Что я знала о свободе? Ничего. Набор звуков. В нашем тесном городе не было свободы ни телу, ни мысли, ни душе.
Задетое ногой пустое ведро слишком звонко брякнуло о камень. Я замерла возле дыры в заборе.
— Куда? Ах ты, бесстыжая ты девка, ну-ка вернись! – заорала мать со стороны курятника, но подгнившие доски забора уже сомкнулись за моей спиной, и пыль весело била меня по коленкам, пока я неслась, перепрыгивая через лужи в паутину мощёных улиц.
Сегодня, наконец-то, выдался день без дождя, и я всё-таки рискнула забраться на крышу. Одну из высоких крыш, выше которой была только колокольня Храма Святого Меча, что возвышалась над городом, как жираф над саванной. ⠀
Вот где она пряталась всё время, эта свобода. Схватившись за конёк, подталкиваемая снизу Лёнькой, я ловила ртом гуляющий здесь, наверху, неугомонный ветер. Его порывы словно старались спихнуть меня с черепичного ската, но я упорно карабкалась, обдирая голые ноги, пока, наконец, не достигла вершины и не уселась, прислонившись к холодной кирпичной трубе. От высоты я не могла дышать.
Труба скрыла нас от ветра, и в ушах перестало свистеть. Мы с Лёнькой могли слышать прерывистое дыхание друг друга. Моё было чаще, чем его. Наверное, оттого что он уже не в первый раз сидел здесь, любуясь огнями во мраке.
Сначала я смотрела только вниз, оценивая масштабы своего сумасшествия. Надо же было думать, что спускаться ещё труднее. Хотя можно было и навсегда остаться здесь двумя весёлыми флюгерами.
Внизу колыхались кусты акации, из-под их тяжёлых крон проглядывали костры. Это бродяги грелись или готовили еду. Запах еды, равно как и дыма, сюда не долетал, ветер успевал подхватить его над кустами и унести прочь. Здесь пахло только Лёнькой. Он сел так близко, что я чувствовала запах соли и сырой рыбы. От Лёньки всегда так пахло, потому что он целыми днями рыбачил с отцом в море. Меня с ними не пускали.
Постепенно я стала привыкать к ощущению полёта и начала вертеть головой по сторонам. Я увидела почти все улицы до самых въездных ворот. Одинаковые, мрачные, испещрённые кострами и тонкими струйками дыма, как гигантское тело больного язвой чудовища.
Но там, где заканчивались каменные стены и черепичные крыши, начиналось небо. Необъятное и завораживающее. Лучи заката раскрашивали его причудливыми узорами в жёлтые, розовые цвета. В самой дали над морем оно было сизым, как Лёнькины глаза.
Нечётким контуром на его фоне выделялись громадные Эльфийские скалы, точно раскрытая ладонь великана с устремлёнными в небо пятью пальцами.
— Видишь? — спросил Лёнька, наклоняясь ко мне и указывая рукой вдаль за моё левое плечо, — кольцо королевы эльфов.
Я пригляделась, среднюю скалу обвивал каменный удав, трижды обернувшись вокруг.
— Те, кто под ним поцелуется, всегда будут вместе, даже после смерти.
Лёнька сказал это почти шёпотом. Я повернула к нему лицо. Он смотрел на меня. Пахло рыбой. Ветер разлохматил его выбеленные солнцем волосы, а закат осыпал золотой пылью. Я улыбнулась.
— Ты похож на эльфа.
Лёнька не ответил, только поцеловал меня сухими губами совсем быстро, точно укололся, а потом ещё раз неторопливо пробуя на вкус мои губы. Я тоже попробовала его. Они были солёные, наверное, море такое же на вкус. И свобода.
Солнце опускалось за скалистый горизонт. Приближалась ночь. Ночь не время людей, потому что в город приходят глотатели снов. Они появляются из-за городских стен, им не нужны ворота, они проходят сквозь камень, как люди сквозь полосу тумана.
Мы видели их однажды. Чёрные полупрозрачные фигуры двигались медленно, точно плыли по воздуху, и возвышались над городом так, что даже колокольня рядом с ними выглядела кукольным домиком. Шли они бесшумно.
Всё стихло вокруг в те минуты, ни переклички ночных птиц, ни писка дерущихся на помойках крыс не было слышно.
