Глава 1. Пробуждение во Тьме

Сознание возвращалось обрывками. Не мысли, а смутные ощущения. Где-то на периферии давила тишина, но сквозь нее пробивалось мерное, навязчивое пиканье. Пиканье приборов. И ритмичный стук. Нет, не стук — это билось чье-то сердце. Громко, оглушительно. Мое сердце.

Первая мысль, острая и холодная, как лезвие: «Кто я?»
Вторая: «Где я?»
Память была девственно чиста, словно кто-то взял и аккуратно вырезал из моего черепа все содержимое, оставив лишь голый, ничем не заполненный череп.

Я попыталась открыть глаза. Веки были свинцовыми, но поддались. Темнота. Непроглядная, бархатная. От этого становилось только страшнее. Я скомандовала телу сесть — и ничего не произошло. Мышцы не отреагировали. Они не были парализованы, нет. Они были... чужими. Как будто мозг посылал сигналы по оборванным проводам, и импульсы терялись где-то в пути, доходя до цели с крошечной, но заметной задержкой.

Страх, острый и животный, заставил сконцентрироваться. Я приказала пальцам сжаться в кулак. Сначала ничего, а потом — медленное, ленивое движение. Длинные, незнакомые пальцы послушно сомкнулись. Это было не мое тело. Или это было мое тело, но побывавшее в руках какого-то безумного скульптора.

С невероятным усилием, упираясь ладонями в прохладную, гладкую поверхность под собой, я смогла приподняться и сесть. Голова закружилась, в висках застучал тот самый метроном-сердце. Я свесила ноги с края... ложа? Саркофага?

Передо мной, уходя в непроглядную тьму, стояли бесконечные ряды таких же гнезд. Сотни. Тысячи. Молчаливые, покрытые толстым слоем пыли саркофаги, сливавшиеся в причудливые геометрические узоры. Воздух был густым, затхлым и имел вкус — вкус времени, выдохнутого тысячелетием забвения. Я была единственным, кто дышал в этом царстве вечного сна.

И тут я поняла, что знаю. Я не помнила своего имени, но слово «криокапсула» всплыло в сознании само собой. Я не знала, где я, но понимала, что это «пещера-убежище». Знания были там, под слоем амнезии, как готовые файлы, к которым нет доступа. Это безумие — чувствовать себя пустой и переполненной одновременно.

Своды пещеры кое-где слабо освещались тусклыми светильниками, которые едва пробивались сквозь вековые наслоения пыли. Но что-то было не так с тенями. Они ложились под неправильными, пляшущими углами. Я зажмурилась, снова открыла. Нет, это не галлюцинация. Где-то в глубине зала, в самом сердце этого некрополя, ритмично мигала тусклая рубиновая точка. Как циферблат часов на руке умирающего великана.

И тогда боль обрушилась на меня. Не головная боль, а ощущение, будто в мой череп влили раскаленный свинец. Он растекался, выжигая извилины, заполняя пустоту огненной лавой. Я с глухим стоном откинулась назад, врезаясь головой в прохладную подушку капсулы.

Хорошо, что я не успела встать. Лежала бы сейчас на пыльном полу, без сознания, захлебнувшись болью и этой пылью. Я вжалась в ложемент, пытаясь сбежать от кошмарной боли, но всё было тщетным. И именно в этот момент плотину прорвало.

Мне семнадцать. Плакала в подушку, потому что отчим, единственный мужчина, которого я считала отцом, больше не придет. Мама смотрела в стену пустыми глазами. А потом ей начали сниться сны...

Воспоминания хлынули потоком, смывая амнезию. Имя — Любовь. Мать — гениальный ученый, провидица. Комета. Сдвиг орбиты. Гибель всего. Пятнадцать лет на подготовку.

Картины сменяли друг друга, как кадры старой кинопленки:
...Мы с братьями сортируем бесчисленные пробирки и контейнеры. Не просто семена пшеницы или кукурузы. Здесь всё: от гигантских секвой до арктических мхов, от банальных подорожников до орхидей, чьи названия я едва выучила. Каждый вид — запечатанный в вакуумную оболочку, помеченный биркой с ДНК-кодом. "Мы не можем позволить Земле возродиться в виде безжизненной пустыни, даже красивой", — говорила мама, и в ее глазах горела одержимость. "Нужно всё. Вся биосфера. Каждый кирпичик."

...Дальше — уровень с животными. Ряды капсул, здесь не только коровы и волки. Здесь крошечные летучие мыши-шмели и могучие слоны, стаи перелетных птиц в специальных групповых криокамерах и одинокие орлы. Потом пришла очередь "малых сил". Целые боксы, густо уставленные капсулами с насекомыми-опылителями: пчелы, шмели, бабочки. Отдельно — почвенные обитатели: дождевые черви, ногохвостки, мокрицы. "Без них почва будет мертвой, — наставляла мама. — Они — великие невидимые архитекторы жизни." Даже часть видов жуков, самых живучих и важных для экосистемы, удостоилась места в этом Ноевом ковчеге.

...И наконец, самый сложный уровень — водный. Огромные акриловые цилиндры, где в анабиозной мути застыли обитатели рек, озер и морей. От микроскопического планктона, основы пищевой цепочки, до косяков сельди и нескольких пар акул. Сложнейшие системы поддерживали жизнь коралловых полипов, замороженных в момент роста. "Океан был колыбелью, — сказала мама как-то раз, глядя на гигантскую капсулу с молодой акулой. — И он ею снова станет."

Последние воспоминания обрушились на меня, самые горькие и ясные.

...Мастерская. Пахнет озоном и расплавленным металлом. Мама, исхудавшая, с темными кругами под глазами, но с прежним неугасимым огнем внутри, дни и ночи колдует над одной-единственной капсулой. Своей. Я вижу, как дрожат ее руки, когда она калибрует сенсоры. Слышу сдавленный кашель, который она пытается заглушить.

— Мам, ты должна отдохнуть! — умоляю я, поднося ей чашку с чаем, который она уже третий раз забывает выпить.
— Успею, Любавушка, успею. Мне нужно только доработать стабилизатор... — ее голос хриплый, но упрямый. — Я не могу оставить вас одних. Не могу.

Но ничего не выходило. Капсула, послушная для молодого организма, для нее становилась орудием пытки. Тестовые запуски заканчивались сбоями, кристаллизацией жидкостей, мучительными мышечными спазмами. Ей было пятьдесят пять. На двадцать лет больше того рубежа, за которым организм не выдерживал перестройки и либо умирал, либо мутировал в нечто чудовищное. Ее гений мог обмануть законы биологии для миллионов, но оказался бессилен перед ее собственным истощенным телом.

Она отдала проекту всё. Каждую каплю здоровья, каждую секунду времени.

В тот день, когда мы, дети, легли в свои капсулы, она подошла к каждому из нас. Ее рука на моей щеке была холодной и легкой, как осенний лист.
— Прости, что не могу последовать за тобой, моя девочка, — прошептала она, и в ее глазах стояла не печаль, а бесконечная, тихая любовь. — Но вы... вы будете жить. Это главное.

Крышка капсулы плавно закрылась, отделяя меня от нее. Последнее, что я видела перед погружением в тысячелетний сон — ее улыбку. Усталую, измученную, но самую ласковую на свете.

Я лежала в капсуле, смотря в черноту сводов, и по моим щекам текли соленые слезы. Я помнила всё. Весь этот титанический труд, всю эту надежду, запечатанную в сталь и лед, и ее последний дар — ее собственную жизнь, отданную за наше будущее.

Теперь я понимала. Это знание не было просто тяжестью ответственности. Оно было долгом. Живым, дышащим долгом перед той, что осталась там, в прошлом, чтобы мы могли быть здесь.

Я была первая. Я — одна. А вокруг — лишь безмолвные ряды спящих и мигающий красный глаз компьютера, словно спрашивающий: «Вот оно, всё, что она спасла ценой себя. И что ты теперь будешь делать?»

Стиснув зубы, я медленно, преодолевая слабость и головокружение, снова поднялась и повернулась к краю капсулы. Пора было искать ответ.

Глава 2. Выяснение обстоятельств.

Тишина. Она была не просто отсутствием звука, а плотной, почти осязаемой субстанцией, впитывающей каждый шорох. Даже эхо моего собственного сердца, недавно оглушительное, теперь тонуло в этом бархатном безмолвии. Знание, обрушившееся на меня, было тяжелее свинца, залитого в череп. Я не просто Любовь. Я — стартовая команда. Первая скрипка в оркестре, который еще не проснулся. И дирижер этого оркестра, мама, осталась там, в прошлом, заплатив за наш будущее своим настоящим.

Это знание жгло изнутри, не давая погрузиться в пучину отчаяния. Страх был роскошью, на которую у меня не было времени.

Я медленно, преодолевая слабость в непослушных мышцах, соскользнула с холодного края капсулы. Пыль, веками копившаяся на полу, поднялась мягким облаком, заставившим запершить в горле. «Дурында, надо было думать!» — мелькнула укоряющая мысль. Вдохнуть эту древнюю труху — верный путь к неизвестной инфекции.

Мне нужно было добраться до того самого рубинового маячка, что мигал в глубине зала. Он был единственным признаком работы, жизни в этом царстве смерти.

Дорога к компьютеру показалась вечностью. Я шла, как по дну морскому, мимо рядов молчаливых саркофагов. Мои босые ноги оставляли четкие отпечатки на пыльном ковре, и этот след был первым нарушением вечного покоя этого места.

Компьютер, вернее, его центральный узел, оказался массивным кристаллическим деревом, прорастающим из камня. Рядом, покрытые тем же серым саваном, стояли кресло и странный металлический обруч. И тут же, безо всяких усилий, в сознании всплыла готовая инструкция: проведи рукой и пожелай. Мама не просто оставила знания. Она встроила в нас интуитивный интерфейс.

Я замерла, вспомнив о пыли. Но колебаться было нельзя. Провела ладонью над упаковкой, мысленно представив ее исчезновение. Пленка не растворилась, а резко сжалась, сминая внутри себя всю осевшую пыль, и превратилась в маленький, плотный куб, который с тихим щелчком отвалился и укатился под кресло. Гениально.

Сев в кресло, я надела обруч на голову. Мир взорвался светом.

Информация хлынула не текстом, а готовыми образами, ощущениями, картами. Я видела, как по планете, словно капли ртути, растекались отряды роботов-терраформеров. Видела леса из синих и фиолетовых деревьев, пустыни, упорно сопротивляющиеся озеленению, и новые русла рек. Сроки... Да, мы проспали дольше. Не семьсот пятьдесят, а целую тысячу лет. Но мир был жив. Он был готов нас принять.

Рубиновый же маячок был всего лишь напоминанием о необходимости технического обслуживания — прочистки систем от той самой пыли, что меня чуть не задушила. Никакой катастрофы.

Облегчение было таким острым, что я засмеялась, и смех мой прозвучал дико и неуместно в этом склепе. Отвлекшись от потока данных, я обвела взглядом компьютер. И заметила странное. Кристаллов было больше, чем я помнила. И один из них, крупный и мерцающий внутренним сапфировым светом, был помечен знаком матери — стилизованным деревом жизни.

Сердце снова заколотилось, но теперь от предвкушения. Я прикоснулась к нему.

Голограмма возникла не сразу, сначала послышался знакомый, любимый кашель. Потом проступили черты. Мама. Она выглядела уставшей, исхудавшей, тени под глазами были похожи на синяки. Но в ее взгляде горел тот самый неугасимый огонь.

«Привет, моя сладенькая...»

Голос, хриплый от усталости, прошелся по моей душе, как по струнам.

«Если ты это видишь, значит, самый страшный кошмар позади, и ты проснулась. А я... я все еще здесь.» Она тяжело вздохнула. «Сегодня произошла катастрофа, земли как таковой нет. Есть просто шарик, голый шарик. Вам очень многое предстоит сделать. То, что вы выжили это огромный плюс. Мое сердце наконец спокойно бьется и не заходится от тоски и страха вас потерять. Уже месяц как вы все в капсулах.»

Она замолчала, и в тишине снова послышался ее сдавленный кашель.

«Мне продолжают сниться сны, Любавушка. Новые знания. Я все скидываю на кристаллы. Но просто отдать их всем — все равно что вручить ребенку заряженный бластер. Поэтому я распределила информацию. Знания будут приходить к вам выборочно, в зависимости от вашей природы, вашего «дара». То, что будет подходить именно тебе, ты усвоишь легко, как родной язык. Чужие навыки будут даваться труднее. Так мы избежим хаоса и создадим общество, где у каждого есть своя, жизненно важная роль.»

 «Когда вы выйдете из капсул, и у вас появятся дети, их тоже можно будет обучать при помощи этих кристаллов, но строго после 16 лет. Разум должен созреть, чтобы выдержать такой поток.» Последовали сложные, но кристально ясные объяснения о порядке активации и передачи знаний.

«Да… Я постараюсь записывать тебе сообщения каждый день. Не знаю, сколько я протяну, но ты должна каждый день просматривать мои послания. Компьютер настроен передавать тебе только одно мое сообщение в сутки. Не пропускай их. Они не все будут сохранены на кристаллы, что-то будет во временной памяти и после просмотра будет удалено. Кристаллов мало, и я буду заполнять их только самыми важными, проверенными знаниями.»

Ее лицо исказила гримаса боли, быстро сглаженная усилием воли.
«Я продолжаю опыты со своей капсулой. Если не удастся... то она хотя бы сохранит мое тело. Я хочу, чтобы вы похоронили меня в земле. Не хочу лежать скелетом на кресле у компьютера и дожидаться вас там…»

Она посмотрела прямо на меня, и ее взгляд был полон такой бездонной любви и печали, что у меня перехватило дыхание.

