Ладонь скользит под тунику, касаясь живота. Каменный холод сменяется волной тепла. Очень жарко, очень страшно!
— Вот видиш-шь, — он прижимает губы к моему виску. Туда, где только что извивала голова змеи. Венка дергается. — Тело расскажет больше языка. Ты хочеш-ш-шь стать моей статуей? Изящ-щная, юная, с идеальными формами. Ш-шедевр.
Воспротивиться не получается, Горгон завладевает моими губами, сплетая языки во влажном поцелуе. Самом откровенном в моей жизни.
До него меня пытались поцеловать мужчины из царства, но все натыкались на отказ. Сейчас же...
— Ммм...
Вытолкнуть язык, укусить зубами не получается. Оттолкнуть тоже, ведь чудовище уже почти сделало меня одной из своих статуй. Заставило меня замереть в неудобной позе, без возможности пошевелиться.
Но почему? Почему я чувствую каждое прикосновение? Что за яд в кровь впрыснули гадкие змеи?
— Прими с-судьбу, моё лучш-ш-шее творение, — произносит прямо в губы перед тем, как скользнуть пальцами по бёдрам вниз и с силой раздвинуть их.
***
— Я не пойду! Нет! Почему я?
Мужчина, с горящими злобой глазами, надавливает пальцами на кисть. Руку до локтя прожигает болью.
— Ты самая красивая из нас, — повторяет, будто проклятие. — Он любит красивых. На Серифе только ты и твоя мать способны усладить взор любого мужчины.
К чему он клонит? Зачем такое говорит? Потому что я отказала лечь с ним в постель?
— Или ты хочешь, чтобы мать пошла к брату-Горгону? Погубить её хочешь? Она пойдёт ради тебя, ты же знаешь.
Мотаю головой так резко, что темнеет в глазах, ужас затмевает даже боль.
— Не надо маму. Не отправляй её туда!
Что угодно, лишь бы пережившая столько мучений на своём веку мама продолжала жить спокойно. Но, почему же, нигде нет мира, куда бы мы с ней не отправились? Почему, боги?
— Ты повзрослела, похорошела, пора долг перед царством отдать.
— Мой долг умереть от лап чудовища?
— А ты постарайся задобрить его, уговорить, прелести показать, — неприятно усмехается царь. — Раз не для меня прелести отращивала, так пригодись в другом. Или ты передумала?
Продолжая удерживать на месте, Полидект цепляется за ворот платья и тянет вниз.
— Не надо! — кричу ему в лицо. — Не трогай!
Но он уже оголяет груди и утопает между ними взглядом. На старческом лбу проступает капля пота.
— Если отдашься мне, то, так и быть, пощажу. Оставлю при себе. А если в любви будешь послушной и раскованной, отсрочу выплату долга.
— А мама? Её к чудищу пошлёшь?
Кожу словно разъедает ядовитым кипятком под противным взглядом царя. Полидект обводит толстыми пальцами очертания груди. С его потрескавшихся губ слетает стон, что ветром путается в волосах.
— Ты такая молодая, красивая, — шепчет едва слышно. — Идеальная девушка. Почему отказываешь? Хочешь загубить себя?
— Что ты собираешься сделать с мамой? — произношу каждое слово раздельно, почти выплёвывая.
Мне страшно. И за себя, и за самого близкого человека.
Нам нужно было сбежать до того, как царь проявил себя. Так почему же мудрая мама не разглядела в нём гадкого и гнилого человека?
Теперь бежать поздно.
— С ней всё будет в порядке, — сухие губы касаются моего уха. Кожа на мочке горит. — Если ты будешь моей, то твоя мать может жить рядом.
— А если нет? — сглатываю.
Готова ли я переступить через себя ради мамы? Наверное...
— Либо она пойдёт к Горгону, либо ты.
Я слышу дыхание царя, ощущаю на лице его томный выдох и отвечаю твёрдо.
— Я пойду к чудовищу. Пойду, — дёргаюсь, как от огня. Чужие прикосновения противны до жжения в горле и боли в сердце. — Оставь маму. Я принесу тебе голову этой твари. А ты... ты освободишь нас. Дашь золото и отправишь на первом корабле до Афин.
Удивительно, Полидект выпускает меня. Тут же оглаживаю онемевшие кисти. Суставы хрустят.
— Условия ставишь? Языкастая? Думаешь, что имеешь право?
— Я принесу голову чудовища, поэтому Зевсу молись, чтобы оно не испепелило тебя.
Морщины на лице царя становятся глубже. Чудовище давно мешает жить его народу, похищая юных дев и мужчин. Поговаривают, что оно настолько зло, что способно убить одним взглядом.
У страха глаза велики. На любое чудище найдётся оружие. И пусть я и не воительница, но ради нашей с мамой свободы, я сделаю всё, что в моих силах.
— Пусть будет, как говоришь, Персея. Не трону твою мать, покуда идёшь на подвиг, — Полидект кивает, ладонью приглаживает свою тунику ниже пояса. — А коль передумаешь сражаться с тварью, я вас обеих накажу.
Решено. Поворачиваюсь спиной к царю, чтобы скорее убежать прощаться с мамой, да в храм Зевса просить у бога совета, как замираю.
По плечу змеёй ползёт старческая рука.
— Обманешь или сбежишь, так я твою мать возьму. Заставлю понести от меня, а потом прикажу заколоть твоего братика или сестричку раскалёнными вилами.
— Как ты можешь... — осекаюсь.
Перед глазами пылают яркие картины.
— Иди, девочка. И только попробуй вернуться без трофея, — хмыкает царь, напоследок сжимая плечо.
Мерзкий! Наглый!
Вырываюсь из захвата и, подхватив юбку, бегу по золотой плитке в сторону храма. Прощаться с матерью я не смогу. Слишком больно будет лицезреть ужас на её лице.
Пойду сразу в храм. Зевс подскажет мне путь.