Мы жались друг к дружке, как котята, и боялись дышать. Лёнька обнимал меня двумя руками, словно они могли защитить от этих громадин. Я знала, что это не поможет. И Лёнька знал, я щекой чувствовала, как бьётся от страха его сердце, будто телега стучит по каменистой дороге. Моё колотилось ничуть не лучше. Наверняка они могли нас услышать.
Глотатели бестелесны, но очень сильны. Их длинные бесформенные пальцы проникают через закрытые окна, двери, трубы внутрь домов и забирают сны у всех, кто там есть. И ничто не может стать для них преградой.
Говорят, что в больших городах они быстро наедаются и уходят, но по нашему маленькому городу они могут бродить часами, пока не останется ни одного человека, смотрящего сны, ни одного даже самого крошечного ребёнка. Они не жалеют никого, для них нет разницы.
Наутро ты просыпаешься уставшим, и если чувствуешь во рту вкус крови, значит, глотатели прикасались к тебе, обдавая холодом, и питаясь твоими снами. Но не это самое страшное.
Поглощая сны, они высасывают и жизненную силу. Бывает, что человек и без того слаб, тогда его душа покидает тело и уходит с ними, а человек больше не просыпается. Это страшно. А ещё страшнее не спать.
Тот, кто не спит в момент, когда ледяной воздух глотательских пальцев касается его груди, чувствует, что из него живого вынимают сердце, разрывая плоть, раздвигая кости, и он кричит, но никто не слышит. Потом он теряет сознание, а утром просыпается со вкусом крови на губах.
— Пора, — шепнул Лёнька.
Я кивнула. В воздухе запахло железом.
Добежав до дома, я юркнула в постель, пока мать не застукала, что я не помыла ноги, и вскоре свет за окном совсем померк. Сердце в груди трепыхалось, как бьющаяся об стекло муха. На губах всё ещё чувствовался вкус поцелуя, а Лёнькины глаза никак не выходили из головы. Я забралась под одеяло. Обычно это помогало, даже если родители ещё шептались на кухне, и в коридоре горел свет, но в эту ночь всё было иначе. Мне хотелось вскочить с кровати и бежать, бежать, бежать. Проскользнуть мимо стражников у ворот и очутиться на просторном берегу, покрытом розовым песком, подбежать к морю и нырнуть в его прохладную воду, чтобы она поглотила меня, подбросила вверх, остужая моё разгорячённое тело, потом опустила бы вниз, и ещё раз подбросила, пока, наконец, моё сердце не станет стучать ровно, как стучат о восточную стену волны.
Сон не шёл, как ни пыталась я заставить себя ровно дышать, прекратить думать о Лёнькиных губах. Конечно, мне стоило посчитать барашков. Я сосредоточилась, представив вихрастого белого барашка и принялась подсчитывать их, скачущих по небу. Пока не наткнулась вместо барашка на вихрастую голову Лёньки. Нет, барашки мне явно не подходили. Надо было считать кого-нибудь другого. Но кого бы я ни считала, у них обязательно оказывались Лёнькины глаза голубиного цвета или золотистые волосы, или на губах я снова чувствовала вкус соли. Вкус железа.
Я села так резко, что тьма перед глазами сгустилась в абсолютную черноту. Железо. Даже сквозь плотно закрытое окно его запах медленно просачивался в комнату, наполняя её тревогой. Вместо того чтобы успокоиться, сердце забилось, точно на пол сыпался горох. Я соскользнула с постели, нащупала ногами тапки, потянулась к стулу за платьем и кое-как разобравшись в темноте, где перёд, а где зад, надела его. Свет уже не сочился из спальни родителей. Значит, они спали, и вряд ли могли услышать, как я открыла окно, забралась на подоконник. И вот уже через три секунды, неслась в сторону рынка.
Лёнькин дом стоял на окраине торгового квартала, его родители торговали рыбой, и путь с фермы до Лёнькиного дома занимал не больше пяти минут бегом. Я бежала не останавливаясь. Воздух сгущался, окутывал влажным плащом, я всматривалась в тёмное небо над крышами домов в поисках силуэтов чёрных теней, но не видела их. Вбежав в узкий переулок, я вдохнула запах тухлятины, горожане часто выбрасывали мусор прямо за угол дома, и нагревшись за день на солнце, вечером кучи мусора источали глазощипательный аромат, но он всегда говорил мне, что Лёнькин дом уже рядом. Я зажала пальцами нос и миновала переулок как можно быстрее. Выскочив на торговую площадь, наконец-то свободно вздохнула и побежала вдоль ряда одинаковых двухэтажных домиков из жёлтого камня до крайнего дома с большой деревянной рыбой, висящей над дорогой. Я обошла его вокруг и, вытерев потные ладони о платье, ухватилась за подоконник, вставая на цыпочки.
