У меня дерьмовый характер, меня тянет к опасности.
Доходит до смешного, даже в метро мне неумолимо хочется свалиться на рельсы. Страх меня гипнотизирует и одновременно мобилизует. Инстинкты, словно отключаются, я каменею, и не могу пошевелиться. Прокурор говорит, что я ни черта не боюсь, мне бы следовало работать в полиции, а начальник местного отдела утверждает, что это совершенно исключено — в первую же заварушку я бросилась бы под пули с широко открытым глазами и очутилась бы в гробу, накрытом российским флагом.
Все мои влюбленности заканчивались мучительно, потому что я всегда выбирала не тех. Однажды даже влюбилась в подозреваемого. Это был сущий ад, я едва не потеряла работу. Не знаю, что меня привлекало — безрассудное бесстрашие, отрицание любых правил, дух силы и свободы или то самое чувство опасности, которое зажигало меня изнутри…
Шлепая босыми ногами по старому, видавшему виды паркету, следую в кухню. Темно, хоть глаз коли, луна и звезды спрятались за облаками, а фонари на улице разбиты через один. Накрапывал дождь, звонко ударяя по жестяному подоконнику, и ветер раздувал шторы у открытого окна. Я шла, ощупывая стены и пространство перед собой, словно какой-то зомби из дурацкого кино, ступая осторожно, чтоб ненароком не споткнуться. Я в этой квартире живу совсем недавно, но дорогу к холодильнику уже выучила, это радует.
Открываю дверцу. Вокруг меня расплылся спасительный кружок желтого света. Прекрасно, мимо рта не пронесу. Достаю пакет с соком и с ужасом понимаю, что в помещении не одна. Какой-то металлический, жужжащий звук слева, кто-то шмыгнул носом или усмехнулся. Я повернула голову и увидела лишь серебристый отсвет и блеск глаз. Подхожу к торшеру — раритет с барахолки, и где Тёмка его только откопал — нажимаю кнопку. Кухня приобрела очертания в прохладном зеленоватом свете, и я увидела его.
Артём много рассказывал о нем, да что говорить, трещал без умолку о том, как они вместе служили, о том, как он едва не потерял его, как обрел заново, и через сколько пришлось ему ради этого пройти. Я была готова рано или поздно с ним познакомиться, знала, что левую руку он потерял в плену на Ближнем Востоке, и что вместо нее сделали высокотехнологичный протез, но нет, черт возьми… Я не была готова. Я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
Мужчина сидел за столом, живой рукой держал стакан с молоком, а левая ладонь его лежала на поверхности стола. Он изредка постукивал пальцами, звук этот отчего-то вызывал у меня озноб, да и весь его вид бросал меня в дрожь. На нем была черная футболка с коротким рукавом, он сидел лицом ко мне, и вся левая сторона его тела предстала передо мной во всей своей пугающей реальности и удивительно парализующем ужасе. Рука была целиком из металла, блестела, будто начищенная, расчерченная причудливыми полосками на пластины, которые двигались и играли от его мимолетных движений, словно живые мышцы. Он был небрит, волос его расческа не касалась, казалось, уже давно, а глаза его были слишком светлы, бликовали в потемках от фар редких, проезжающих мимо машин, как глаза хищного животного. Он ухмылялся, будто довольный тем впечатлением, что на меня произвел.
Этот странный, пугающий контраст.
По рассказам Артёма я представляла его совсем другим. Он показал мне фотографию и совместную видеозапись, снятую на военной базе. Тот парень все время смеялся, он казался милым, простым и даже симпатичным, а тот, что сидел сейчас прямо передо мной был на него совершенно не похож. Совсем.
— Ну, привет, ночной гость, — единственное, что я сумела выдавить из себя, скрываясь в спальне, где глубоким сном младенца спал мой Артём.