«И еще, Любавушка. Если все-таки я буду жива в криокапсуле, не открывай её. Не сразу. Если я смогу доработать ее, то я оставлю тебе отдельное сообщение об этом. Но всему свое время. Доверься мне в этом, как доверяла всегда. До встречи, моя девочка. Я вас очень люблю…»

Изображение погасло. Я сидела, не в силах пошевелиться, по лицу текли соленые слезы.

— Мама... — прошептала я в пустоту. — Я одна. Ты слышишь? Мне так страшно... Брать на себя все это...

Ответом была лишь тишина. Память о последних царапинах на моей капсуле и ее слова «не открывай» зажгли во мне огонь — огонь страха за нее. Я помчалась к ее капсуле, не обращая внимания на пыль, покрывавшую ее плотным, как шуба, слоем.

Стекло было не прозрачным, а молочно-матовым. Сквозь него ничего не было видно. Я обошла капсулу, подойдя к панели управления. Сметать пыль рукой было опасно — можно было задеть случайную кнопку. Я замерла в нерешительности, и в этот момент мое тело приняло решение за меня. Изможденные пробуждением и эмоциями, легкие сжались в спазме. Я чихнула.

Облако древней пыли взметнулось в воздух. Я отпрянула, закрывая лицо руками, и стала ждать, беспомощная и раздосадованная. Когда пыль улеглась, я ринулась к панели. Зеленые огоньки жизненных показателей горели ровно. Она была жива. Просто... в другом режиме сна. От сердца отлегло. Я решила ждать. Ждать ее следующего сообщения, как голодный ждет милостыни.

Но сидеть сложа руки было невозможно. Пыль и спертый воздух медленно, но, верно, грозились стать моими убийцами. Я вернулась к компьютеру. Воспоминания, как ключи, открывали нужные файлы. Роботы-уборщики. Их ангар был неподалеку.

Найдя его, я снова провела рукой. Скрытая панель отъехала, и из стены бесшумно выкатились несколько сфер размером с мяч. Они зажужжали, и этот механический гул был самой прекрасной музыкой, нарушавшей гнетущую тишину. Я наблюдала, как они без устали принялись счищать вековые наслоения, и впервые за долгое время почувствовала, что контролирую ситуацию.

«Как приберутся, запущу программу вентиляции», — подумала я.

Следующей моей остановкой стала ниша для приема пищи. Мама предусмотрела все, даже небольшой запас провизии на первое время — питательные батончики и пасты. Есть не хотелось, но я заставила себя проглотить стандартный набор для «запуска» пищеварительной системы после тысячелетней спячки. Он был безвкусным, как картон.

Затем — снова к компьютеру. Ставила на расконсервацию строительных дронов, проверяла логистические цепочки. Дел был непочатый край.

Когда силы окончательно покинули меня, я побрела обратно к своей капсуле. Она была не только ложем, но и исцеляющим боксом. Легкая вибрация пронзила тело, снимая мышечное напряжение, накопленное за день.

Перед сном я нашла в личных файлах матери текстовый дневник. Не отчет, не инструкцию, а сокровенные мысли. Первые же строчки пронзили меня острее любого лезвия:

«Сегодня Любава в пятый раз спросила, когда же у меня будет новый мужчина. Я не смогла ответить. Как объяснить подростку, что я так боюсь любви, потому что она заканчивается болью? Мои сны показывают, как спасти миллионы, но не показывают, как спасти одно-единственное сердце — свое собственное».

Я закрыла запись. Она не была бездушным гением. Она была раненой женщиной, которая, спасая всех, так и не смогла исцелить себя. И в этом осознании была странная, горькая надежда. Возможно, и мое собственное одиночество было не слабостью, а наследием. И с ним тоже предстояло справиться.

Завтра начиналась новая жизнь. А сегодня... сегодня я просто закрыла глаза, слушая, как за стенами капсулы жужжат роботы, расчищая пространство для будущего.

Проснулась я с новыми силами. Вот только пыль, въевшаяся в поры за тысячелетие, зудела на коже. Осознание этого стало навязчивым, почти невыносимым. Комфорт, который обеспечивала капсула, был функциональным, но сейчас тело требовало одного — воды и ощущения чистоты. Воспоминания, как всегда, пришли на помощь сами собой: за компьютерным залом, в скальной нише, был обустроен санблок.

Дорогу преграждала массивная каменная глыба, бесшумно ушедшая в пол, едва я подошла близко. За ней открылось помещение, поражавшее стерильным, почти хирургическим порядком. Воздух здесь пах озоном и слабым, чуть горьковатым ароматом антисептика — запах, который мама называла «запахом жизни» в условиях изоляции.

Слева рядами стояли десять душевых кабин и столько же кабинок с туалетами. Их стены были матовыми, непрозрачными. Напротив — еще одна дверь. Интуитивное знание подсказало: там — склад. Я толкнула ее.

Помещение было огромным, уходящим вглубь скалы. Его стены от пола до потолка были усеяны ячейками, похожими на пчелиные соты. Каждая была помечена именем. Я шла вдоль ряда, сердце сжимаясь от щемящей грусти, читая знакомые имена друзей, коллег, братьев... Наконец, я нашла свою. «Любовь».

Ячейка открылась беззвучно. Внутри лежал тот самый стандартный набор, который мама демонстрировала когда-то на совещании, назвав его «базовой экипировкой выживальщика для целой жизни».

Содержимое:

·         Два комбинезона: Один – тонкий, серебристо-серый, на ощупь напоминавший прохладный шелк. Второй – более плотный, с матово-черным, слегка ребристым покрытием.

·         Семь комплектов нижнего белья из того же серебристого материала.

·         Обувь: Легкие сандалии, дышащие полуботинки и крепкие, высокие ботинки с толстой, амортизирующей подошвой, явно предназначенные для сложного рельефа.

·         Гигиенический набор: Расческа, заколки, резинки для волос. Все – из прочного, матового пластика.

Я взяла тонкий комбинезон, один комплект белья, полуботинки и гигиенический набор, и вернулась в душевую. Дверь закрылась, и я оказалась в абсолютно пустом, белом кубе. На секунду меня охватила растерянность, но потом из глубин памяти всплыла инструкция. Нужно было просто представить.

Я мысленно представила себе теплый тропический ливень, бьющий сверху. И тут же с потолка хлынули струи воды той самой, идеальной температуры. Это было блаженство. Я стояла с закрытыми глазами, позволяя воде смывать пыль веков. Затем я представила, что на мою ладонь падает капля густого геля. Так и произошло. Гель был прозрачным и не имел запаха. Я растерла его по телу и волосам. Почти сразу же он начал самоактивироваться, покрываясь легкой, нежной пеной. За две минуты он растворил и поглотил всю грязь, жир и отмершие клетки кожи, оставив лишь ощущение невероятной чистоты. Вода смыла пену, и я мысленно отдала команду на остановку. Воздух в кабине мгновенно стал сухим и теплым.

Пока я мылась, мой взгляд упал на маленький дисплей на стене. На нем горела индикация: «Запас моющих полимеров: 97%. Регенерация цикла: 12 часов. Требует УФ-облучения и 0.5л ионов гидроксония для восстановления полной функциональности.» Значит, гель самоочистки не бесконечен. Нужны вода и энергия. Это было важным ограничением.

Чистой, я наконец решилась посмотреть на себя. По стене пробежала легкая рябь, и она превратилась в идеально ровное зеркало.

То, что я увидела, заставило сердце на мгновение остановиться.

В отражении на меня смотрела незнакомка. Девушка лет двадцати. Ее фигура была подтянутой и сильной, с четко очерченными мышцами пресса, округлыми, накачанными ягодицами и стройными, но крепкими ногами. Грудь осталась скромной, второго размера, но теперь это выглядело не как недостаток, а как часть гармоничного атлетичного сложения.

Я повернула голову. Мои волосы... это было самое шокирующее изменение. Раньше светлые и жидкие, они теперь были густыми и тяжелыми, и ниспадали роскошной волной цвета красного дерева с рубиновым отливом ниже ягодиц. Лицо... мое, но не мое. Кожа была идеально гладкой, без единой поры, прыщика или знакомого шрама над бровью, оставшегося с детства. Глаза, мои миндалевидные глаза светло-карего цвета, смотрели на меня с непривычной ясностью и глубиной. Губы казались чуть более пухлыми.

Я была красивой. Идеальной куклой, в которую вдохнули жизнь. Но за этим восхищением тут же поднялась волна горькой потери. Мое старое «я» — уставшая, вечно спешащая женщина с сутулой спиной и руками, исчерченными царапинами от лабораторного оборудования, — исчезло навсегда. Мама не просто «улучшила» меня, она стерла все следы тех лет, что я прожила рядом с ней, всех тех трудов и лишений. Это новое тело было подарком, но в нем не было памяти моего труда, моей преданности. Было чувство, будто я получила в подарок чужую, пусть и прекрасную, оболочку.

Я надела комбинезон. Материал мгновенно принял температуру тела и прилег к коже, как вторая натура. Он был невероятно комфортным. Я заплела свои новые, послушные волосы в тугую косу, и еще раз посмотрела на незнакомку в зеркале.

«Это я теперь, — подумала я. — И мне придется с этим жить».

Старую одежду, которая тоже обладала функцией самоочистки, но, судя по всему, исчерпала свой ресурс за время сна (она не отталкивала пыль, а наоборот, будто притягивала ее), я аккуратно сложила и отнесла в свою капсулу. Это была последняя ниточка, связывающая меня с прошлым.

Глава 3. Здравствуй, старый-новый мир.

Каждый день я выводила из криосна по десять человек. Это был не конвейер, а мучительный, выматывающий ритуал рождения в новом мире. Я стояла у активационной площадки, сердце колотясь в унисон с шипением разгерметизирующихся капсул, и ждала. Ждала тот миг, когда в глазах пробудившегося сменится животный ужас на осознание, а затем — на оглушительное, сокрушительное изумление.

Первым был Марк, архитектор. Его капсула раскрылась, и он метнулся прочь от нее, как ошпаренный, глаза дико бегали по сводам пещеры.
— Где я? Что происходит? — его голос срывался на фальцет.
Я подошла медленно, как к раненому зверю, и коснулась его руки. Мой дар эмпата уловил бурлящий коктейль его эмоций: паника, дезориентация, слепой страх. Я позволила ему почувствовать мое спокойствие — не искусственное, а выстраданное, тяжелое, как свинец.
— Вас зовут Марк. Вы в безопасности. Проект оказался успешен. Мы выжили, — говорила я медленно, глядя ему прямо в глаза, вкладывая в слова всю уверенность, на которую была способна.
Я видела, как волна паники отступала, сменяясь нарастающим шквалом воспоминаний. А потом... потом хлынули новые знания. Он закачался, схватившись за голову, и его лицо исказилось от перегрузки. Это было не мирное пробуждение, а второе рождение, и оно всегда было сопряжено с болью.

В первой десятке были мои братья. Когда крышки их капсул отъехали, что-то внутри меня, сжатое в тугой комок, наконец расслабилось. Мы не говорили, просто обнялись, и в этом объятии было больше, чем в тысяче слов. Теперь все ежедневные сообщения от матери мы смотрели вместе, втроем, и ее голос в нашем кругу звучал уже не как упрек моему одиночеству, а как наставление всей нашей маленькой команде.

Каждого пробужденного мы пропускали через диагностический круг. Мама в одном из посланий назвала его «кузницей потенциала». Я наблюдала, как люди стояли в сияющем контуре, а их браслеты-заготовки начинали видоизменяться, обретая уникальную форму. У кого-то это был простой серебристый ободок. У других — сложные узоры, напоминавшие микросхемы или живые лозы.

Мои собственные способности расцветали с пугающей скоростью. Благодаря кристаллам, впитанным за тысячелетний сон, я могла с одного взгляда определить состав любого растения и его свойства. Но основным моим даром стало иное. Взглянув на человека, я видела не просто тело, а все его внутреннее содержимое, от костей до внутренностей. Я могла различить малейший сбой в ритме сердца, зарождающуюся хрупкость костной ткани, воспалительный процесс, еще не подавший внешних признаков. И тут же, как готовый рецепт, в сознании всплывало знание о лечении — будь то генная коррекция, настой из синелистного мха или ультразвуковая терапия. Это было всеобъемлюще, почти божественно, и от этого становилось еще страшнее.

У Дария, моего старшего брата, открылся дар сканирования и телепортации. Он мог мысленным взором охватить радиус в сто километров, ощущая каждое живое существо — не как образ, а как пульсирующую точку жизни, считывая его вид, пол, физическое состояние. Это делало его идеальным разведчиком. Но за эту силу он платил страшную цену. После массовой телепортации первой сотни людей на поверхность он весь вечер пролежал в полном изнеможении, его лицо было серым, а по коже бегали мелкие, неконтролируемые судороги.
— Как будто все нервы вывернули наизнанку и пропустили через мясорубку, — прошептал он мне телепатически, его мысленный голос был слабым и прерывистым.
Я положила руку ему на лоб, чувствуя не физическую боль, а глубочайшее истощение его энергетического поля, которое моему медицинскому дару было не под силу исцелить. Только время и покой.