— Лёнька! – позвала я и дотянулась до окна, чтобы тихонько постучать.
Он почти сразу же открыл.
— С ума сошла! Что ты делаешь? Они вот-вот придут.
Лёнька скрылся из виду, а потом, снова появился в окне, застёгивая штаны. Он перекинул ноги через подоконник, потом наклонился в комнату, подхватил рубашку и ещё что-то блестящее и спрыгнул на булыжник босиком.
— Нож? – удивилась я, разглядев предмет, который он сжимал в кулаке, натягивая рубашку.
— Не мог уснуть. Не думаешь же ты, что я стал бы смотреть, как у меня вырывают сердце.
— Разве глотателей можно убить ножом? – спросила я, пока мы крались к сараю подальше от площади.
— Вряд ли. Скажи лучше, что тебя принесло.
Мы сели у задней стены сарая, за которой сразу шёл забор, отделяющий торговый квартал от фермерских участков. Воздух совсем отяжелел, а в небе зажглись первые звёзды. Лёнька смотрел на меня, ожидая ответа, и его глаза были совсем как две маленькие звёздочки в этой темноте.
Я шмыгнула носом, опустив взгляд на Лёнькино оружие.
— Мне тоже было не уснуть, и я испугалась. Не хочу, чтобы из меня вырвали сердце.
Я умоляюще посмотрела на него. Он сжал губы, как всегда делал, когда задумывался, и затих.
— Такое тёмное небо. Интересно, мы увидим их на его фоне? А может, они закроют луну и звёзды? – прошептала я, откинув голову на стену.
— Ну, конечно, Алёнка, звёзды! – воскликнул Лёнька и, опомнившись, закрыл рот ладонью, — бежим в башню звездочёта, старик никогда не спит ночью, попросим его нас спрятать.
— Лёнька, ты гений, — я обхватила его за шею и прижалась к прохладной щеке.
— Да, гений, гений, — буркнул Лёнька, беря меня за руку.
Башня звездочёта возвышалась на окраине города у самой северной стены. Говорили, она стояла там ещё до Великого Урагана, и первые поселенцы потому и остановились здесь, что можно было укрыться в её сохранившихся каменных стенах. От Лёнькиного дома башню не было видно, но стоило нам, пригнувшись, прокрасться вдоль стен, миновать площадь и одну из узких улочек, что расходились лучами в разные стороны, как мы увидели над домами острый конус крыши и окошко света под ней. Это придало нам сил, и мы побежали быстрее. Время от времени останавливались, прижавшись к какой-нибудь холодной стене, тяжело дышали и вслушивались. Лёгкий шорох плыл по воздуху, как будто ветер гнал песок по улицам. Глотатели приближались, но их силуэты скрывались от наших глаз за деревьями и домами, а то и вовсе растворялись в темноте ночи.
Со стороны южных ворот до нас донёсся крик. Я заткнула уши, втянув голову в плечи и закрыв глаза, Лёнька прижал меня к себе, пока крик не превратился в хрип и совсем не стих. У меня выступили слёзы. Кто это был, и кто будет следующий? Дрожь охватила тело, Лёнькина рука похолодела тоже, мы бросились в последний квартал, не отрывая взглядов от светлого окошка во тьме и миновав Северную площадь с фонтаном в виде морской девы, держащей на плече большую ракушку, достигли калитки, отгораживающей башню от площади. На наше счастье она никогда не запиралась, бывало, мы и днём заскакивали с ребятами в сад, что рос вдоль тропинки, ведущей к двери башни, но вот дверь в саму башню была заперта.
Лёнька три раза стукнул кулаком. Потом ещё. Потом забарабанил в дверь.
— Господин звездочёт, откройте, — жалобно стонала я, боясь повысить голос.
С той стороны двери послышалось шевеление, и вот её распахнул перед нами человек в очках, атласном синем пиджаке, таких же брюках и блестящих туфлях. Его вытянутое лицо ничего не выражало. Он просто смотрел на нас сверху вниз, прищурившись и плотно сжав губы.
