– Оборжаться, как смешно!! – взвилась девчушка лет восьми с перекошенным от ярости лицом.

Оно, может, и вышло бы грозно, но голосок у его обладательницы был под стать ей самой – такой же тонкий, звонкий и неубедительный. Для вящей строгости она ещё грохнула пачкой личных дел по столешнице, но в виду незначительного роста подпрыгнувшей верхней папкой ей прилетело по носу, и этого повинно выстроившийся коллектив отдела стерпеть уже не смог, снова сдавленно захихикав.

Однако когда на тощих бледных шеях начала затягиваться невидимая, но от того не менее чувствительная удавка, все смешки как-то враз оборвались.

– Ну и кому из вас, упыри, жить надоело? – девчушка упёрла руку в бок, второй потирая кончик носа. Смотрелось забавно, но смеяться всем резко расхотелось. – И если кто-то сейчас посмеет хоть заикнуться о Кодексе толерантности, раздел третий, пункт два, о недопустимости использования этого якобы оскорбительного слова…

– Инес Родериковна, – оттягивая невидимую петлю, вышел вперёд один из подчинённых. – Так мы ни при чём, это из следственного вам такое «добро пожаловать» передать решили… Они ж отбитые на всю голову, даром что перевёртыши…

– «Перевёртыши», блять, – смачно выругалась девочка, тряхнув бантиком. – Всегда псины блохастые были, а тут «перевёртыши», надо же. Совсем со своей толерантностью долбанулись… Ты, немочь бледная! Как звать?

– Мрак, – потупил уже не такой горящий взор юноша бледный. Был он действительно весь какой-то фарфоровый и на фоне абсолютно белых волос лицо его терялось, разве что почти совсем прозрачные глаза розовинкой отсвечивали.

– Тональник завтра купи или в солярий отправлю, – поморщилась малая и, взгромоздившись с ногами на стул, покопалась в папках. ­– Так, где ты тут… Марек Петреску. Ты, что ль? Румын, поляк? Да насрать мне, на самом деле, не трудись рот открывать…

Инес Родериковна скользнула взглядом по шеренге притихших подчинённых, безошибочно выловив похожего на Марека как две капли воды ещё одного анемичного парня.

– А ты, видимо, Петре Петреску, – насмешливо фыркнула она. – М-да, не заморачивались ваши предки. Так, Лёлек и Болек, подарочек обратно в следственный снесёте. И чтоб каждая псина через полчаса с ними, повязанными на ушах, ходила. Парочку прежде можете по прямому назначению использовать.

И ребёночек жёлтым сандаликом запулила упаковку памперсов, повязанную нарядной розовой лентой, со стола прямо в сотрудников убойного отдела.

– Я не бессмертный, – чуть было не открестился, но вовремя опомнился и быстро шагнул назад в строй бесцветный Марек.

– А над новым главой отдела ржать – бессмертный, значит?! – звонко рявкнула начальница, топнув сандалеткой по стулу. – Вот и докажете, что не зря шевроны убойного носите! Чую, попьёте вы у меня ещё кровушки… Пшли вон!

***

– Эй, дура, шею сломаешь! – заорал Эви, завидев тонкий силуэт, что собирался рыбкой спрыгнуть со скалы. – Там камни внизу!

Вот весь день ни к чёрту! Старший брат отмутузил ни за что, от матери ещё досталось, но от той по делу – разбил её любимую тарелку невзначай. Побрёл со злости на болота, думал хоть редких белокрылых кувшинок матери в извинение набрать, так и там опозорился, сапог потерял. Теперь точно дома прибьют. Так и припёрся на берег в одном сапоге и с единственным изрядно помятым цветком в руке. Хоть отстирать то, что до пояса в болотной грязи выпачкано, прежде чем домой явиться.

Дуру Эви схватил за ногу, враз порушив волшебное видение – поначалу-то показалось, что та чуть не танцевала на краю обрыва, прежде чем прыгнуть. Да ну хотя кто ж ночью танцевать на обрыве станет! Оба повалились на пожухшую траву.