Родион, младший, обладал самым загадочным даром. Он мог, просто взглянув на любое творение рук человеческих или природы, понять его структуру. Он видел не просто дом, а каждый его кирпич, каждую прокладку в проводке, каждый чип в управляющем компьютере. Он знал, как его создать, улучшить или… уничтожить. Это распространялось и на программы. Но и его дар был палкой о двух концах. Погружаясь в анализ сложного механизма, он впадал в подобие транса, не видя и не слыша ничего вокруг, становясь уязвимым. После проектирования целого района он приходил в себя с головной болью, жалуясь, что его мозг «перегревается» от бесконечных вычислений.

Помимо основных, мама заложила в нас, своих детей, три общих семейных дара, которые должны были передаваться по крови.

·         Телекинез. Сила, которую пока решались использовать лишь для мелких бытовых задач, опасаясь таких же последствий, как у Дария.

·         Эмпатия. Умение считывать истинные чувства, ложь, полуправду. Этот дар заставлял меня постоянно быть настороже, иначе поток чужих, часто темных эмоций грозил захлестнуть меня. Порой мне приходилось уходить вглубь пещеры, к молчаливой капсуле матери, просто чтобы побыть в тишине собственной головы.

·         Телепатия. Мы могли общаться друг с другом мысленно, на любом расстоянии, чувствуя состояние друг друга. В отличие от браслета, это общение было мгновенным, скрытым и не требовало касаний.

Именно эта третья способность и позволила нам принять молчаливое, но единодушное решение.
«О наших семейных дарах — ни слова, — мысленно провел черту Дарий, его «голос» был твердым. — Максимум — телекинез, и то лишь в крайних случаях. Эмпатию и телепатию скрываем».
«Согласен, — тут же откликнулся Родион. — Это наша страховка. Это сейчас все хорошие и добрые, но мало ли что принесет с собой будущее?»

Я молча поддержала их. Мы были не просто пробудившимися. Мы были первой семьей нового мира, и у нас были свои секреты. И своя цена, которую приходилось платить за силу, чтобы этот мир удержать на своих плечах.

В течение месяца у подножия гор, хранивших наши пещеры, вырос Первый город. Он не был простым скоплением зданий — это была архитектурная поэма, сложенная Родионом из света и переплетенных сплавов. Он не строил в привычном смысле, а скорее направлял рост структур, которые поднимались из самой земли, как кристаллы, принимая формы плавных, струящихся линий и сфер. Дома выглядели как выросшие из почвы гигантские раковины, а улицы между ними напоминали не четко распланированные и разлинованные дороги с тротуарами, а разветвленную нервную систему живого существа.

Но истинным чудом, связавшим наши поселения, стали стационарные телепорты. Родион, неделю просидевший в трансе над чертежами, сумел разложить дар Дария на физические принципы и воплотить их в конструкции из фазовых кристаллов и сплава с эффектом памяти. Теперь, чтобы попасть в соседний город, нужно было просто войти в мерцающий аркой портал и мысленно представить цель. Путешествие занимало мгновение и ощущалось как легкое головокружение — ничтожная плата за преодоление сотен километров. Это избавило Дария от изнурительных нагрузок, и теперь он лишь изредка переносил нашу команду в пещеры для ежедневных ритуалов.

К шестому месяцу нам удалось пробудить всех обитателей нашего убежища. На поверхности, у подножия других горных хребтов, уже стояло еще пять городов, образуя небольшую сеть возрождающейся цивилизации. Каждый из них был укрыт под прозрачным, переливающимся куполом — не для красоты, а для защиты. Новая орбита сделала солнечный свет ядовитым в полуденные часы. Купол фильтровал жесткое излучение, превращая его в мягкий, рассеянный свет, под которым можно было жить без риска заработать лучевую болезнь. Мы сознательно создавали отдельные, самодостаточные поселения, не желая создавать монолит, уязвимый для единой катастрофы. Наши роботы, завершив работу здесь, как послушный металлический рой, ушли на помощь другим спящим.

Так началась наша новая жизнь на планете, которую мама завещала назвать Харлив — «Возрождение».

И мир, в котором мы возродились, с каждым днем поражал и тревожил все больше. Это была не старая добрая Земля, а ее дерзкая, преображенная и чужая сестра.

Растительность напоминала сны ботаника-сюрреалиста. Леса состояли из гигантских сине-фиолетовых «деревьев» без листьев, чьи ветви были похожи на кораллы и испускали в сумерках фосфоресцирующее свечение. Трава под ногами могла быть упругой, как резина, и иметь цвет от ядовито-салатового до угольно-черного.

·         Съедобное осталось в зеленой гамме, но его листья и плоды приобрели металлический блеск и прочность, требовавшие специальных инструментов для обработки. Правда осталась зелень, которую мы могли просто употреблять в пищу, не используя дополнительную обработку.

·         Нейтральное буйствовало красками: серебристые папоротники, испускавшие облако блесток при касании; ярко-желтые мхи, пахнувшие озоном; бархатисто-фиолетовые кустарники, в чьей тени всегда царила прохлада.

·         Ядовитое и лекарственное пылало кровавыми оттенками. Алый мох, одно прикосновение к которому вызывал ожоги, и рубиновые ягоды, способные остановить сердце, но в микродозах — излечивать лучевую болезнь. Чем смертоноснее было растение, тем глубже и насыщеннее был его красный цвет.

Фауна претерпела разительные перемены, будто эволюция, получив встряску, решила пошутить. Стаи птиц с переливающимися перламутровыми крыльями проносились в небе, и их клекот напоминал скрежет металла. В лесах мы встречали существ, в которых с трудом угадывались черты прошлого.

·         Заяц-исполин, размером с крупную собаку, передвигался мощными прыжками. Его задние лапы были вооружены когтями, способными разрывать твердую, как асфальт, почву, а из-под безобидной морды торчала пара острых клыков, идеальных для перекусывания жестких стеблей местной флоры.

·         Лошади стали массивными, как тяжеловозы, их шеи покрылись защитными костяными пластинами. Зубы эволюционировали в мощные резцы, способные перемалывать ветки, а взгляд их умных глаз стал более пронзительным и диким.

·         Даже насекомые изменились до неузнаваемости. Бабочки с крыльями размером с ладонь имели хитиновый блеск, а жуки щелкали брюшками, издавая стрекочущие, почти электронные звуки.

Мы выходили за пределы купола в защитных комбинезонах, чувствуя себя чужаками на собственной планете. Воздух был гуще, тягучей, с непривычным привкусом озона и сладковатым ароматом цветущих фиолетовых лиан. Гравитация, хоть и компенсированная нашими телами, постоянно напоминала о себе легкой, но не проходящей тяжестью. Но это все было только в мозгах. Нам требовалось время, чтобы привыкнуть к новому.

Мы, в своих улучшенных телах, с нашими новыми дарами и знаниями, были всего лишь очередным видом в этой новой, суровой и прекрасной экосистеме по имени Харлив. Мы выжили, чтобы найти свой путь не хозяев, а соседей по возрожденному, но чужому миру.

Глава 4. Влюбленность и неожиданные новости

Завтрак был неспешным. Я сидела на террасе нашего дома, глядя, как первые лучи солнца, смягченные куполом, играют на перламутровых фасадах города. Шесть месяцев после пробуждения… Иногда мне все еще казалось, что я вот-вот открою глаза в капсуле, и это окажется сном. Но нет — легкий ветерок, несущий странный, сладковатый запах цветущих фиолетовых лиан, был реален. Как и приятная тяжесть в мышцах после вчерашней работы в биолаборатории.

Внезапно браслет на моей руке, обычно мерцавший ровным серебристым светом, вспыхнул тревожным алым. Голограмма, возникшая перед глазами, выбросила скупые, сухие строки: «ЧП. Город-4. Ребенок. Травма на незащищенной территории. Криокапсула неэффективна. Требуется вмешательство биокорректора. Координаты ...»

Легкая утренняя расслабленность испарилась, сменившись холодной, собранной концентрацией. Я уже мысленно перебирала возможный порядок действий, когда Дарий, почувствовав мой всплеск адреналина через телепатическую связь, вышел на террасу.
«Координаты знаешь?» — прозвучало у меня в голове его мысленное касание, быстрое и деловое.
Я кивнула. Через мгновение знакомое головокружение охватило меня, и пейзаж террасы сменился стерильной белизной медпункта Четвертого города.

Хаос. Именно это слово лучше всего описывало картину. В центре помещения, на операционном столе, лежал мальчик лет восьми. Его защитный комбинезон был разорван в клочья, обнажая глубокие, страшные рваные раны на боку и ноге. Кровь, густая и темная, сочилась, несмотря на давящие повязки. Рядом металась женщина — мать, ее лицо было искажено немым ужасом, а в глазах стояла пустота отчаяния. Ее тихие всхлипывания резали слух острее любого крика.

Возле стола, спиной ко мне, стоял молодой человек. Он что-то быстро наговаривал на браслет, и я уловила обрывки фраз: «…кровотечение не останавливается… повреждена бедренная артерия… требуется…» Но его руки, в отличие от голоса, были спокойны и точны. Он менял датчики, вводил сыворотку-коагулянт, и я сразу оценила его выдержку и профессионализм.

— Биокорректор из Первого города на месте, — громко и четко объявила я, подходя.
Он обернулся. Высокий блондин, выше меня на голову. Спортивное телосложение, прямой нос, и… голубые, очень ясные глаза, в которых читалась та же концентрация, что и у меня. В них не было паники, лишь сосредоточенная работа.
— Степан, — коротко представился он. — Зооадаптолог. Моих знаний не хватает. Травмы слишком тяжелые. Капсула не справляется с регенерацией, ткани сшиваются хаотично.

Я кивнула. «Надо же, Степан, а имя то родное, русское». Думала я подключая свой браслет к медицинским сенсорам. Мои пальцы легли на неповрежденные участки кожи ребенка. Мой дар сработал мгновенно, обрушив на меня шквал информации. Я не просто видела раны — я чувствовала каждый разорванный сосуд, каждый надрыв нерва, видела искаженную картину болевых сигналов, бьющих в мозг.
— Хорошо, — сказала я, и мой голос прозвучал странно спокойно даже для меня самой. — Сейчас будем исправлять. Ассистируйте. Гемостатик — двойная доза. Нейроблокатор на позвоночник на уровне L2.

Мы погрузились в работу. Это был танец на грани жизни и смерти, где каждое движение было выверено. Я отдавала тихие, четкие команды, направляя своим даром клетки к регенерации, сшивая ткани на микроуровне. Степан предугадывал мои потребности, подавая инструменты, корректируя показатели жизнеобеспечения. Он был идеальным партнером — его спокойствие было не каменным, а глубоким, озерным, и оно гасило мою внутреннюю дрожь. В такие моменты я особенно остро чувствовала бремя своего дара — поток чужой боли и страха пытался прорваться через мои барьеры, но я сжимала зубы и гнала его прочь.

Три часа спустя самое страшное было позади. Ребенок, теперь уже просто спящий, лежал под куполом капсулы, где заканчивалась работа, начатая мной. Его тело было целым, жизненные показатели стабилизировались.

Я отступила на шаг, и вдруг колени подкосились от дикой усталости. Не физической — энергетической. Я прислонилась к прохладной стене, закрыв глаза, пытаясь отдышаться.
— Вот, — услышала я голос Степана. Он протягивал мне стакан с чем-то прохладным и мятным. — Энергетический коктейль. Помогает после таких «погружений».

Я выпила залпом, чувствуя, как приятная прохлада растекается по телу, смывая остатки чужой боли.
— Спасибо, — прошептала я. — Вы… - увидела его укоряющий взгляд и исправилась. - Ты великолепно работаешь под давлением окружающих эмоций.
— Это я должен благодарить, — он улыбнулся, и его лицо преобразилось, став мягче. — Без тебя я не уверен, что смог бы его спасти.

Во время трехчасовой операции мы откинули это «Вы» и перешли на «Ты». Так было удобнее общаться.

Я осталась на сутки для наблюдения. Мы со Степаном дежурили по очереди, и в периоды бодрствования разговаривали. Оказалось, он занимался адаптацией животных к новым условиям, искал способы сбалансировать экосистему. Мы спорили о методах, делились наблюдениями, и я с удивлением ловила себя на том, что мне с ним… легко. Невероятно легко. Рядом с ним не нужно было быть сильной Любовью, лидером, дочерью гения. Можно было просто быть собой.

В одну из таких минут, сидя на диване в дежурной комнате, я незаметно для себя уснула. Проснулась от того, что моя голова лежала у него на плече, а его рука осторожно поддерживала меня, чтобы я не упала. Я хотела резко отстраниться, смутившись, но он тихо сказал:
— Ничего страшного. Похоже, тебе это было нужно.
В его голосе не было ни намека, ни флирта, только искренняя забота. И в этот момент я впервые за долгое время почувствовала себя не инструментом для выживания, а живым человеком.

На следующее утро, когда состояние ребенка перестало быть критическим и он был переведен в режим обычной регенерации, мы стояли у выхода из медпункта.
— Думаю, через неделю его можно будет будить, — сказала я, глядя на Степана. — Можно будет встретиться, вместе проконтролировать его вывод?
— Я бы очень хотел, — ответил он просто.

Мы собрались у главного терминала в нашем доме — я, Дарий и Родион. У нас это вошло в ритуал: каждый вечер, отложив все дела, мы слушали очередное сообщение от матери. Это был наш способ чувствовать связь с мамой, с той, кто подарил нам это будущее.

Голограмма матери была не такой, как обычно. Если раньше в ее глазах горел ровный, уверенный огонь, то сегодня в них плескалось беспокойство. Она выглядела более уставшей, чем обычно, и перед началом записи несколько секунд молчала, собираясь с мыслями.