— Господин звездочёт, пожалуйста, помогите, глотатели уже близко, а мы…, — Лёнька запнулся и посмотрел на меня.
— Мы не смогли заснуть, — протараторила я, оглядываясь, не идут ли по саду глотатели, и почувствовала, как щёки запылали от этого признания.
Звездочёт, кивая, предложил нам войти внутрь и провёл в круглую гостиную с камином и креслами.
— Угостить вас чаем? – спросил он, с любопытством глядя на нас, когда мы с Лёнькой сели на одно, обитое бархатом, шершавое кресло, прижавшись друг к другу. Мы замотали головами.
Он пожал плечами и сел в кресло напротив.
— Почему вас не трогают глотатели, господин звездочёт? – спросил Лёнька, и я съёжилась, испугавшись, что звездочёт нас прогонит.
— Я говорю со звёздами, а звёзды – покровители снов, — ответил звездочёт, склонив голову набок, — глотатели чувствуют это и не приближаются, боясь лишиться пищи.
Мы с Лёнькой переглянулись.
— А как стать звездочётом? – выпалила я.
— Девчонка не может стать звездочётом, — отрезал Лёнька, — где ты такое видела?
Звездочёт рассмеялся одним лишь ртом, сохранив при этом любопытный взгляд.
— Отче же нет? Всё возможно, если очень хочешь, — ответил он, подчеркнув последнее слово. По оконному стеклу зашуршала листва садовых деревьев. – Однако, глотатели близко, боюсь, они могут вас учуять, идёмте в погреб.
Он поднялся, взял со стола свечу, зажёг её, поднеся к камину, и посмотрел сквозь её пламя, отчего на лицо его легли тени, заставившие меня поёжиться, а в тёмных глазах заплясали огоньки.
— Как жаль, что в этом городе не нашлось смельчака, способного прогнать их, — он вздохнул и махнул рукой, призывая следовать за ним.
— Стойте, — сказал Лёнька, хватая меня за руку, — а разве это возможно? Прогнать глотателей.
Звездочёт замер, стоя к нам спиной, потом медленно повернулся с лёгкой улыбкой.
— Всё возможно, если очень хочешь, — снова сказал он.
— Но как? – дрожащим голосом спросила я, чувствуя, как одна моя половина рвалась в погреб, чтобы спрятаться, а другая медлила, ухватившись за мысль об избавлении от глотателей. Эту другую половину, поддерживала Лёнькина рука, сжимающая моё запястье.
— Расскажите же скорее, — нетерпеливо прошептал, оглянувшись на окно, Лёнька.
Звездочёт выдохнул, задувая свечу, и облизал губы, потом вытер их кулаком.
— Нужно не так уж много, — развёл он руками, — всего-то бросить чеснок по их следу и позвонить в колокол, когда они пересекут ворота. Тогда глотатели не вернутся в город. Так говорят. И так написано в летописи Нового мира. Но, к сожалению, это слишком опасно.
— Я пойду, — сказал Лёнька, выпуская мою руку и шагая к звездочёту, — у вас найдётся чеснок?
— И я с тобой, — вцепилась я в его локоть. Он оглянулся, хотел, наверное, сказать, что не стоит, но промолчал.
— Должен бы я отговорить вас от этой затеи, — сказал звездочёт, протягивая нам баночки с мелко нарезанным чесноком, которым пропахла вся гостиная, — но попытки прогнать глотателей в Карадунуме прекратились так давно, что я даже не помню, кто был последним.
Вооружившись, мы выглянули в сад, добежали до калитки и приоткрыли её. Сначала ничего не было видно, но, когда глаза немного привыкли к темноте, мы одновременно схватились друг за друга. За площадью на фоне тёмно-синего звёздного неба возвышались плотные тени, их ссутуленные плечи и склонённые вниз головы виднелись над крышами домов.
Мы подбежали к фонтану и присели, скрываясь за чешуйчатым хвостом морской девы, перевели дух и юркнули в переулок. Несмотря на обычную для таких переулков помойку, в воздухе ощущался лишь ржавый запах железа. Значит, они проходили здесь. Лёнька сыпанул на булыжник чеснока. Мы замерли в ожидании. Ничего не произошло, и мы двинулись дальше, стараясь не отходить от стен домов.
