Сегодня меня бросили прямо у свадебного алтаря.

Точнее — у самых дверей загса.

— Знаешь, Варь, — сказал будущий муж. — Я передумал жениться.

Все началось с того, что он безбожно опаздывал. Я нервно крутила телефон, высматривая пробки на окрестных дорогах, мама цокала каблуками туда-сюда по мраморному полу, бабушка вспоминала все известные ей анекдоты про сбежавших невест и женихов.

Еще я злилась.

Костя всегда опаздывал.

Вовремя он пришел один раз в жизни — на наше первое свидание. Сразу с цветами и в галстуке, поразив меня этим до глубины души. Поэтому когда на следующее он опоздал на полчаса и пришел с бутылкой пива в руке, я легко поверила в то, что это случайность. И потом каждый раз верила в отмазки про захлопнувшуюся дверь, три подряд сломанных автобуса, внезапный пожар, вывихнутую ногу, внеурочно приехавшую тетю, умерший телефон. Ведь если в первый раз он был приличным и не опоздал, а потом испортился — может быть, это я виновата? Это я его испортила?

Сорок минут опоздания на собственную свадьбу — это точно случайность! Еще с утра мы с ним мило ворковали по телефону — он у себя дома, я у мамы — и он рассказывал, как ему не терпится увидеть меня в свадебном платье, которое я по традиции заранее не показывала; жаловался, что никак не получается выгладить рубашку так же хорошо, как это делаю я; выбирал между черным в полоску галстуком и вышитым серебристым. Потом меня захватила предсвадебная подготовка: прическа, макияж, последние созвоны с фотографом, рестораном, водителями…

Я только уже у самого загса написала ему: «Ты едешь?»

Ответа не получила.

Но вот, спустя почти час нервов, сотню капель валокордина и десяток не отвеченных звонков, Костя наконец появился на пороге. Наша очередь как раз подходила, и я не стала выяснять, что его так задержало. Двери зала для торжественных церемоний распахнулись, оркестр грянул Мендельсона, мама сунула мне круглый букет белых роз, перевитый лентами, я протянула своему жениху руку и сказала:

— Пойдем.

А он…

Наверное, очень немногие люди могут похвастаться таким опытом, как у меня.

Свадьбы, бывает, играют по несколько раз в жизни. Иногда два или три раза с одним и тем же человеком.

Детей рожают не одного.

Даже Нобелевскую премию некоторые получают по два раза, хотя это прямо запрещено, но если в разных категориях — то можно.

А вот быть брошенной у алтаря — такое только в кино показывают.

Редкий опыт. Почти уникальный.

Обычно трусливые женихи и ветреные невесты сбегают намного раньше.

После слов Кости «Я передумал жениться» я… оглохла.

Я серьезно не слышала, что он дальше говорил.

Все было как в немом кино: он открывал рот, моргал, размахивал телефоном, зажатым в руке, а у меня в ушах стоял только шум прибоя.

Шшуххх, шшшуххх…

Волны бились о скалы в тысяче километров отсюда.

И я сама находилась в тысяче километров от этого зала.

От мамы, которая некрасиво кривила ярко накрашенные губы, выговаривая что-то Косте; от брата, который сжимал горлышко пластиковой бутылки, как будто это шея моего не случившегося мужа; от тети, которая бегала вокруг нас и махала руками, разгоняя любопытствующих гостей, словно голубей на площади Сан-Марко.

От бабушки. Очень бледной бабушки, которая вдруг начала оседать на землю, беспомощно цепляясь слабыми пальцами за рукава стоящих рядом людей. Брат отшвырнул бутылку, бросаясь к ней на помощь, мама ахнула и застыла с широко открытым ртом, тетя медленно повернулась, в ужасе глядя на нас. На Костю сразу перестали обращать внимание, и он, нервно дергая с шеи галстук, быстро вышел из загса и сел в ожидающее его такси.

Мой племянник записал все это на видео. Прислал мне файл на следующее утро. Маленький жестокий ублюдок. Люблю его.

Я могла бы рассмотреть свой самый ужасный час в жизни в мельчайших подробностях. Даже услышать, что говорил Костя, — узнать ту причину, по которой он передумал. Но я запретила всем говорить мне об этом.

Я пока не готова узнать.

Пусть видео лежит в облаке и ждет момента, когда я смогу его посмотреть.

Когда-нибудь.

Подготовка похорон бабушки заняла все свободное время. Некогда было даже поплакать. Я ехала с ней в «скорой» прямо в свадебном платье. И в нем же сидела на банкетке в холодном коридоре, обнимая маму изо всех сил. Кто-то подобрал мой букет и приволок его домой, когда мы вернулись из больницы, где уже некого было ждать. Я вспомнила, что бабушке он очень нравился, и положила его к ней в гроб.

После поминок мы с мамой стояли у подъезда дома и смотрели на десять коробок с моими вещами, которые только что выгрузили из «газели» к нашим ногам. Вся моя жизнь с Костей, последние три года. Куда их теперь?

Куда мне теперь? Я ведь в его квартиру купила занавеску для душа со «Звездной ночью» Ван Гога и там на кухонном подоконнике стоит горшочек с авокадо, выращенным из семечка моими собственными руками. Там был мой дом. А теперь его нигде нет.

— Забирай себе бабушкину квартиру, Варь, — сказала мама.

— Почему? — удивилась я. — Ты можешь ее сдавать.

— Я там выросла. Не смогу выбросить ни единой салфетки и убью чужих людей, если они поцарапают пианино, на котором я училась играть. А тебе надо где-то жить.

Так я и оказалась в двухкомнатной квартире на окраине Москвы, под самый потолок забитой хламом, который бабушка собирала всю свою жизнь. Чтобы как-то там обустроиться, нужно было выбросить как минимум половину. А как выбросишь вышитые вручную льняные скатерти — хоть и пожелтевшие, но красивые до умопомрачения? Как рука поднимется избавиться от сервиза «Мадонна» — голубой мечты всех семей еще каких-то тридцать-сорок лет назад?

И как, как можно избавиться от огромной радиолы пятидесятых годов — с проигрывателем и радио, ловящим зарубежные станции? Она стояла у бабушки в красном углу вместо икон, накрытая самой красивой вязаной салфеткой. А сверху громоздилась до потолка стопка древних пластинок — еще на семьдесят восемь оборотов.

По их вине и случилось самое странное знакомство в моей жизни…