«Дети мои… Сегодняшнее сообщение не будет простым.»

Мы переглянулись. Воздух в комнате стал гуще.

«Катастрофа была неизбежна, но у человечества были не только наши проекты. Другая его часть — те, кто обладал властью и деньгами, но не имел моих снов, — пошла своим путем. Они не стали собирать биосферу или улучшать себя. Они создали убежища-близнецы, бункера, подобные нашим пещерам.»

Родион присвистнул, его пальцы уже бежали по интерфейсу браслета, готовясь заносить данные.

«Они купили у нас чертежи ранних, несовершенных моделей криокапсул. В их убежищах — просто анабиоз, без адаптации, без улучшений. Там нет уровней с животными и растениями, только капсулы с людьми. Процесс был запущен в спешке.» Мама сжала руки в замок, и ее костяшки побелели. «Я не знаю, целы ли их капсулы на момент вашего пробуждения. Не знаю, живы ли те, кто в них находится. Я даю вам координаты всех известных мне бункеров. Будьте осторожнее, чем когда-либо. Вы не знаете, с кем можете столкнуться. Нас то я отбирала, благодаря снам. У всех нас нет гнили. А они… они спасали себя не задумываясь об окружающих.»

Запись оборвалась. В комнате повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь тихим гулом процессоров.

— Черт, — первым выдохнул Дарий. — Значит, мы тут не одни. И наши соседи, непонятные личности.

— Если будут живы, — мрачно добавил Родион, его взгляд был прикован к карте с десятками новых меток. — Примитивные капсулы… тысяча лет… Шансы, что кто-то выжил, невелики. Но если выжили…

— …то это те, кто был достаточно хитёр, жесток и удачлив, чтобы продержаться в аду, — закончила я его мысль. Холодная капля пота ползала по спине.

Братья не стали откладывать. Скинув данные на браслеты, они уже через полчаса собирали команду для первой разведывательной вылазки. Я осталась координировать их действия отсюда и заниматься текущими проблемами городов.

Из-за этой сногсшибательной новости, я чуть не забыла, что мне пора в четвертый город, проведать ребенка и встретиться со Степаном. Отставив в темный уголок моих мыслей все переживания по поводу миссии братьев, я стала собираться.

     Через час я была на месте. Возле портала меня ждал Степан. Степан приобнял меня и нежно чмокнул в нос. Этот простой, почти детский жест растаял где-то глубоко в душе, согревая изнутри. Мы обнялись как старые друзья и пошли в сторону пещер к нашему больному. Идти было около тридцати минут, плюс спуск в пещеры еще столько же.

— Не переживай, — его голос был тихим и убедительным, как шелест листвы. — Я буду рядом и поддержу тебя всегда. Ты не против?

Он сделал паузу, давая мне время осмыслить его слова, и я почувствовала легкий румянец на своих щеках.

— Извини, конечно, может это и не к месту, — он продолжил, чуть смутившись, и это новое выражение на его обычно спокойном лице показалось мне бесконечно милым. — Но ты мне нравишься. Мне хочется быть с тобой рядом, видеть твою улыбку, спорить с тобой на рабочие темы. Это, конечно, еще не любовь, но я хочу, чтобы ты дала нам шанс. Конечно, из-за подавления гормонов мы не можем стать сейчас супругами, но зато у нас есть время узнать друг друга и в будущем не жалеть об упущенных возможностях.

Его слова были такими простыми, такими честными, без тени игры или расчета. В этом новом мире, где все было сложным и опасным, его прямота была глотком свежего воздуха.

— Хорошо, Степ, — я улыбнулась, глядя в его ясные голубые глаза. — Я не против. Мне ты тоже очень нравится. Тогда осмотрим ребенка и после этого вместе вернемся ко мне в город. Дом у нас большой, места хватит. А если ты против жить с моей семьей в одном доме, то есть дома для одиночек. В тех домах по несколько квартир. Ты как, согласен переехать?

— Я не откажусь быть рядом с тобой не только на работе, но и дома, — он ответил без тени сомнения. — Так что хочу познакомиться с твоими братьями. Надеюсь, они не будут против?

— Уверена, что нет, — рассмеялась я, представляя слегка озадаченные, но в целом одобрительные лица Дария и Родиона.

— Тогда после осмотра ребенка, мы сходим ко мне, я соберу вещи и накормлю тебя. Я неплохо готовлю, если верить отзывам одного пробудившегося шеф-повара.

— Договорились, — кивнула я, и мы пошли, держась за руки.

И тут со мной случилось странное. На душе распустилась весна. Я шла с глупой, неудержимой улыбкой на губах. Я не ожидала, что кто-то чужой, не из нашей «первой команды», сможет так быстро и прочно занять место в моих мыслях. Хорошо, что мама предусмотрела подавление гормонов на первый год. Это давало нам со Степаном шанс — настоящий шанс узнать друг друга без этого химического шторма, оценить свои чувства трезво. Ведь за всю мою прошлую жизнь, все тридцать два года (или тысячу тридцать два, если считать объективно), на личное просто не оставалось времени. До семнадцати — учеба. После — мама, проект, катастрофа.

С ребенком все было более чем отлично. Его дар — фазовый сдвиг, позволявший ему проходить сквозь барьеры, — был стабилен и не причинял ему дискомфорта. Теперь, зная о его способности, родители и педагоги могли лучше его контролировать и направлять.

Пока Степан собирал свои нехитрые пожитки в небольшой квартире в Четвертом городе, я воспользовалась доступом к городской сети через браслет. Я вывела список всех жителей с их способностями и рекомендованными профессиями. Это была рутинная, но жизненно важная работа — помочь каждому найти свое место. Я отправила персонализированные данные каждому, чувствуя странное удовлетворение. Так, шаг за шагом, мы не просто выживали — мы строили общество.

А потом был ужин. Простой, но невероятно вкусный. Тушеное мясо местной антилопы в густой подливе, пюре из клубнеплода, напоминавшего картофель с ореховым привкусом, и легкий салат из хрустящих серебристых листьев. Мы сидели на широком подоконнике его гостиной, глядя на искусственные огни города, имитировавшие звезды, которых не было видно за защитным куполом. Тишина между нами была комфортной, но я чувствовала подспудное напряжение, исходящее от меня самой.

— Ты не расслаблена до конца, — мягко констатировал Степан, похоже и у других людей была эмпатия, и его была на высоте. — Даже сейчас. Это из-за братьев?

Я вздохнула, прижавшись лбом к прохладному стеклу.

— Не только. Мама... она видела сны. Но она видела гибель, выживание, технологии. Она не видела людей. Вернее, видела нас, своих детей, и тех, кого мы отобрали. Но она не могла предсказать, какими станут те, кто выжил по-другому. Да, мы сегодня узнали, что есть бункеры с другими людьми. В ее записях... я нашла кое-что. Дневник.

Я замолчала, подбирая слова, чтобы выразить смутную тревогу, точившую меня изнутри.

— Она писала, что самая страшная сила во Вселенной — не кометы и не радиация, а инстинкт выживания отдельного человека, идущий вразрез с благом всех остальных. Она боялась не столько катастрофы, а того, что придет после. И сейчас... я чувствую, как ее страх материализуется. Эти бункеры... мы не знаем, кто там. Нас-то мама отбирала, благодаря снам. У всех нас нет гнили. А они... они спасали себя сами. Кто там будет? Как они отреагируют на новый мир… и на нас.

Глава 5. Помочь найденным.

На следующий день пришло мысленное сообщение от братьев, что надо встретиться. Я с братьями и Степаном собрались у главного терминала в нашем доме. Голограмма, мерцающая в центре комнаты, показала то, от чего кровь стыла в жилах.

Это был первый найденный бункер. Но не убежище, а склеп. Кадры, снятые камерой на шлеме Дария, прыгали и выхватывали из полумрака бесконечные ряды капсул. Многие были разгерметизированы, их стекла покрыты изнутри темным, высохшим налетом. Но самые жуткие — те, что остались целы. В них виднелись силуэты, лишь отдаленно напоминающие человеческие. Тела, потерявшие форму, словно растаявший воск; конечности, искривленные под невозможными углами; некоторые были покрыты чем-то, напоминающим хитиновый панцирь или густую, свалявшуюся шерсть.

Голос Дария звучал сдержанно: «Целыми остались примерно две трети. Около ста тридцати четырех тысяч. Но с ними не все в порядке. Мутация. Все, кто был старше условных сорока... их тела не выдержали. Молодые уцелели, но их показатели... Люба, они не смогут сделать и шага в нашем мире. Их кости сломаются под новой гравитацией, а первый же вдох вызовет отек легких.»

На видео появился Родион, не отрываясь от своего браслета, куда стекались данные, добавил хрипло: «Компьютер управления мертв. Раздавлен плитой. Капсулы работали в автономном режиме. Питание — подземная ГЭС. Еще лет двадцать, максимум...» Он не договорил, но все поняли.

Совещание было коротким и мрачным. Решение напрашивалось единственно возможное, пусть и чудовищное по своим масштабам. Мало мутировавших, тех, кого еще можно было вернуть к человеческому облику, решено было перевезти к нам. Поместить в наши капсулы и провести тот же комплекс усилений, что прошли мы. Без этого их ждала бы не жизнь, а медленная, мучительная агония.

Сильно мутировавших, тех, кто уже не был похож на людей, решено было оставить в их бункере. Рискнуть транспортировкой значило почти наверняка их убить. Мы должны были сначала найти способ стабилизировать их, попытаться вернуть им хоть подобие человечности, как это, судя по записям, пыталась сделать мама. Это была сортировка, холодная и безжалостная, и от этого в горле стоял ком.

Пришлось отложить все планы, в том числе и посещение оставшихся городов. Я, Степан и небольшая группа лучших инженеров и биокорректоров присоединились к братьям. Нас ждала титаническая работа.

Первый месяц ушел на создание транспортных капсул. Это была не просто переделка существующих моделей. Родион, погружаясь в свои трансы, проектировал их с нуля, а мы со Степаном работали над биологической составляющей. Нужно было создать герметичную среду с идеально сбалансированной атмосферой, системой жизнеобеспечения, которая могла бы плавно выводить организм из анабиоза и одновременно начинать первичную адаптацию. Каждая такая капсула была маленьким шедевром, на создание одного экземпляра уходило несколько дней.

И вот настал день первой транспортировки. Мы стояли в бункере «чужих» — таком похожем на наш и таком от него разном. Воздух здесь пах не пылью и озоном, а сладковатым тленом и стерильными реагентами. Дарий, бледный, но собранный, готовился к первому «прыжку» с живым грузом.

— Готов? — тихо спросила я его, мысленно ощущая, как напряжены его энергетические контуры.
Он лишь кивнул, сжав губы. Его дар требовал невероятной концентрации. Телепортировать инертный объект — одно. Телепортировать хрупкую капсулу с живым, хоть и спящим человеком, чье тело и так балансировало на грани — это ювелирная работа на атомном уровне.

Первый десяток капсул исчез в мерцании поля. Дарий вздрогнул, как от удара током, и провел рукой по лицу.
— Нормально, — выдохнул он. — Поехали дальше.

Но с каждой следующей партией его состояние ухудшалось. Землистый оттенок кожи, мелкая дрожь в руках, которую он пытался скрыть. Мы со Степаном обменивались тревожными взглядами. Он работал на износ, превышая все мыслимые лимиты.

В последний день, когда нужно было переместить последнюю партию, случилось то, чего я боялась. Дарий вышел из телепортационного прыжка и рухнул на колени. Его тело сотрясали судороги, а из носа и ушей тонкими струйками потекла алая кровь.

— Хватит! Немедленно остановись! — закричала я, бросаясь к нему.
Родион и Степан подхватили его, не давая удариться головой о каменный пол. Лицо младшего брата было искажено ужасом. Мы перенесли Дария в нашу полевую палатку. Он был без сознания, его дыхание — поверхностным и прерывистым. Я приложила ладони к его вискам, и сдержала стон. Его энергетическое поле было не просто истощено — оно было разорвано, словно мышцы, порванные от непосильной тяжести. Никакие лекарства не могли помочь — только время и покой.

Он пролежал без движения почти трое суток. Эти дни тянулись мучительно долго. Я дежурила у его постели, чувствуя леденящую душу беспомощность. Мы, такие сильные, «улучшенные», столкнулись с жестким пределом, установленным самой природой. Гений матери мог перестроить нашу плоть, но не мог отменить фундаментальные законы вселенной: за великую силу приходится платить великую цену.

Очнулся он на четвертый день. Первым делом с трудом попросил воды. Его глаза были запавшими, голос — хриплым шепотом.
— Все... доставил? — было его первым вопросом.
Родион, сидевший рядом, сжал его руку и кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
— Больше... не повторяй этого, — прошептала я, вытирая с его лица выступивший холодный пот. — Никогда. Мы найдем другой способ.
Дарий слабо улыбнулся:
— Пока... только стационарные порталы. Договорились?

С того дня мы поклялись — его дар нельзя использовать как грубую силу. Он был нашим стратегом, нашим разведчиком, но не вьючной лошадью. Этот урок стоил нам нескольких седых волос, но сделал нас мудрее.

Мутировавших, которых нельзя было транспортировать. В течение пяти месяцев мы смогли переложить их тела в наши капсулы прямо в их бункере. Родион возился с этим днями, его лицо было серьезным и сосредоточенным. Рисковать было нельзя. Рядом установили стационарный телепорт и сервер, подключив все капсулы к нашему центральному компьютеру для круглосуточного мониторинга. Мы запустили программу введения сыворотки, разработанной на основе обрывочных данных мамы, — она должна была стабилизировать мутации, хоть немного «очеловечить» их облик. Полностью вернуть форму, увы, было пока невозможно.

