возможностью снова почувствовать интерес к чему-то, кроме собственной боли.

— Я могла бы взглянуть на них, — наконец сказала она, машинально заправляя за ухо прядь, выбившуюся из небрежно собранного пучка. — Но сразу предупреждаю: я берусь не за каждый проект, особенно если речь идёт о серьёзных повреждениях.

— Разумеется, — в его голосе мелькнула нота, которую она не смогла идентифицировать – то ли ирония, то ли удовлетворение. — Я и не ожидал иного от специалиста вашего уровня.

В этой фразе проступила странная интимность, словно он знал о ней гораздо больше, чем мог почерпнуть из публикаций или профессионального портфолио. Татьяна снова почувствовала лёгкое беспокойство, но отогнала его. В конце концов, она известный реставратор, о ней писали в профильных журналах, брали интервью для телевидения после нашумевшей реставрации «Дамы с горностаем» – ничего удивительного, что потенциальный клиент навёл справки.

— Особняк находится в сорока километрах от города, — продолжил Андрей. — Я вышлю вам координаты. И, Татьяна Сергеевна... работа предполагает ваше проживание в доме. Картины нельзя транспортировать из-за их особого состояния. Условия будут более чем комфортными.

Она нахмурилась. Переезд в загородный особняк к незнакомому человеку для работы над загадочной коллекцией – предложение, которое в любое другое время показалось бы ей абсурдным, если не тревожным.

— Почему их нельзя транспортировать? — прямо спросила она. — Обычно даже самые хрупкие полотна можно перевозить при соблюдении определённых условий.

Последовала пауза, и Татьяне показалось, что она слышит тихий, сдержанный вздох на другом конце линии.

— Есть... определённые обстоятельства, связанные с этими портретами, — наконец произнёс Андрей. — Которые делают их транспортировку нежелательной. Но я предпочёл бы объяснить это при встрече. Уверяю вас, у меня нет никаких... предосудительных намерений. — Последнюю фразу он произнёс с лёгкой самоиронией. — Вы можете приехать с ассистентом или коллегой, если вам так будет спокойнее.

В этом предложении скрывалось что-то, заставившее внутренний сигнал тревоги Татьяны звучать громче. И всё же... После того, что случилось с Игорем, её уже мало что пугало по-настоящему. Смерть забрала самое дорогое, оставив лишь оцепенение и равнодушие к собственной безопасности.

Но было и другое – глубинное, почти инстинктивное любопытство. Что-то в голосе этого человека, в истории с загадочными портретами зацепило ту часть её натуры, которая всегда влекла её к тайнам, скрытым под слоями краски и лака, к разгадыванию замысла художников давно минувших эпох.

— Хорошо, я приеду посмотреть на коллекцию, — решилась она. — Когда вам удобно?

— Завтра, — в его голосе прозвучало нетерпение, которое он тут же попытался скрыть. — Чем раньше, тем лучше. Некоторые из картин... они начинают изменяться. Боюсь, мы можем потерять их безвозвратно.

Изменяться? Странная формулировка для описания состояния картин. Обычно говорят о выцветании красок, о растрескивании лака, о повреждении холста, но не об «изменении». Впрочем, Татьяна списала это на непрофессиональную терминологию человека, далёкого от реставрационного дела.

— Завтра? — она окинула взглядом мастерскую. — Мне нужно будет подготовить материалы, собрать инструменты...

— Всё необходимое у нас есть, — быстро ответил Андрей. — Предыдущий реставратор оставил полный набор профессиональных материалов. Вам нужно привезти только личные вещи.

Предыдущий реставратор? Интересно, почему он не закончил работу? Татьяна хотела спросить об этом, но что-то удержало её.

— Хорошо, я приеду завтра, — сказала она вместо этого. — В первой половине дня.

— Прекрасно, — облегчение в его голосе было почти осязаемым, словно он выиграл важное пари. — Я отправлю вам координаты и буду ждать. Благодарю вас, Татьяна Сергеевна. Вы не пожалеете о своём решении.

В этих последних словах прозвучало что-то похожее на обещание, хотя неясно было, обещание чего именно. Татьяна попрощалась и положила телефон на стол, глядя на экран, на котором уже высветилось уведомление о полученном сообщении.

Что она делает? Соглашается ехать в загородный особняк к незнакомому мужчине, чтобы работать над коллекцией картин художника, чьё имя вызывает странную тревогу у искусствоведов? Ещё полгода назад она бы тщательно проверила информацию, навела справки о заказчике, возможно, даже отказалась бы. Но теперь...

После звонка Татьяна долго стояла у окна, глядя на дождь, на размытые огни города внизу. Шесть месяцев прошло с тех пор, как Игорь погиб. Шесть месяцев она жила словно в тумане, механически выполняя заказы, отказываясь от встреч с друзьями, замкнувшись в коконе своего горя.