Внезапный хриплый крик заставил нас вздрогнуть и остановиться. Он разлетался по улицам, эхом отскакивая от мостовых, стен и крыш. У меня вспотели ладони, я вытерла их, прижав к подолу, и взяла за руку Лёньку. Могла бы и не вытирать. Его ладонь оказалась такой же холодной и влажной. На щеках блестели капельки пота.
Лёнька крался вперёд, увлекая меня за собой. Так мы миновали две узких улочки, обогнули здание почтовой службы, и уже приближались к главной площади, как вдруг сердце моё подпрыгнуло и заколотилось. Через табачную лавку к нам свесилась фигура, издалека казавшаяся тенью, но вблизи, она была похожа на чёрного паука с острыми челюстями и без глаз. Её тощие руки, согнувшись в локтях, опирались на крышу. Я вскрикнула, но Лёнька зажал мне рот и высыпал из банки чеснок прямо в воздух. Мы попятились. Глотатель затряс головой, а когда, раздвинув челюсти, он высунул длинный язык и зашипел, мы бросились прочь по улице. Тот шипел нам вслед, а потом скрылся за крышами соседних домов. Мы бежали к башне звездочёта. Наш топот мог бы разбудить полгорода, а сердце моё стучало так сильно, что грохот стоял в ушах.
— Туда! – крикнул Лёнька, потянув меня за руку, когда я попыталась свернуть на более короткий путь к башне, — только тем же путём!
Но было поздно. Чудовище мигом просочилось между домами и перекрыло нам дорогу, мы оказались в тупике и жались друг к другу отступая. Лёнька высыпал последний чеснок, но глотатель смахнул его бестелесной рукой, моё лицо обдало холодным ветром. Язык глотателя выскочил из-под челюстей и метнулся к нам, ощупывая воздух и наполняя его тошнотворным запахом крови.
— Убирайся! – закричала я и сразу пожалела об этом.
В доме скрипнули ставни и из окна высунулась голова в белом чепце. Старушка.
— Нет! Нельзя! – крикнул Лёнька и бросился к окну, чтобы захлопнуть ставни.
Глотатель зашипел и растопырил пальцы, я зажмурилась, подбежав к Лёньке и вцепившись в его промокшую рубашку. Старушка взвизгнула и скрылась. В этот момент вдалеке раздался глухой протяжный звук, словно дули в водосточную трубу. Чудовище выпрямилось, оглянулось, немного помешкало и плавно, но быстро двигаясь над дорогой, исчезло за домами.
Мы выдохнули и, взявшись за руки, пошли по следу глотателя, не забывая бросать на дорогу чеснок через каждые несколько шагов.
Поднявшись на небольшой холм, где располагалась колокольня, почти посередине города со стороны южных ворот, мы видели, как сгорбленные фигуры приближаются к городским стенам. Осталось пройти за ними по широкой Торговой улице и засаженной пыльными деревьями Парковой, пересечь кольцевую и бегом вернуться. Мы торопились и больше не прятались. Глотатели двигались медленно, но верно, не оборачиваясь и не разыскивая новых жертв. Управившись минут за десять, мы отдышались и устремились на колокольню.
— Ну, вот и вы, — раздался голос сверху, пока мы взбегали по крутой деревянной лестнице, — а я уже начал волноваться.
— Что вы здесь делаете? – спросила я, уставившись на звездочёта, и с грохотом ставя на каменный выступ банку с чесноком, а мои щёки запылали от усталости и возмущения, ведь пока мы рисковали жизнью, бегая от глотателей, он спокойно пришёл на колокольню.
— Должен вам ещё кое-что сказать, — вздохнул звездочёт, протирая лицо платком и разглядывая нас, взъерошенных и мокрых от пота.
— Что? – не выдержал паузы Лёнька.
— Просто позвонить в колокол недостаточно, — ответил тот, — дело в том, что при этом нужно отдать свою последнюю радость.
— Что? Как это? – спросила я, и жар ударил в спину, когда передо мной всплыли Лёнькины золотистые волосы и небесные глаза, и я вновь ощутила солёный вкус его губ. Лёнька в этот момент тоже посмотрел на меня, его глаза при этом расширились. Он понял.
Звездочёт развёл руками.
— Настоящая радость мощнее радости из снов. Глотатели примут эту жертву, чтобы наполнить золотой фиал, и больше не вернутся в город. Но вы не испытаете эту радость снова, то, что доставило её вам, с этих пор не вызовет таких же эмоций. вот почему глотатели по-прежнему приходят в Карадунум. Люди слишком дорожат тем, что имеют.