Но благодаря нашим многочисленным знаниям и умениям, мы со всем справились. Это была не красивая фраза для отчета, а констатация факта, выстраданного ценой братского здоровья и месяцев нечеловеческого напряжения.

Следующей задачей стала работа с теми, кого мы смогли перевезти — условно сохранными из первого бункера. Мы не знали, что они представляли собой как личности, поэтому действовали с предельной осторожностью. Вместо глубокой перестройки, как у нас, мы провели лишь минимально необходимую коррекцию — укрепили костную ткань, адаптировали мышечный каркас, настроили дыхательную и сердечно-сосудистую системы на новые параметры гравитации и атмосферы. Чтобы изменения прошли максимально мягко и безболезненно, пришлось оставить их в криокапсулах еще на год.

Именно этот год подарил нам передышку и.. неожиданную личную жизнь. Пока «новенькие» дозревали, мы со Степаном объездили все оставшиеся четыре города. Моя работа была похожа на то, что я делала в Четвертом городе, но в большем масштабе: я не просто раздавала рекомендации, а проводила индивидуальные консультации, помогая людям не просто принять, а понять свои новые способности, найти им применение в формирующемся обществе. Степан был моим неизменным помощником и щитом. Его спокойная, негромкая поддержка и умение ограждать меня от излишнего внимания стали для меня опорой.

А еще мы вплотную занялись проблемой мутировавших. Поскольку их тела претерпели слишком радикальные изменения, часто делающие невозможной жизнь на суше, Степан, как зооадаптолог, стал моим главным консультантом. Вместе мы разрабатывали генетические коктейли, которые не пытались бороться с мутацией, а направляли ее в нужное русло, стабилизировали, превращали из болезни в адаптацию. Мы создавали биосреду для тех, кому суждено было жить в воде, укрепляли хитиновые панцири, налаживали нейронные связи в видоизмененных мозгах. Эта работа, трагичная и сложная, невероятно нас сблизила. Мы были не просто коллегами или парой, мы стали командой, союзом, в котором один без другого был уже немыслим.

Именно тогда, глядя на него, склонившегося над голограммой ДНК, я окончательно поняла: я хочу создать с ним семью. Не когда-нибудь в будущем, а здесь и сейчас, в этом новом, суровом мире.

Мама, как будто угадав мое желание, в одном из своих ежедневных сообщений подробно расписала новый, упрощенный порядок создания семьи через браслеты. Это было гениально и просто. Браслет, помимо прочего, стал индикатором статуса. Серебристый — свободен. Ярко-зеленый — в союзе. Алый — союз расторгнут. А если человек создавал новую семью, браслет становился двухцветным, красно-зеленым, храня память о прошлом, но утверждая настоящее. Союз можно было заключить только добровольно, по взаимному желанию, без давления. Браслет также стал стопроцентным контрацептивом и монитором здоровья.

И вот, в один из редких спокойных вечеров, когда за окном нашего дома в Первом городе пылали невиданные фиолетовые закаты, мы со Степаном, не сговариваясь, одновременно коснулись своих браслетов. Легкое, едва заметное покалывание прошло по коже, и серебристый свет на наших запястьях сменился на теплый, живой изумрудный.
— По рукам? — улыбнулся Степан, глядя на меня.
— По рукам, — кивнула я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы облегчения и счастья.

Мы отпраздновали это событие скромно, в кругу семьи — моих братьев и нескольких самых близких друзей. В это время по всем шести городам прокатилась настоящая волна таких же тихих, домашних праздников. Люди, присмотревшись друг к другу за полтора года совместного труда, наконец-то решались на этот шаг. В воздухе витало ощущение надежды, начала новой эры.

И мы, посовещавшись, приняли общее, взвешенное решение: не спешить с детьми. Мир все еще был слишком хрупок, а наши задачи — слишком грандиозны. Сначала — стабильность. Сначала — будущее, в которое можно будет без страха привести нового человека.

Глава 6. Пора просыпаться!

Год, отведенный на адаптацию «новеньких», истек. Их показатели выровнялись, тела окрепли и были готовы к пробуждению в новом мире. Но, изучив данные, мы с командой пришли к выводу, что начинать нужно не с молодых ученых. Их психика и тела, хоть и улучшенные, все еще могли не выдержать шока от пробуждения в совершенно незнакомой реальности. Слишком велик был риск непредсказуемых реакций.

Среди всего массива данных затерялась одна аномалия — капсула с биометрическими показателями, не вписывающимися в общую картину. Ученый-генетик, Иван Станиславович Подгорный. Его тело не только не деградировало, но и претерпело уникальную трансформацию. Стандартный комбинезон не выдержал и разошелся по швам, не выдержав увеличившейся мышечной массы, хотя рост остался прежним. Анализ показывал, что его организм самостоятельно, в ходе анабиоза, запустил процесс глубокой адаптации. Он был единственным, кого можно было выводить из сна практически без риска.

Мы, конечно, подстраховались, проведя деликатную коррекцию, но в его случае это была скорее косметическая процедура.

Спустя сутки после пробуждения, когда он прошел базовые процедуры и пришел в себя, я пригласила его в кабинет. Он вошел с видом хозяина, а не гостя. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, и я почувствовала легкие, осторожные щупальца чужого разума — не агрессивные, но настойчивые. Мой дар эмпата спотыкался об идеально выстроенные ментальные барьеры.

— Добрый день, меня зовут Любовь, — начала я, стараясь сохранить нейтрально-доброжелательный тон. — Благодаря данным с вашей капсулы мы установили, что вы — ученый-генетик. И вы единственный, кто перенес пробуждение без критических последствий.

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки.
— Любовь… Позвольте обращаться к вам Люба? Меня зовут Иван Станиславович Подгорный. Но в свете новых обстоятельств считаю этот официоз избыточным. Зовите меня просто Иван.

Простота эта была обманчивой, тактичным захватом инициативы и переходом на неформальные рельсы, где легче управлять дистанцией.

— Хорошо, Иван. Остальных пришлось переместить на нашу базу для оптимизации организма. Без этого они не выжили бы в новых условиях.

— Оптимизации? — мягко переспросил он, и в его серых, как сталь, глазах вспыхнул чистый, безличный профессиональный интерес. — Интересно. На что именно?

— На планете изменилась гравитация, состав атмосферы. Их тела… не готовы. Мы укрепляем костную структуру, адаптируем мышечный каркас, вносим коррективы в системы жизнеобеспечения.

— Понимаю, — он медленно кивнул, сложив пальцы домиком. — Вы проводите направленную генную модификацию. Превентивная вакцина, над которой я работал три года, решала схожие задачи. Она позволяла организму самостоятельно эволюционировать во сне, подстраиваясь под прогнозируемые параметры среды. Очевидно, ее эффективность оказалась ниже расчетной.

В его голосе не было ни капли сожаления о погибших. Лишь сухая констатация факта и досада инженера, чей проект не достиг идеала.

— Почему всего три года? — спросила я, сохраняя нейтральный тон. — Комета была видна минимум за пять лет до катастрофы.

Его лицо на мгновение исказила гримаса неподдельного, глубокого презрения.

— Почему три? Потому что два года были безнадежно просраны. Ученые, ответственные за мониторинг, были… заменены на тех, кто пробился по блату. Тревогу забили, лишь когда система начала рушиться у них на глазах. Мы работали в режиме аврала, создавая то, что вы видите, из обрезков и отчаянных надежд. — Он откинулся на спинку кресла, и его взгляд, скользнув по стенам, впитывал каждую деталь нашей технологии, оценивая и взвешивая. — Капсулы были рассчитаны на пятьсот лет. Кстати, а сколько на самом деле прошло?

Вопрос прозвучал с изысканной, почти театральной небрежностью. Слишком небрежно, чтобы быть случайным.

— Тысяча лет, — ответила я, глядя ему прямо в глаза, стараясь уловить любую реакцию.

Он не дрогнул. Лишь бровь чуть приподнялась в слабом, почти деланном удивлении.

— Тысяча… — Он протянул слово, и в его взгляде заплясали новые огоньки — уже не просто интереса, а жадного, хищного расчета. — И вся ваша система… работала безупречно. Потрясающе. Позвольте тогда задать главный вопрос.

Он сделал паузу, и воздух в стерильной комнате стал густым и тяжелым как сироп.

— Что вы планируете делать с теми, кого не удастся… вернуть в человеческий облик?

Вопрос повис в воздухе, холодный и отточенный как скальпель. Он рассекал нашу реальность на «полезные активы» и «бракованный материал». Для нас это были люди, нуждающиеся в помощи. Для него — статистическая погрешность, неэффективные единицы.

— Мы будем искать способ им помочь, — сказала я, и мой голос прозвучал тверже, чем я ожидала. Внутри все сжалось в комок. — Каждая жизнь имеет ценность.

Иван снова улыбнулся. На этот раз улыбка была широкой, открытой и оттого — самой опасной из всех.

— Благородно, — произнес он, и в его бархатном тоне я уловила легчайшую, почти неуловимую нотку насмешки. — Безусловно, благородно. В таком случае, я к вашим услугам. Мой скромный опыт, полагаю, может быть полезен в этом… гуманитарном начинании.

Я смотрела на него и понимала. Мы вытащили из прошлого не просто ученого. Мы разбудили хищника, который уже оценил новую экосистему и искал в ней свою нишу.

— Кстати, о ценности, — продолжил Иван, его взгляд скользнул по моему браслету, задержавшись на изумрудном свечении, обозначавшем мой союз со Степаном. — А кто, собственно, является верховным арбитром в вашем… возрожденном обществе? Кто определяет, кому и сколько ресурсов выделять на эту помощь? Кто расставляет приоритеты? Полагаю, не демократическое голосование.

Вопрос был отточенным клинком, вонзающимся в самое основание нашей системы. Мама была права. Самая страшная сила — не кометы, а инстинкт выживания отдельного человека, идущий вразрез с благом всех остальных. И этот инстинкт сидел напротив меня, вежливо улыбаясь.

Я сделала вид, что не заметила скрытого вызова, и ответила с легкой, деловой улыбкой.
— В нашем обществе нет единоличного арбитра, Иван. Ресурсами управляет центральная система — тот самый компьютер, что тысячу лет поддерживал здесь жизнь. Она просчитывает оптимальные цепочки снабжения, исходя из объективных данных. Нам, людям, остается лишь исполнять ее рекомендации. — Я коснулась браслета, вызывая голограмму с данными по мутировавшим. — Кстати, говоря о помощи… ваши познания в генной инженерии были бы как раз кстати для калибровки био-принтеров под новых пациентов. Не хотите взглянуть? Спецификации довольно сложные.

Это был мой ход конем. Я переводила разговор из опасной сферы власти в безопасное русло конкретной технической задачи, одновременно проверяя его компетенцию.

Иван наклонился к голограмме, и его выражение лица изменилось. На смену вежливой маске пришла острая, хищная концентрация. Его пальцы стали быстро листать невидимые страницы данных, он впитывал информацию с пугающей скоростью.
— Любопытно, — пробормотал он. — Вы используете ретровирусные векторы для доставки корректирующих последовательностей… Но стабилизатор на основе фосфолипидов XR-7… Он нестабилен при нынешнем уровне радиации. Вам нужен аналог, но с включением селена. Я работал над подобной формулой.

Он не спрашивал, он констатировал. И был абсолютно прав. Проблема со стабилизатором была одним из наших главных камней преткновения.

— У вас есть данные по этой формуле? — не удержалась я, и тут же пожалела, что выдала свой интерес.

Иван медленно откинулся назад, и в его глазах вновь появилось то же оценивающее выражение, что и в начале разговора.
— Возможно, — ответил он уклончиво. — Память после тысячелетнего сна — штука ненадежная. Но я уверен, что в процессе совместной работы все необходимое… вспомнится.

В его словах не было угрозы. Было предложение. Четкое и недвусмысленное. Его знания в обмен на… что? Пока не ясно. Но он давал понять, что его сотрудничество — не бескорыстный дар.

Во время нашего дальнейшего разговора, от Ивана мы узнали ключевую деталь. В первом обнаруженном бункере находилась не просто группа ученых. Там была верхушка бывшей власти нескольких стран, их личная охрана, отобранные специалисты и обслуга. Это был самый защищенный и привилегированный ковчег. Вероятность найти выживших в остальных бункерах, по его словам, была стремительно близка к нулю. Его тон, когда он говорил о «других», был таким же, как при упоминании неэффективной вакцины — слегка презрительным.

После разговора я отправила Ивана «отдохнуть», сославшись на необходимость адаптации. Он ушел с той же вежливой улыбкой, но я заметила, как его взгляд на прощание скользнул по голографической карте наших городов, будто запоминая планировку.

Когда дверь закрылась, я осталась одна в тишине кабинета, и по спине пробежал холодок. Эмпатия — не точная наука, но она редко обманывала. От этого человека исходила аура холодной, сфокусированной амбициозности. Он смотрел на наш мир не как на спасение, а как на новую шахматную доску, где он уже искал свои фигуры и вычислял ходы. Мама предупреждала в своих записях: «Инстинкт выживания отдельного человека — самая страшная сила». Иван был живым воплощением этого инстинкта. Мы вытащили из прошлого не просто учёного. Мы разбудили хищника, и теперь предстояло решить — как с ним сосуществовать, чтобы самому не стать добычей.

Глава 7. Пробуждение найденышей.         