Может, эта работа – именно то, что ей нужно? Уединённый дом, сложная задача, полное погружение в творчество давно умершего художника. Смена обстановки, смена ритма, возможность на время забыть о пустой квартире, где каждая вещь напоминает об Игоре, об их совместных планах, которым не суждено было сбыться.

Дождь усиливался, барабаня по стеклу с нарастающей яростью. В отражении оконного стекла Татьяна видела своё лицо — бледное, осунувшееся, с тёмными кругами под глазами. Тридцать два года, а выглядит на все сорок. Горе состарило её, высосало жизненные соки, оставив лишь тень той яркой, полной энергии женщины, которой она была раньше.

Она отвернулась от окна и начала собирать инструменты, машинально протирая кисти, расставляя баночки с растворителями по местам. Завтра она поедет в этот загадочный особняк, посмотрит на коллекцию, возможно, даже возьмётся за работу. Если предложенные условия окажутся приемлемыми.

Что может пойти не так?

Она не знала, что в это самое время, на другом конце города, в старинном особняке с башенками, Андрей Дубровский сидел в своей библиотеке, глядя на её фотографию в журнале «Современное искусство». Статья двухлетней давности рассказывала о молодом, но уже признанном реставраторе Татьяне Мининой, чьи работы отличались не только техническим совершенством, но и каким-то почти сверхъестественным пониманием замысла художника, способностью проникать в суть произведения, оживлять его душу.

Андрей медленно провёл пальцем по контуру её лица на фотографии. Высокие скулы, прямой нос, глаза — внимательные, глубокие, с затаённой печалью, которая, казалось, жила в них задолго до личной трагедии. Каштановые волосы собраны в простой пучок, минимум макияжа, строгая белая блузка — образ профессионала, сосредоточенного на работе, а не на внешних эффектах.

Рядом на столе лежал старинный дневник, раскрытый на странице с выцветшим рисунком — женский профиль, удивительно похожий на профиль Татьяны. Те же чётко очерченные скулы, тот же разрез глаз, та же линия подбородка. Сходство было настолько поразительным, что казалось невозможным совпадением.

— Она подойдёт, — прошептал Андрей, снова переводя взгляд на фотографию. — Она идеально подойдёт.

За окном сверкнула молния, на мгновение осветив библиотеку призрачным светом. В этой вспышке лицо Андрея преобразилось, обнажив сложную гамму эмоций, обычно скрытых под маской сдержанности — надежду и отчаяние, решимость и страх, одержимость, граничащую с безумием.

Когда свет молнии погас, он ещё долго сидел в темноте, вслушиваясь в раскаты грома и шум дождя. В большом пустом доме звуки отдавались эхом, создавая иллюзию множества голосов, шепчущих одновременно.

Иногда Андрею казалось, что он различает в этом шёпоте отдельные слова, фразы, мольбы. Иногда — что шёпот становится громче, когда он думает о портретах, о своём плане, о Татьяне Мининой.

Он потёр виски, пытаясь отогнать пульсирующую боль, преследовавшую его уже который день. Бессонные ночи и постоянное напряжение истощали его, но сейчас было не время для слабости. Не тогда, когда он так близко подошёл к решению.

Андрей поднялся и подошёл к камину, в котором тлели угли. На каминной полке стояли фотографии в серебряных рамках — его родители, он сам в детстве, молодая женщина с мягкой улыбкой и светлыми волосами.

Он взял последнюю фотографию, всматриваясь в знакомые черты. Анна. Его жена. Три года назад она умерла... Врачи говорили об остановке сердца, о врождённом дефекте, о случайности, которую никто не мог предвидеть.

Но Андрей знал правду. Или думал, что знал. После её смерти он нашёл дневники, письма, документы. Погрузился в семейную историю, в прошлое, которое его предки предпочитали не вспоминать. И понял, что смерть Анны не была случайностью. Как не были случайностью странные сны, которые она видела перед смертью, шёпот, который слышала в пустых комнатах, ощущение чужого присутствия, которое преследовало её в последние недели жизни.

Дом забрал её. Как забирал всех женщин в семье Дубровских. Поколение за поколением.

Андрей аккуратно поставил фотографию на место и ещё раз взглянул на журнал, на лицо Татьяны Мининой. То, что он собирался сделать, было рискованно. Возможно, даже аморально. Но у него не было выбора.

«Она подойдёт, — снова прошептал он, касаясь пальцем её изображения. — Она должна подойти».

За окном сверкнула новая молния, и на мгновение его лицо осветилось, показав смесь надежды и отчаяния в глазах. А затем комната снова погрузилась во тьму, и лишь тлеющие угли в камине бросали красноватые отблески на страницы раскрытого дневника, на выцветший рисунок женщины, так похожей на Татьяну Минину.