– Дебил, что-ли? – зашипела от боли дура и двинула ему по морде розовой пяткой.

И Эвери влюбился сразу и бесповоротно. Во-первых, потому что таких розовых и аккуратных пяток за свои одиннадцать лет ещё не видел. Братец-то обычно норовил сапогом в бок зарядить. Во-вторых, дуре явно было больно, а всех больных животных на ферме Эви автоматически жалел. Ну, и в-третьих, «дебилом» его ещё никогда не называли. Братец и отец по-разному на него ругались, но вот такого слова Эви ещё не слышал.

– Ты… эта… – враз растерялся он. – Больно?

– А ты как, дебил, думаешь? – взорвалась ночная фея. Во второй раз услышать незнакомое слово Эви было почти приятно.

– Дак не рыпайся, давай разотру, – примирительно произнёс он. А про себя отметил, что таких нежных слов ещё никому не говорил. А вот ей почему-то захотелось.

Пятка снова взметнулась и грозно уставилась перед носом. И Эвери совершенно неожиданно для себя не отбил её рукой, а сунул дуре помятую кувшинку, а сам осторожно обхватил щиколотку обеими ладонями. Пятка была холодная, но что уж тут удивляться, если дура вообще босиком на утёсе была.

– Так лучше? – не своим голосом спросил Эви, разминая тонкую ногу. Горло вдруг свело.

– Ага, – настороженно ответила фея. – И вот тут ещё помни.

Спустя минуту, когда обоюдное молчание стало уж совсем невыносимым, Эви спросил, стараясь, чтобы его голос прозвучал безразлично:

– Тя как звать-то?

– Инес. Инес Родерик Вель, – не сразу откликнулась дура. – А тебя?

– Эви. Эвери Кнайдер.

***

– Инес Родериковна, ну нельзя же так в первый день, – взмолился глава всего департамента охраны правопорядка. – Вы крайне ценный сотрудник, опытный маг плюс ко всему… Да что там скрывать! В правительстве как узнали, что вы согласились возглавить убойный, нам бюджет сразу в три раза увеличили! Авансом, так сказать… А у меня тут второй час пси… перевёртыши на всё здание воют!

Инес Родериковна не без удовольствия как раз сейчас смотрела на одного из них: ослеплённый туго повязанным вокруг головы подгузником и со скованными за спиной руками в столовую забрёл один из «гостеприимных» следаков. Крепкий рельефный парень рычал матом, втыкаясь в стены, однако помогать ему никто не спешил. А магические наручники так просто не разорвать, какая бы ни была силища. От головы этого хотя бы не пахло, но Инес Родериковна отчего-то была уверена, что её наказ новые подчинённые исполнили буквально и кому-то из перевёртышей (да псины они и есть, сколько можно!) очень не повезло. Молодцы парни, выйдет толк. Хотя от вида красноватых глаз братьев Петреску всё равно передёргивало.

– И образ ваш… очень уж провокационный. Инес Родериковна, вы ведь любую личину можете…

Девочка презрительно оглядела главу «охранки». Фон дер Нолле, красивый крепкий мужик. Говорят, неплох на своём месте. И тоже не слабый маг. Но пока «ноль». Краем глаза отметила в зеркальной плитке на стене очень правильно налившуюся у себя грудь, подходящий рост, улёгшиеся по плечам каштановые локоны и чувственные губы.

– Так лучше? – грудным глубоким голосом произнесла она. – Или всё же так?

В зеркальной плитке отразились уже два фон дер Нолле: один с ленивым безразличным взглядом и второй, впившийся похотливыми глазами в своего двойника. Да, вот чего глава «охранки» хочет на самом деле…

– Инес… – не сводил с неё зачарованного взгляда «ноль».

– Не дурите, – снова мерзким тонким голосом сказала девочка с несуразным бантиком на голове. – От такой бабы у вас псины без всякой луны взвоют, а от такого мужика – ещё половина департамента. И хорошо бы женская часть, да ведь у вас женщин почти нет… Такая личина – в самый раз. Извращенцев, опять же, ловить смогу.