Прошел год с момента пробуждения Ивана. Год напряженной, выматывающей работы. Мы с братьями, Степаном и теперь уже Иваном трудились не покладая рук, спасая тех, кого еще можно было спасти. День за днем, неделя за неделей, слившиеся в одно бесконечное «сейчас», наполненное голограммами схем, биометрическими данными и горьким привкусом кофе.

И вот настал день, когда мы должны были вывести из капсул первую крупную партию «новеньких» — тех, чьи тела были лишь незначительно изменены и успешно прошли адаптацию. Мутировавших, самых тяжелых, мы стабилизировали, но для закрепления результата им требовалось еще около полугода в анабиозе. К сожалению, многим из них пришлось целенаправленно усиливать мутации, адаптируя для жизни в водной среде — их скелетные структуры были нежизнеспособны на суше.

Зал пробуждения, специально оборудованный в одном из отсеков нашей пещеры, был залит мягким, рассеянным светом. Ряды капсул напоминали гигантские бутоны, готовые раскрыться. Воздух гудел от работы систем жизнеобеспечения и был стерильно чистым, пахнущим озоном.

— Показатели в норме, — голос Родиона, доносившийся из командного центра, был ровным, но я чувствовала его напряжение через нашу телепатическую связь. — Запускаю последовательный протокол пробуждения.

С шипением гидравлики крышки капсул начали отъезжать. Первый вздох. Первый стон. Первый детский плач, от которого сжалось сердце. Технически все прошло безупречно. Но за этим последовала не радость, а тихий, методичный ужас.

Люди пытались подняться и тут же оседали обратно, их мышцы и кости, хоть и усиленные, не были готовы к непривычной гравитации. Кто-то схватывался за голову от приступа тошноты — вестибулярный аппарат бунтовал. Чей-то первый глубокий вдох обернулся надрывным, лающим кашлем — их легкие, тысячу лет дышавшие иной смесью, протестовали против нового воздуха. Зал наполнился не возгласами облегчения, а сдавленными стонами, испуганным плачем и растерянными вопросами, тонущими в гулком эхе пещеры.

Я стояла рядом с Дарием и Родионом, наблюдая за этим хаосом, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Это был не триумф, а суровая расплата за тысячелетний сон, жестокое напоминание, что спасение — это только начало пути.

Для них мы построили новый, Седьмой город, в нескольких километрах от нашего кластера. Селить их с собой было бы безрассудством. Когда самый тяжелый период первого шока прошел, мы обеспечили их простой, но функциональной одеждой, накормили питательными пастами и, с помощью Дария, переместили на центральную площадь их нового дома.

Я была с Дарием и Родионом. Пока люди приходили в себя, ошеломленно разглядывая странную архитектуру и купол, фильтрующий неестественно яркое солнце, Родион активировал усилитель звука. Шум толпы стих, как по мановению руки.

Я сделала шаг вперед. Тысячи глаз уставились на меня. В них читался шок, страх, надежда и полная потерянность. Мой голос, усиленный технологией Родиона, прозвучал четко и спокойно, доносясь до каждого, как будто я стою рядом.

— Приветствую вас, новые жители мира Харлив, — начала я, и внутри все сжалось в тугой комок. Они смотрели на юную девушку с рубиновыми волосами и слушали слова о тысячелетней катастрофе. Видели ли они во мне спасителя или очередную компьютерную программу? Я вложила в голос всю уверенность, на которую была способна.

- Тысячу лет назад произошла катастрофа. Комета, несмотря на все усилия, прошла слишком близко, сдвинув орбиту планеты. Мир, который вы знали, перестал существовать.

В толпе пронесся гул, полный ужаса и неверия. Я дала ему стихнуть.

- Мы знали об этом. Моя мать, гениальный ученый, за пятнадцать лет до удара начала готовить убежища. Она сохранила не только людей, но и всю биосферу Земли — каждое растение, каждое животное, от гигантских секвой до мельчайших насекомых-опылителей. Ваш бункер был одним из многих, но, к сожалению, единственным, кого нам удалось найти живыми.

Я увидела, как у многих на глазах выступили слезы. Они плакали по миру, которого больше не было.

- Спустя пятьсот лет наши машины начали возрождать планету. Но из-за сдвига орбиты процесс занял не семьсот лет, а тысячу. Вы пробыли в сне дольше, чем планировалось. Ваши тела… не были готовы к новому миру. Нам пришлось их укрепить, чтобы вы могли дышать этим воздухом и ходить по этой земле, не ломая кости. Без этого вы бы не выжили.

Я показала рукой на идеальные фасады зданий, на сады с причудливыми фиолетовыми и серебристыми деревьями.

- Мы построили для вас этот город. Здесь есть все для жизни: дома, мастерские, запасы продовольствия и семян. Вы можете заниматься земледелием, разводить животных, осваивать ремесла. Ваше будущее — в ваших руках.

Я подошла к единственной металлической колонне в центре площади.

- Это — ваш источник знаний и связи. Прикоснитесь к ней, и вы получите информацию о любом инструменте, растении или животном этого мира. Если ваших знаний будет недостаточно — запросите связь с нами через колонну. Мы поможем. Но…

Я сделала паузу, обводя взглядом толпу, и мой голос стал тверже.

- …постарайтесь обходиться своими силами. Мы подарили вам шанс, но не собираемся вести вас за руку. Вы не маленькие дети, а мы не няньки.

Тут из толпы вышла хорошенькая девушка и задала вопрос: — Скажите, а почему мы все друг друга понимаем? Ведь мы все разных народностей?

Ее улыбка была сладкой, но глаза, голубые и холодные, как лед, оставались непроницаемыми. Мой дар эмпатии уловил исходящую от нее волну — не искреннего любопытства, а выверенной провокации.

— Хороший вопрос, — ответила я, сохраняя спокойный тон. — За то время, что мы стабилизировали ваши организмы, вам был заложен базовый лингвистический пакет. Чтобы избежать барьеров в общении с самого начала.

Я почувствовала, как Дарий телепатически посылает мне предупреждение: «Люба, осторожно. Она не одна.» Краем глаза я заметила, как несколько человек — двое крепких мужчин и еще одна женщина — обменялись быстрыми взглядами, подготавливая почву.

Девушка не отступала. Она вышла еще на шаг вперед, ее голос звенел, привлекая всеобщее внимание.
— Да, есть еще вопрос. — Ее улыбка стала язвительной. — А почему это вы решили нами управлять?

Вопрос повис в воздухе, острый и отравленный. В толпе прошел встревоженный гул. Я почувствовала, как Степан, наблюдающий за трансляцией, через браслет посылает мне волну поддержки.

— Девушка, — я слегка наклонила голову, — а с чего вы это решили? Разве мы вам что-то навязываем? Ставим над вами своего человека? Напротив. Мы построили для вас отдельный город. Обеспечили вас всем необходимым для старта. Дали вам инструменты и знания. Живите, выбирайте себе руководство, стройте свою жизнь. Мы не будем вас беспокоить без вашей просьбы.

— Ну да, все такие добренькие, — она фыркнула, и в ее голосе зазвенела открытая издевка. — А не успеем оглянуться, как мы все — ваши слуги. Или, того хуже, рабы для утех.

Тишина в толпе стала гробовой. Воздух наэлектризовался. Эта фраза была рассчитана на удар ниже пояса, на провокацию скандала и подрыв нашего авторитета с самого начала. Я увидела, как некоторые люди смотрят на меня уже с подозрением.

Гнев, горячий и праведный, вспыхнул во мне. Но я подавила его. Она ждала именно реакции, оправданий, спора. Я не стала давать ей этой возможности.

Проигнорировав ее последнее высказывание, как будто его и не было, я снова обратилась ко всей толпе, мой голос вновь обрел ровную, металлическую твердость.

— Мы уходим. Все важное я вам сообщила. Расселяйтесь, ищите себя в работе и развивайтесь. Всего вам доброго.

Я кивнула Дарию. Пейзаж площади с тысячами недоумевающих лиц мгновенно сменился знакомой уютной гостиной нашего дома в Первом городе. Тишина, воцарившаяся после гулкого шума толпы, была оглушительной.

Я тяжело опустилась на диван, чувствуя, как дрожат колени. Не от страха, а от выплеснутого адреналина и гнева.

— Не принимай близко к сердцу, — обнял меня Степан, его голос был спокоен, но в глазах читалась та же настороженность. — Одна дура нашлась.

— Это была не дура, — мрачно произнес Дарий, опускаясь в кресло. Он выглядел бледным. — Я видел их, пока ты говорила. Группа человек десять. Они не боялись и не были растеряны. Они... оценивали. Как волки, принюхивающиеся к стаду.

Родион, не отрываясь от экрана с данными колонны из Седьмого города, добавил без эмоций:
— А теперь послушайте. Первый запрос от нового города. Не «как посадить картошку», а «каковы юридические полномочия Совета Пробудившихся и на каких документах они основаны?». Запрос поступил через три минуты после нашего ухода.

В комнате повисла тягостная, звенящая тишина. Мы обменялись взглядами. Первый выстрел в новой, необъявленной войне за будущее Харлива был сделан. И мы даже не знали имени той девушки, которая его произвела.

 Глава 8. Неожиданное предательство.

Прошло полгода с последних событий или три года с половиной с момента пробуждения Любы.

Был теплый вечер, один из тех редких моментов затишья, что мы научились ценить как величайшую роскошь. Я сидела со Степаном на широких качелях на террасе нашего дома, покачиваясь в такт его равномерным толчкам ногой. В кружке у меня остывал морс из местных ягод, терпких и слегка пряных. Птицы — вернее, существа, их напоминающие, с переливчатыми перламутровыми крыльями, — оглашали воздух своими странными, скрипучими трелями. Алое солнце, большее и более плоское, чем я помнила, медленно сползало к зубчатому горизонту, окрашивая защитный купол в кроваво-багряные тона. Легкий ветерок, пах озоном и сладковатым дымком — где-то жгли сухие стебли серебристой полыни.

Мы говорили о планах на завтра. Мутировавших, к нашему величайшему сожалению, так и не удалось вернуть к первоначальному облику. Но мы достигли стабильности. Мы остановили хаотичные процессы в их организмах, закрепили изменения на генном уровне, превратив уродство в адаптацию. Те, кому было суждено жить в воде, обрели жабры и плавники; те, кто оставался на суше, — мощные мышцы и прочный хитин. Завтра предстояло начать их пробуждение. Не всех сразу — партиями. С каждым нужно будет говорить, объяснять, помогать пережить шок от нового тела. Мы понимали — на это уйдет не меньше месяца.

Я допивала последние глотки морса, как вдруг мир содрогнулся. Глухой, утробный грохот, шедший из-под земли, ударил по ушам и вжал меня в спинку качелей. Степан инстинктивно рванулся, чтобы прикрыть меня собой. Стеклянная кружка выскользнула из моих пальцев и разбилась о пол террасы, орошая все вокруг алыми брызгами морса, похожими на кровь. Где-то в городе тревожно завыли сирены, а свет на мгновение погас и моргнул, перейдя на аварийное питание.

— Пещера… — выдохнула я, и в груди похолодело.

Я тут же мысленно послала запрос через браслет к центральному компьютеру. Не на диспетчерский пульт, а прямо к ядру, к тому самому кристаллическому дереву, что хранило все наши данные. В ответ — оглушительная, звенящая тишина. Ни статуса, ни телеметрии, ни привычного фонового гула связи. Только пустота.

Сердце остановилось, а потом рванулось в бешеной, неистовой пляске, отдаваясь оглушительным стуком в висках. Нехватка воздуха сдавила горло. Компьютер был не просто машиной. Рядом с ним, в своей молочно-матовой капсуле, спала мама. Если удар пришелся туда… Если ее капсула повреждена…

Черные мушки заплясали перед глазами. Я почувствовала, как подкашиваются ноги, и мир поплыл.

— Люба! Дыши! — Голос Степана пробился сквозь нарастающий панический шум в ушах. Его сильные руки подхватили меня, не давая рухнуть на осколки. Он прижал мою голову к своей груди, и его ровное, глубокое дыхание стало якорем в нарастающей буре. — Все живы. Мы со всем разберемся. Главное — дыши. Медленный вдох… и выдох… Если что разрушено — починим. Дыши, родная. Вдох… и выдох…

Я цеплялась за его голос, как утопающий за соломинку, заставляя легкие работать. Проклятая эмпатия выхватывала из воздуха всеобщую панику, доносящуюся из города, и смешивала ее с моим собственным ужасом. Но его спокойствие было непробиваемым щитом. Оно медленно, капля за каплей, гасило внутренний пожар.

Когда дрожь в коленях немного утихла, я, все еще цепляясь за него, тут же мысленно связалась с Дарием.
«Дарий! Взрыв в пещере! Связь с компьютером мертва! Капсула мамы…» — я не смогла договорить.

Его ответ пришел мгновенно, острый, как лезвие, и обжигающе холодный:
«Черт! Я далеко, на разведке рудника. Держись. Через минуту я заберу тебя и Родиона.»

Я почувствовала, как его присутствие в моем сознании исчезло, сменившись сосредоточенной пустотой, в которой он готовился к прыжку.

Через минуту он был у меня с Родионом, и мы все вместе направились в пещеру.

Благодаря тому что пещеры были укреплены мамой специальными конструкциями из сплава с памятью формы, они не обрушились. Но картина, открывшаяся нам, была немногим лучше обвала. Воздух был густым от едкой взвеси пыли и дыма, резавшего глаза и горло. Свет аварийных прожекторов, пробиваясь сквозь чад, выхватывал из мрака жуткие подробности: оплавленные стойки, развороченные панели управления, груды обломков.