— Нет, — выкрикнула я, мотая головой, — Только не это. Почему вы сразу не сказали?
— Вряд ли вы решились бы на этот шаг.
— А вы? – спросила я, подходя и всматриваясь в серые глаза, окружённые складочками бледной кожи.
— Я не могу, — он покрутил головой, а его глаза заблестели, — я такой же, как все.
— Так надо, Алёнка, — сказал мой друг.
— Нет, я не хочу, — заныла я, отступая, но звездочёт сделал широкий шаг и преградил мне дорогу, выставив ладони вперёд.
— Не уходите, прошу вас! – его тонкие губы задрожали.
— Так надо, Алёнка, — ответил Лёнька, — просто ты не видела пустые глаза своей матери, когда глотатели забрали её жизнь, — и подошёл к колоколу.
Я больше не взглянула на них, мои щёки запылали, я развернулась и побежала вниз, семеня ногами.
— Алёнка! – крикнул Лёнька мне вслед, но я не остановилась. Слёзы ручьём текли по лицу, попадали в рот, и я снова вспоминала его солёные губы. То состояние нежной радости, в котором мне хотелось замереть навечно. Я не была готова проститься с ним. Выскочив на улицу, я услышала колокольный звон, а задрав голову, увидела, как Лёнька, с усилием дёргает за канат.
— Бом! Бом! – бил колокол, разрушая мои мечты.
Я села на крыльцо, закрывая уши. Так не хотелось мне слышать этот звон и думать, что Лёнька отдал самое дорогое, что у нас было. Всё равно, что он забрал это и у меня, ведь наша радость больше не будет общей.
В нос ударил запах железа, я убрала руки и услышала тихое шипение, один из глотателей возвращался. Не сработало? За спиной раздался топот.
— Бежим! – рявкнул Лёнька, слетая со ступеней, — не действует! Уходим скорее.
Он потащил меня за руку, сворачивая за колокольню, ветер гнал за нами клацанье паучьих челюстей, мы уже не выбирали дорогу, просто неслись куда глаза глядят, пока чёрная голова не преградила нам путь, выстрелив точно с неба. Длинные руки рванулись к нам. Я с визгом отскочила, но врезалась в стену. Лёнька закрыл меня собой.
— Банку! – крикнул он, и я, взглянув на свои пальцы, с ужасом обнаружила, что оставила её на колокольне.
— Нету, — простонала я. Голос дрожал от слёз.
Лёнька вздохнул и закряхтел, только тогда я поняла, что чудовище сжимало его своими полупрозрачными руками. А из-под челюстей, ощупывая воздух, к его груди тянулся длинный язык. Блестящий в лунном свете.
— Нет! Нет! – завопила я и, выскользнув из-за Лёнькиной спины, побежала вокруг колокольни. Я взметнулась по лестнице, не замечая ступеней, стука шагов и собственного сердца, и лишь Лёнькин стон сквозь сжатые зубы доносился до моего слуха. Холодная поверхность колокола, когда моя ладонь легла на неё, мигом вернула меня в реальность. Я представила Лёнькины золотистые кольца волос, и звёзды голубых глаз, ощутила вкус соли на губах и приятный трепет в груди.
— Бом! – ударила я в колокол, — бом!
Послышался вой далёкой водосточной трубы, и мимо колокольни промелькнула тень.
— Уходят! – воскликнул звездочёт, подойдя к окну.
Я ринулась вниз.
Лёнька сидел, прислонившись к стене и тяжело дышал.
***
Что раньше я знала о свободе? Ничего. Пустой набор звуков. Мы с Лёнькой сидели на крыше, любуясь красками восхода, который нам впервые довелось видеть за всю жизнь. Сначала нежно-розовая полоса показалась над морем, потом, высунув бочок, солнце, словно румяное яблочко, выкатилось на небесное блюдце.
— Красиво, — сказал Лёнька и повернул ко мне порозовевшее в лучах рассвета лицо. Этот кудрявый мальчишка час назад спас мою жизнь и избавил весь город от глотателей. Мы вместе его избавили.
— Да, — ответила я и протянула руку. Лёнька крепко сжал мои пальцы, а я облизала губы. От недавних слёз они были солёные на вкус. Теперь я точно знала, какая на вкус свобода.