И оказалась права. Через три дня от мелкотни со злобным личиком и командным писклявым голосом шарахались не только оборотни, но и весь департамент. Но стало всё как-то стройно, организованно и понятно. За три недели в должности главы убойного Инес Родериковна раскрыла дел больше, чем предыдущий временный начальник за полгода. Со старым постоянным, что возглавлял этот отдел до временного последние пятьдесят лет, понятно, пока не сравнивали. Хорош был Кнайдер. С этим никто не спорил, даже малая в неизменных жёлтых сандаликах, уж до чего острая на язык и без стеснения крывшая даже самое вышнее начальство на чём свет стоит, заслышав имя Кнайдера, замолкала. Но Инес реально была хороша в работе.

«Упыри» тоже больше не смели хихикать над малолетней начальницей, хотя никому кроме главы «охранки» Инес Родериковна так больше и не показалась под другой личиной. О настоящем же её облике по департаменту уже начали ходить местные легенды, и ни одна не соответствовала истине. Всё было куда проще.

***

– Ты к дедушке, Инесса? – встрепенулась медсестричка на посту, только её привычная наклеенная улыбка на этот раз была другой. Совсем уж фальшивой, медсестра сама это чувствовала. Но маленькая девочка, что приходила сюда уже полгода каждую неделю, вряд ли это поймёт. Интересно, где её родители? И как её, такую мелкую, одну по вечерам отпускают?

 – Пойдём, Инесса, – проворковала она. – Ты только не волнуйся, милая, ладно… Мы пока перевели твоего дедушку в другую палату, ему там будет удобнее, там и телевизор есть. А ты конфетки любишь? А хочешь, чаю попьём, мне пирожные посетители подарили… И знаешь, Инесса, давай ты, может, завтра к нему зайдёшь? Твой дедушка сегодня очень устал. Ты «картошку» любишь?

– Нахер иди со своей «картошкой», – спокойно ответила девочка в жёлтых сандаликах, глядя суетливой сестричке прямо в глаза. – Где реанимация для паллиативных?

Медсестра не сразу нашлась, как ответить на этот чересчур взрослый и жуткий взгляд. Просто указала дрожащей рукой в нужном направлении. И девочка, даже не извинившись, просто пошла куда ей было нужно.

– Ты всё такая же, – слабо улыбнулся старик. Скольких сил ему стоила эта улыбка Инес старалась не думать.

– Ты же знаешь, другой мне не быть. В каком возрасте обратилась, такой и останусь.

Девочка уселась на гостевое кресло рядом с хитроустроенной кроватью, опутанной проводами и трубками. Пристроила аккуратно головку на плечо старику, подняла руку с новенькими часами и поймала его взгляд в зеркальном циферблате. Улыбнулась. Сфотографировала с браслета короткой голосовой командой.

– Ты себя видишь? – не понял старик. – И я тебя увидел в отражении.

– Глупый, – усмехнулась девочка. – Зеркала уже давно другие. В амальгаме теперь используют алюминий, а не серебро.

Они молчали ещё пару минут.

– Знаешь, а эти твои упыри не так плохи, – внезапно похвалила девочка свой новый отдел.

– Нес, – хрипло задёргался старик в приступе то ли смеха, то ли снова накатившей боли. – «Упыри»… Ты их действительно так называешь? Тебя ещё не засудили?

– Ну, они мерзкие и бледные. Лёлек и Болек особенно.

– Парни со мной света белого не видели, а уж отпусков и подавно. Я их по ночам на задания гонял, только днём и отсыпались. Специфика убойного, сама понимаешь. Всё самое гадкое в этом городе почему-то происходит ночью. А Петреску просто альбиносы, им солнечный свет вреден так же, как и тебе. Разве что их он не убьёт.