Мы бросились к сердцу пещеры — компьютеру. Он стоял, но рядом с ним зияли черные воронки, а его кристаллические ветви были покрыты сажей и сколоты ударной волной. Родион, не теряя ни секунды, уже подключил портативный сканер к уцелевшему интерфейсу.
— Прямого попадания не было, — его голос был напряженным, но ровным. — Заряд был заложен у основания. Поврежден блок дальней связи и часть периферийных систем. Ядро… цело. Данные не пострадали.

От этих слов стало чуть легче, но главный наш ужас был впереди. Мы повернулись к рядам с капсулами.

Зрелище было душераздирающим. Десятки капсул, еще недавно мерцавшие ровным светом, теперь представляли собой груды искореженного металла и оплавленного стекла. От одной капсулы к другой мы пробирались как по полю боя, и с каждым шагом сердце сжималось все больнее. Большая часть капсул была повреждена и из них две трети не подлежали восстановлению.

И вот мы подбежали к ней. К капсуле матери. Ложемент, на котором она покоилась, был покрыт осколками и слоем пыли, но сама капсула… Мамина капсула была тоже повреждена. Верхняя панель управления была вдавлена, дисплей погас, а по молочно-матовому стеклу змеилась трещина, похожая на черную молнию.

Внутри меня что-то оборвалось. Я бросилась к ней, сметая руками осколки, пытаясь сквозь мутное стекло разглядеть хоть что-то, хоть тень.
— Мама… — вырвался у меня сдавленный стон.

Родион, бледный как полотно, уже возился с аварийным разъемом, пытаясь подключиться к ее внутренним системам. Его пальцы летали над интерфейсом.
— Данные не передаются. Дисплей мертв. Нужно прямое подключение, обходными путями.

Эти два часа, пока он и его команда роботов ювелирно восстанавливали соединение, стали для меня вечностью. Я не находила себе места, бесцельно металась вокруг, не в силах оторвать взгляд от той зловещей трещины. Степан не пытался меня успокоить словами, он просто стоял рядом, положив руку мне на плечо, и его молчаливая поддержка была единственным, что не давало мне рухнуть в бездну отчаяния. Я мысленно проигрывала все наши последние разговоры, ее улыбку, ее усталые глаза… Мысли о том, что она могла погибнуть в один миг, после всего, что пережила, были невыносимы.

Наконец Родион издал короткое, сдавленное восклицание. На его планшете замигали данные.
— Есть контакт! — крикнул он. — Она жива! Показатели… стабильны. Но…

Он замолчал, вглядываясь в бегущие строки кода и биометрические графики. Я ринулась к нему, жадно вглядываясь в экран.

Данные с капсулы меня немного обрадовали. Мать жива. Сердцебиение, мозговая активность, все основные функции — в норме. Но дальше шли сложные системные отчеты, и Родион медленно, подбирая слова, начал объяснять:
— Взрыв… он вызвал не просто механические повреждения. Была микросекундная потеря питания, сбой в работе наноконтроллеров, которые проводили коррекцию ее организма. Взрыв вызвал какие-то изменения в ее хранении. Процесс регенерации и адаптации был прерван на критической стадии. Теперь система не может его возобновить, не может и безопасно его завершить. Она в своего рода… системном подвесе.

Он показал на сложный график, где одна из кривых замерла в неестественном пике.
— Чем они обернутся, не знал никто. Организм стабилен, но он заторможен в состоянии незавершенной трансформации. Пока мы не поймем, на какой именно стадии произошел сбой и как это скажется на ее нейронных связях, структуре тканей… Повреждения капсулы нанесли вред в перестройке организма и что будет дальше не известно.

Когда все было восстановлено, мы поставили защиту на всю пещеру. Это была не просто новая дверь или энергетический барьер. Родион активировал протокол «Крепость», разработанный мамой на случай непредвиденных угроз. Скрытые устройства в скалах испустили низкочастотный гул, и стены зала покрылись мерцающей паутиной силовых полей. Теперь любое несанкционированное проникновение вызывало бы мгновенный паралич и блокировку всех нейронных функций. Теперь туда могли зайти только мы, носители нашей крови или те, кому был дан пропуск лично нами.

Я стояла перед этим новым, неприступным рубежом, и меня била мелкая дрожь. Это была не дрожь страха, а леденящая ярость. Кто-то посмел нарушить ее покой. Кто-то прикоснулся к ее святилищу с грязными руками и пороховой сажей.

Родион, бледный и молчаливый, закончил сличать последние данные. Он повернулся к нам, и в его глазах читалась неподдельная боль.
— Компьютер выдал окончательный прогноз, — его голос был хриплым. — Маму нельзя выводить из криосна еще лет сто. Система должна стабилизировать последствия сбоя, и этот процесс нельзя ускорить. А потом надо будет изучать ее состояние и на основании его пытаться разбудить.

Сто лет. Целое столетие ожидания и неизвестности. Эти слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец.

— Мы восстановили, что произошло, — Дарий подошел к нам, его лицо было искажено холодной ненавистью. Он вызвал голограмму реконструкции событий. — Нападение было спланированным. На пещеру было произведено нападение мутировавших. Они проникли через вентиляционные шахты, которые мы считали безопасными.

На записи с уцелевших камер мы увидели их — десяток существ, чьи тела были уродливым гибридом человека и зверя. Они двигались с пугающей целеустремленностью.
— Они взяли часть продуктов, то, что смогли унести, — продолжал Дарий, — и намеренно, методично разложили взрывчатку по пещере с капсулами. Больше всего ее было рядом с компьютером.

Кадры показали, как один из мутантов, чьи пальцы больше напоминали щупальца, закладывал компактные заряды именно у основания кристаллического дерева и у капсулы нашей матери. Это не был акт слепого вандализма. Это был точечный, осмысленный удар по самому сердцу нашего мира.

— Из этого следовало что кто-то из новеньких, которых мы спасли, решил нас так «отблагодарить», — прошипела я, сжимая кулаки так, что кости затрещали. — У них не было ни знаний, ни ресурсов для создания таких зарядов и для вывода мутировавших из анабиоза. Но зачем? Какой в этом был смысл? И явно что в этом участвовали и ученые.

Логика вела к одному, самому очевидному и самому страшному выводу. Предательство было внутри. Тот, кого мы спасли, кому дали кров и знания, вонзил нам нож в спину. Иван? Та девушка с площади? Или кто-то, о ком мы еще не знали?

Я послала срочный вызов по браслету всем главам городов, всем, кто был в нашей команде. Через час, в главном зале управления, собрались и голограммы тех, кто не мог прибыть физически. Лица на экранах были напряженными и суровыми.

Я описала ситуацию, не скрывая ни деталей разрушений, ни состояния матери. В зале повисла гробовая тишина, а потом его наполнил гул возмущения и гнева.

— С этого момента, — мой голос прозвучал металлически-четко, перекрывая шум, — всех новеньким будем подвергать проверке на лояльность. Мы выжили не для того, чтобы пройдя все перипетии погибнуть от рук тех, кого спасли.

Я видела, как некоторые из глав, особенно из городов что расположены вблизи города новеньких, помрачнели. Это была тяжелая, некрасивая мера. Но другого выхода не было.

— Причем цель была не понятна, — добавила я, обращаясь уже к своей команде. — Чего они хотели добиться? Уничтожить компьютер? Убить мою маму? Послать нам предупреждение? Или… это была диверсия, чтобы отвлечь нас от чего-то другого?

Собрав отряд, мы отправились в бункер, где были размещены мутировавшие. Адреналин жёг мне кровь. Мы телепортировались прямо в центральный зал, где были капсулы.

Картина была удручающей. В бункере все капсулы были вскрыты. Не взломаны, а аккуратно открыты с помощью кодов. Они стояли пустые, как выпотрошенные раковины. Ни одного мутировавшего не было. Лабораторное оборудование разграблено, все ценные образцы и данные — изъяты. Все, что не представляло для них интереса, было безжалостно разрушено — консоли, мониторы, даже мебель.

— Куда же все подевались? — пробормотал Степан, осматривая место происшествия. — Их больше сотни тысяч. Они не могли просто испариться.

Дарий закрыл глаза, и я почувствовала, как его сознание расползается волной, сканируя километры лесов, долин, подземных пещер.

Через несколько минут он открыл глаза. Его лицо было пустым и усталым.
Он сказал, что в радиусе его дара живых, кроме нас нет.

— Никого. В радиусе ста километров — ни одной живой души, кроме нас. Но это невозможно! Даже если они ушли пешком, я должен был увидеть их след, как светящуюся реку. Но там пусто. Словно они не живые, а будто их поглотила сама земля.

Глава 9. Запись

Тишина в бункере была звенящей, нарушаемой лишь потрескиванием нашего снаряжения и тяжелым дыханием. Мы стояли среди пустых, зияющих капсул, и чувство полного поражения, густое и липкое, как смола, медленно заполняло пространство между нами. Они просто исчезли. Сотни тысяч мутировавших тел, целая армия, обращенная против нас кем-то изнутри, испарились, не оставив следов.

— Ничего, — сквозь зубы выдохнул Дарий, в ярости ударив кулаком по корпусу ближайшей капсулы. Металл глухо прогнулся. — Ни следов, ни энергетических следов телепортации, ничего! Как призраки!

Степан методично осматривал панели управления, его лицо было каменной маской концентрации, но я чувствовала исходящее от него напряжение. Он, как и я, понимал: мы проиграли первый раунд, даже не поняв правил игры.

Родион же не участвовал в общих поисках. Он стоял поодаль, прислонившись к стене, его взгляд был устремлен внутрь себя, в тусклую пустоту коридора, ведущего в технические отсеки. Его пальцы непроизвольно шевелились, будто перебирая невидимые нити памяти.

— Родя? — тихо позвала я, подходя к нему. — Ты в порядке?

Он медленно перевел на меня взгляд, и в его глазах читалось не отчаяние, а нечто иное — напряженная работа мысли, попытка выудить из глубин сознания ускользающую деталь.

— Здесь должно было быть… — он начал и замолчал, снова уставившись в коридор. — Когда мы устанавливали стационарный портал и сервер… Я… я всегда ставлю «шпиона». На всякий случай.

Он оттолкнулся от стены и быстрыми шагами направился вглубь бункера. Мы, обменявшись недоуменными взглядами, последовали за ним. Он привел нас в тесное, заброшенное помещение, заваленное старыми контейнерами и списанными деталями. В дальнем углу, за слоем пыли, виднелась неприметная панель, почти сливавшаяся со стеной.

— Я не говорил, — пробормотал он, сдувая пыль и проводя сканером по поверхности. Панель бесшумно отъехала, открыв скрытую нишу. Внутри мерцало скромное, автономное устройство — кристаллический шпиль, окруженный узлом охлаждения. — Центральный компьютер… он уязвим. Его могут взломать, отключить, как и случилось. А эти… — он коснулся шпиля, — …они записывают все. Непрерывно. Данные не передаются, они хранятся здесь, в автономной ячейке. Я создал их для всех критических объектов и… забыл рассказать. После взрыва, мамы… в голове было пусто.

В его голосе звучала вина, но у меня сердце екнуло от внезапно вспыхнувшей надежды. Это был шанс. Луч света в абсолютной тьме.

— Ты гений, — тихо сказал Дарий, подходя ближе. Его ярость сменилась жгучим нетерпением.

Родион извлек кристалл. Его пальцы, обычно такие точные и уверенные, слегка дрожали.
— Данные целы, — он подключил ячейку к своему планшету. На экране замигал индикатор доступа. — Память почти заполнена. Они записали… все.

Мы столпились вокруг него, затаив дыхание. Воздух в тесном помещении стал густым от напряжения. Нас было четверо: я, чувствовавшая, как сердце колотится где-то в горле; Степан, чья рука легла мне на плечо, твердая и ободряющая; Дарий, сжимавший и разжимавший кулаки, готовый в любой миг ринуться в бой; и Родион, наш молчаливый кудесник, державший в руках ключ к разгадке.

Он запустил протокол воспроизведения. На экране планшета замерла темнота коридора бункера, помеченная временными метками. Секундомер пополз вперед.

— Приготовьтесь, — глухо произнес Родион. — Сейчас мы узнаем, кто и зачем это сделал.

Мы смотрели на экран, готовые увидеть лицо нашего врага.

На экране планшета, в холодном свете аварийных фонарей бункера, замерли два силуэта. Мы узнали их мгновенно. Иван и та самая «симпатичная девушка» с площади, чье лицо теперь казалось нам маской дьявола. Они стояли в центре зала с капсулами, и Иван обнимал ее за талию. Она запрокинула голову и залилась звонким, победным смехом, который, лишенный звука, выглядел еще более жутко. Он улыбался своей холодной, хищной улыбкой, и по его лицу было видно — он торжествовал.

— Смотри-ка на них, — прошипел Дарий, и его голос был низким, как рычание. — Веселятся.

У меня в груди все сжалось в ледяной ком. Я смотрела на их ликующие лица, и ненависть подступала к горлу кислым комом.

— Отмотай назад, — тихо сказала я Родиону. — Нам нужно понять, когда это началось.

Родион кивнул, его пальцы заскользили по интерфейсу. Временная шкала поползла в обратную сторону, пролистывая дни, недели и месяцы напряженной работы, которую мы считали общей. И вот, метка остановилась на дате, которая вызвала у нас всех глухой удар в душу. Сразу после пробуждения всех новеньких с низкой мутацией, он привел ее сюда.

