Утро счастливой мамы четырёхлетнего Жени Кузнецова перестало быть обыденным ровно в тот момент, когда в дверь её дома раздался настойчивый стук, а вместе с ним и громкое:

— Ника-а, открывай. — громкое и нетрезвое.

Вероника Кузнецова, в девичестве Измайлова, не успела снять туфли-лодочки и отойти от дверей. Она только отвела сына в сад. Её день должен был пройти как обычно: завтрак с сыном, сборы в сад, недолгая прогулка через парк туда и обратно, завтрак и побудка мужа, его проводы на работу, загрузить стиралку, выбрать подходящий под настроение и ткань кондиционер для одежды, включить какой-нибудь сериал — фастфуд для мозга, для фона и наполнения опустевшего дома жизнью, глажка.

Всё должно было быть как обычно… Но это утро уже начало переворачивать её жизнь и привычные ценности. Просто Вероника ещё этого не понимала, распахивая двери своего дома подвыпившей подруге.

— Юля? — Вероника едва успела увернуться от летящего ей в лицо локтя.

Юльку вело и шатало. Пытаясь обнять давнюю подругу, та чуть не выронила из рук бутылку шампанского, споткнулась-таки о порог и чуть не поправила лёгкий макияж на лице хозяйки этого дома.

— Прости, прости, дорогая. — залепетала гостья, хлопая пушистыми ресницами и оперевшись о дверной косяк, дабы сохранить равновесие. — Мне просто так паршиво… Нет, мне хуёво, Ник. Очень… Не знаю… Не знаю, к кому ещё могла бы пойти.

Ника поспешила подхватить подругу и перетащить её через порог.

— Ты чего? Юль? Юлька? С дедом что? — Вера знала, что у Юли из родных никого, кроме Константина Александровича, не осталось. Оттого именно о нём она и подумала в первую очередь. О плохом, разумеется.

Чем бы ещё можно было объяснить пьяную подругу на пороге её дома в такое время? Юля… она своеобразная, но Вероника считала её адекватной. Явно же что-то случилось.

— Всё… Всё закончилось, Ник. Совсем всё. — хмельно выдала Юля.

Успев запереть дверь, Ника пристроила девушку у стены перед шкафом-купе с зеркальными дверцами.

— Надо стащить сапоги, Юль.

— А? Сапоги? — голубые глаза встретились с зелёными. — Какие сапоги, Никуль? Я в дрова… в дровища. Жизнь кончена. Мой Дамир меня бросил.

При упоминании имени женатика, которого Ника вот уже за целый год их странных отношений с её единственной и лучшей подругой в глаза не видела, брюнетка поморщилась и заправила выбившийся из-под заколки-крабика локон за ухо. Наклонилась и помогла Юльке избавиться от её сапог-ботфорт.

Упрямый локон вновь упал на миловидное лицо с розовыми щёчками.

— Пф. — Ника сдула локон и выпрямилась. — Нашла из-за чего пить. — фыркнула. — Если бы ты праздновала, то, думаю, позвала меня. Я только рада.

— Рада тому, что у меня жизнь закончилась? Сердце разбито?

Вероника закатила глаза и, взяв на буксир пьяную подругу, повела её в кухню.

Она никогда не одобряла этот союз. Вообще, тяжело одобрять подобное. Этого женатика она не видела. Юля их не знакомила. Да и возможности не было. За последние полтора года женская дружба всё больше проходила в режиме онлайн. Созвоны по видеосвязи, обмены голосовыми. У Юли пошла в гору карьера, у Ники муж получил руководящую должность, сынок наконец-то в сад вышел на полный день. Встречи стали редкими, а посиделки и вовсе сошли на нет. Чего уж скрывать, глава семейства — Кузнецов Данил был прекрасно осведомлён о жизни и отношениях лучшей подруги своей жены. Он не просто не одобрял, временами он приказывал с ней прекратить общаться, будто не видя разницы между своими подчинёнными и законной супругой. Веронике и самой было гаденько ото всей этой ситуации, но она не могла пойти навстречу супругу. И не могла она понять погрязшую в этой грязи Юльку. Дело было даже не в том, что Вера проецировала на себя роль жены того самого Дамира, — для Вероники «дружба» была не пустым звуком. Просто, как настоящая подруга, Ника желала для Юльки счастья. Простого. Женского. А какое оно может быть с мужиком, у которого жена и ребёнок или уже даже двое?

Последний раз, когда Вера пыталась коснуться этой темы, жена Дамира была, кажется, беременной вторым, и этот обмудок снова оттянул уход из семьи, прикрывшись родами и прочей чушью. Однотипной, банальной и шаблонной. Мерзкой до одури. Ника молилась, чтобы этот мерзавец бросил её подругу и ей больше не пришлось держать с ней дистанцию и избегать щепетильных тем.

— Сиди, — приказала Ника, усадив девушку на стул, — Кофе сейчас сварю. Чуть протрезвеешь и поговорим.

— О-о-о-о-о, — простонала Юля, — Святая невинность снизошла до моей порочности?

— Что? — Вере почему-то послышалась злая издёвка в пьяной шутке.

— Ничего. — уронив голову на локоть, Юля заговорила уже из-под рукава куртки. — Ты никогда не хотела ничего слышать о нём. Не хотела знать, как я счастлива…

У Веры внутри царапнула совесть. Юлька ведь была права. Это Ника закрылась от неё, возвела барьеры, очертила дистанцию.

— Ладно, — примирительно подняв руки, хозяйка дома усмехнулась, — Ты права. Твоё счастье я не разделяла. Зато… — она немного запнулась, мысленно решая, не слишком ли колкой выйдет следующая реплика, и всё же произнесла: — Зато я разделю твою боль и горе. Обещаю. Выслушаю всё. Приму, пойму и поддержу тебя во всём.

Белобрысая голова приподнялась. Из-под густых и длинных ресниц на Веру смотрели две узкие щелки глаз:

— Так уж и во всём?

— Обещаю. — рассмеялась Ника.

Юля не разделяла беззаботность и лёгкость, с которой подруга шла ей навстречу и на уступки с собственной совестью. С задумчивым выражением лица Юлька едва слышно прошептала покусанными и обветренными губами:

— Я хочу всё рассказать его жене. — шёпот и ставший стальным взгляд заставили Веру насторожиться. В груди что-то неприятно сжалось, ёкнуло. Будто сердце хотело пробиться через толщу её доброты и наивности, подсказать ей то, о чём молчали самые близкие для неё люди.

— Я… я не знаю. — Ника шумно сглотнула.

Атмосфера на уютной кухне в один миг стала напряжённой, давящей. Её разорвал недовольный голос Кузнецова, вошедшего в расстёгнутой рубашке:

— Не будь идиоткой, Юля. Если ты всё расскажешь его жене, его брак рухнет. Он тебя возненавидит. Уничтожит. Он не будет с той, что разрушила его брак и жизнь.

Глядя на своего красавца-мужа, на его подтянутое тело, рельефный, едва скрытый белизной рубашки, торс и по-мужски красивые руки, перебирающие пуговицы, Ника залюбовалась и, как и прежде, разомлела. Лишь получив собственнический поцелуй в губы, вместо привычного, в щёку, контроль разума ненадолго вернулся к ней.

Данил подслушивал?