– Я и говорю – упыри. Да понимаю, Эви... Но ты их словно для меня к ночным сменам приучал. Да и как меня, кстати, засудят по этому вашему Кодексу, если, я, как действительный упырь, имею полное право обзываться так вволю на всех, кто к ним не относится? Я ж читала эту вашу толерантную муть… Да я даже псин блохастых упырями обзывать могу – никто из них слова поперёк не скажет. Те после подгузников вообще гавкнуть в мою сторону не смеют…

– Парни у меня там хорошие, Нес. Ты уж их побереги. «Упыри» не «упыри», а тебя, упыря, не обидят. Да и кто единственного настоящего вампира в департаменте обидит… Первого и, боюсь, последнего. 

– Ты мне обещал, Эви, – жёстко перевела тему девочка. – Что не сдохнешь, если заменю тебя там, когда выйдешь на пенсию. Я слово сдержала, сейчас твоя очередь. Самое для этого время.

– Обманул, – бесхитростно улыбнулся старик. – Всё равно сдохну. Тебе назло, дура.

– Дебил, – прошипела девочка. – Завтра же подам заявление по собственному.

Ещё пару минут они молчали. Девочка, надувшись; старик, надсадно дыша.

– Я твоего «каменного» маньяка взяла, – буркнула она. – Кажется, ты последние лет пятнадцать за ним охотился. Уже посадили. Признался.

– Боги… Как?!..

– Я всегда знала, кто это, – легко пожала девочка плечами.

– Твою мать, Инес! И не могла сказать?!

– Это были не мои дела. Твои. Скучные и смертные.

– Ну да, Вечные в такой херне не копаются, – с горечью просипел старик. – Вы, способные на всё, познавшие все тайны жизни, всё равно никогда не снизойдёте до простых людей. Никогда не станете им помогать… Что тебе стоило раньше… Пятнадцать лет блохастому под хвост… Сорок семь невинных загубленных жизней… и ты знала, кто. Не сказала.

– Мне это не было важно.

– Инес, мне это важно… – прохрипел старик, а многочисленные «телевизоры» взорвались пиканьем и тревожными ломаными линиями.

– Ты умираешь, Эвери. Позволь мне помочь… хотя бы сейчас, пока ещё есть время, – у девочки вспыхнули болезненным румянцем щёки, по ним скатились две крупные слезы, а сама она потянулась губами к морщинистой шее. – Эви…

Сколько раз она предлагала упрямцу обратить его – не счесть. И сразу, ещё тогда, на утёсе. И в его пятнадцать, когда на дружбу вымахавшего пацана с маленькой девочкой начали нехорошо поглядывать. Пусть возраст потом ушёл, а всё равно предлагала. И в двадцать, и в сорок. И когда заболел этой глупой человеческой неизлечимой болезнью.

– Ты такая хорошая, Нес… Ты не мне… ты им помоги… всем нам…

– Дебил, – прошептала девочка. – Я ж зубы сточу всё ваше дурацкое человечество обращать.

– Не так… сама знаешь, как. И сама ты дура…

– Да чёрт с тобой, не уволюсь! Сегодня… – зло крикнула Инес. – И всех твоих распрекрасных маньяков переловлю! Будут тебе и безопасность, и мир, и благоденствие! Ты только до завтра ещё продержись, ладно?..

Эвери ответить уже не смог, а мониторы запищали ровно и особенно противно. Мерзкий упрямый старикашка! Инес бессильно стукнула маленьким кулачком по подушке.

Динамить её почти семьдесят лет! Обещать! Обмануть! Знал, что обманет! Да ведь Инес и сама это знала… Нет, в гробу она всех этих людишек видала!

Даже заявление писать не будет, просто не вернётся в департамент больше никогда, пусть копаются в своей песочнице сами…

Завибрировал и вывалился из одежды телефон, слишком большой для кармана брючек.

– Вещай, жертва меланина, – отрывисто произнесла она в трубку.

– Инес Родериковна! Мы, кажется, на след напали… Ну, помните, в подвале труп нашли? Без вас никак не справимся, вы скоро будете?

Инес Родерик Вель, трёхсот шестидесяти семи лет от роду, замолчала.

– Еду, – коротко выплюнула она и прервала связь. И глубоко вздохнула, покачав головой. – Ещё один дебил…