На записи Иван выглядел бледнее, но его глаза горели тем же острым, оценивающим огнем. Девушка — ее звали, как мы позже выяснили, Алиса — шла за ним, озираясь с подобострастным любопытством. Они остановились в том же зале.

Их диалог был очень занимателен. Родион включил звук. Голос Ивана, полный уверенности, заполнил тесное помещение.

«Ты видишь это, Алиса?» — он обвел рукой ряды капсул. «Спящее стадо. Малыши думают, что спасли нас. Что мы должны быть им благодарны».

«А разве нет?» — наигранно удивилась Алиса, но в ее глазах читался азарт.

Иван фыркнул.
«Нет. Они отсиживались в своих высокотехнологичных норах, пока мир горел. А мы… мы выживали по-настоящему. И теперь они, эти исправленные, улучшенные дети, воображают себя хозяевами положения».

Он повернулся к ней, и его лицо озарилось внутренним светом фанатика.
«Я изучил их структуру. Вся их власть, весь контроль — зиждется на одном-единственном элементе. На их центральном компьютере. На том самом «дереве», что хранит все данные и управляет системами. Пока он работает, они — боги. Но лишившись его…»

Он сделал паузу, давая ей понять.
«Они слабы. Они привыкли полагаться на машину. Они даже свои тела доверили алгоритмам. Они не знают, что такое настоящая борьба. А мы знаем». – как ученик перед учителем ответила Алиса.

 «Нужно нанести точечный удар. Не разрушать, нет. Это наш будущий актив. Но вывести его из строя. Послать им сигнал. Показать, что их крепость уязвима. И параллельно — создать свою силу. Тех, кого они называют «мутировавшими» … они идеальны. Они сильны, выносливы, и они будут ненавидеть тех, кто сделал их такими. Они станут нашей армией. А ты…» — он коснулся ее подбородка, — «…ты будешь королевой всего этого».

Лицо Алисы расплылось в восторженной, жадной улыбке.
«И мы будем править вместо них?» — прошептала она.
«Мы будем править с ними. Или поверх них, — поправил он. — Но для начала нужно убрать ту, что стоит у руля. Эту… Любовь. И ее братьев. Без своего компьютера они всего лишь дети с игрушками, которые слишком опасны для них».

Мы стояли, окаменев, слушая этот разговор. Холодная ярость, которую я испытывала, сменилась леденящим душу пониманием. Это была не просто месть или жажда разрушения. Это был продуманный, хладнокровный план по захвату власти. Они не просто хотели навредить. Они хотели наш трон, который был только в их головах. И первым шагом было уничтожение моей матери и всего, что она создала.

Вот только они ошибались, хоть мы все и выглядели еще не оперившимися юнцами, но у каждого из нас была своя нелегкая судьба. И в капсулу мы ложились в разном возрасте. Не изменились в возрасте только дети, они так и остались детьми.

Степан выругался сквозь зубы. Дарий молча уставился на экран, и по его лицу было видно, как он мысленно уже рвет Ивана на куски.

— Хватит, — наконец сказала я. — Давайте посмотрим куда они отправились. Ушли через портал или как-то по-другому.

Родион быстро перемотал запись, вот только нас ждало фиаско. Иван словно что-то чувствуя, прямо во время пробуждения мутировавших, что-то зажал в руке. Запись моргнула и прекратилась.

- Тайна, покрытая мраком. – Мрачно констатировал Дарий. – Значит надо искать везде.

Словно по единой, незримой команде, мы сорвались с места. Ярость, холодная и отчетливая, наконец обрела цель, имя и лицо. Мы кинулись на поиски Ивана. Дарий, не тратя сил на телепортацию, просто распахнул перед нами портал прямо в его временное жилище в Научном секторе.

Комната была пуста. Стеллажи с образцами, голографические проекты — все оставалось на своих местах. Даже чашка с недопитым чаем стояла на столе. Но самого Ивана, как и всего оборудования, не было. Воздух был неподвижен и безмолвен.

— Проверить все города! — скомандовала я, и в голосе прозвучала сталь, которой не было там еще час назад. — Все улицы! Каждое здание!

Мы метались от одного поселения к другому, поднимая на ноги глав и службы безопасности. Тревога, передаваясь по цепочке, нарастала, как снежный ком. Запросы летели во все уголки Харлива. Но ответ был один и тот же, унизительный и зловещий. Ни в одном из городов его не было.

Он исчез. Бесследно. Как призрак. Как и полностью мутировавшие. Мы проверили все — от жилых кварталов до самых отдаленных метеостанций. Мы осмотрели и все свои города, и город для новеньких, но он как будто провалился сквозь землю.

От Алисы тоже не осталось и следа. Та самая девушка, что язвила мне на площади, растворилась в воздухе. Ее скромное жилище в Седьмом городе было пустым, словно в нем никто и не жил.

Мы стояли на смотровой площадке центрального шпиля, втроем — я, Дарий и Родион. Степан координировал поиски внизу. Перед нами расстилалась панорама наших городов, укрытых под куполами, как драгоценности в оправе. Мы создали этот мир. Мы дали в нем приют тем, кого спасли. И теперь этот мир, наш мир, оказался пронизан невидимыми ходами, по которым безнаказанно перемещался наш враг.

— Он не мог просто так исчезнуть, — скрипя зубами, проговорил Дарий. — Ни следов телепортации, ни физических следов, ничего! Они не могли все просто испариться! Да еще и с оборудованием!

Родион, бледный и молчаливый, смотрел куда-то вдаль, за горизонт, где буйствовала дикая, необузданная природа Харлива.

— А если могли? — тихо произнес он. Все взгляды устремились на него. — Мы искали в наших городах. В нашей инфраструктуре. Но мы не искали… там.

Он показал рукой на багровеющие леса и сизые горные хребты, виднеющиеся за пределами куполов.

— Мы не искали в дикой зоне. Мы не знаем, что там. Мы не знаем, какие у него могли быть запасные базы. Или… — он запнулся, — …или кто-то помог им уйти способом, о котором мы не знаем.

Иван не просто скрылся. Он отступил в ту самую тьму, из которой мы когда-то извлекли его, чтобы снова нанести удар. И на этот раз мы не знали ни времени, ни места.

Глава 10. Подземелье Ивана

Мы все вернулись в бункер с капсулами мутировавших. Родион стоял, опустив голову, его пальцы бессильно сжимали и разжимали портативный сканер. От него исходила волна такого отчаяния, что моя эмпатия, и без того перегруженная, сжималась в тугой болезненный комок.
— Я должен был... я мог... — он бормотал, не в силах договорить.

Сильная рука легла мне на плечо. Степан. Его спокойствие было каменной стеной, о которую разбивалась моя нарастающая паника.
— Дыши, Люба, — тихо сказал он. — Истерика не поможет. Они не призраки. Они ушли. Физически. Нам нужно понять — куда и как.

Он был прав. Шок и ярость — роскошь, которую мы не могли себе позволить. Я сомкнула веки на секунду, отсекая хаотичные вихри чужих эмоций, заставляя мозг работать. Холодная, аналитическая часть меня, та, что досталась в наследство от матери, взяла верх.

— Они не испарились, — сказала я холодно. — Их вывели. Организованно. Посмотрите. — Я обвела рукой зал. — Нет следов паники, нет брошенных вещей. Это было не бегство. Это... эвакуация. Как жаль, что запись велась не по всему периметру бункера и обрывается в самом начале пробуждения.

- Да, это мое упущение. Вот только уже ничего не исправить. – Уныло ответил Родион.

Я поддерживающе ему улыбнулась.

- Зато благодаря тебе мы знаем кто нанес нам удар, и почему. Спасибо тебе за это. – Я порывисто обняла брата. Потом отошла от него и начала внимательно все вокруг рассматривать.

Подошла к глухой каменной стене, в которую, казалось, упирался дальний ряд капсул. Пол здесь был чище. Слишком чистым. И на каменной поверхности у самого пола я различила едва заметные параллельные полосы — следы, оставленные чем-то массивным, что долго стояло на месте и было недавно сдвинуто.

— Родя, — обратилась я к брату. — Просканируй эту стену. Не ищи двери. Ищи... несоответствие.

Он кивнул, его взгляд обрел привычную сосредоточенность. Он поднес сканер к стене, и его глаза замерли, уставившись в пустоту, видя то, что было скрыто от нас.
— Пустота, — прошептал он. — За этой глыбой — тоннель. Правильной формы. Искусственный. Но... — он покачал головой, — ...нет швов, нет механизмов. Цельный монолит.

Дарий, не говоря ни слова, вытянул руку. Я почувствовала, как воздух сгустился от мощного импульса телекинеза. Но каменная глыба даже не дрогнула. На лице Дария отразилось изумление.
— Не получается. Это... не просто камень. Он поглощает энергию.

— Ты всегда ставил ловушки, Родя, — сказала я, подходя ближе. — А они... они ставят замки, которые не взломать грубой силой. Но у каждого замка есть ключ. Они не стали бы создавать проход, которым не смогут пользоваться. Ищем сканер. Не механический. Биометрический.

Поиски заняли несколько минут. Родион, наконец, нашел его — крошечную, почти неотличимую от фактуры камня панельку, прикрытую слоем пыли.
— Считывает не отпечаток, — он тут же проанализировал. — Сложная генетическая сигнатура. Основана на... мутации.

Мы бы так и остались ни с чем, но в одном из темных углов послышалось шевеление. Там оказался единственный оставшийся в бункере мутант — юноша лет шестнадцати, с чешуйчатой, как у ящерицы, кожей на одной руке. Он жался в углу, испуганно наблюдая за нами.

Самое странное, что его не разбудили раньше, ведь мутации у него не слишком большие. Или это опять эксперименты Ивана?

Парнишку звали Лео. Он не пошел с другими, потому что боялся Ивана, того холодного, безжалостного расчета, что читался в его глазах.

— Лео, — мягко позвала я его. — Тебе страшно. Я понимаю. Но нам нужна твоя помощь. Только ты можешь открыть эту дверь.

Он колебался, его желтые зрачки-щелки метались между нами и стеной. Наконец, он кивнул и, дрожащей рукой, прикоснулся к панели.

Раздался тихий, почти неслышный щелчок. Каменная глыба, которую не смог сдвинуть телекинез Дария, бесшумно и плавно ушла в сторону, открыв черный, зияющий провал.

Из него пахнуло воздухом — холодным, стерильным, пахнущим озоном и смазкой. Запах, которого не могло быть в древнем только открывшемся бункере, значит им пользуются. И пользуются давно.

Мы вошли. Плотная, оглушающая тишина бункера сменилась низким, едва уловимым гулом работающих механизмов. Под ногами был не неровный камень, а гладкий, отполированный металл решетчатого настила. Стены, освещенные холодным синим светом лент, уходили вниз, образуя крутой спуск.

— Это... — Родион провел рукой по стене, его лицо выражало крайнее изумление. — Я думаю, понял, эти старые штольни проложены в породе, богатой фазовыми кристаллами. Они вносят хаос в любое энергетическое сканирование, рассеивая его. Иван не стал бороться с системой Дария. Он просто спрятался в самом большом ее "мертвом пятне". Он знал о нем. Он все просчитал.

Ледяная рука сжала мое сердце. Иван знал об этом убежище. Он его отремонтировал нашими материалами. Прямо у нас под носом. И он явно был не один.

Тоннель вывел нас на высокую металлическую галерею, опоясывающую нечто невообразимое. Мы замерли на краю, и у меня перехватило дыхание.

Внизу, теряясь в туманной дали, простирался колоссальный ангар. Его масштабы были ошеломляющими — он мог бы вместить весь Первый город. Но это было не пустое пространство, оно кишело жизнью.

Сотни тысяч мутировавших существ были построены в ровные, молчаливые шеренги. Это не была толпа. Это была армия. Идеально дисциплинированная. Я видела отряды, сгруппированные по типу мутаций: впереди — массивные, покрытые костяными пластинами существа, похожие на живые танки; за ними — более стройные и ловкие, с длинными конечностями и острыми когтями; сбоку — те, чьи тела источали едкую дымку, и на них были надеты усиливающие резервуары.

И оружие... Боже, оружие.

Это не были просто винтовки. Это были продолжения их тел. Для существ с клешнями — усиленные экзо-перчатки с вибрирующими лезвиями. Для тех, кто плевался кислотой — сложные системы нагнетания и прицельные комплексы на шлемах. Повсюду стояли стойки с энергетическими ружьями, и Родион, взглянув на них, прошептал:
— Это наши технологии... Но упрощенные. Грубые. Поставленные на поток.

На стенах мерцали голографические проекции — тактические карты наших городов, схемы обороны, планы учений. Они не просто прятались. Они учились. Готовились. Между рядами курсировали пособники Алисы. Именно они тогда поддерживали ее и следили за настроением в толпе.

В центре этого муравейника, на импровизированном командном пункте, стояли они. Иван и Алиса.

Он, в простом темном комбинезоне, с планшетом в руках, обходил строй, выслушивал снующих пособников и кивал головой. Он не был полководцем на параде. Он был инженером, проверяющим исправность механизмов. Он остановился перед одним из "танков", поправил прицельное устройство на его плече, что-то негромко сказал. Мутант, огромный, могущий разорвать его пополам, покорно склонил голову.

Алиса, сияя, как на празднике, шла рядом. Ее звонкий голос долетал до нас, отчетливый в гулкой тишине ангара:
— Никто не ожидает удара из-под земли, Иван. Они смотрят в небо, в леса... а мы будем под ними. Мы ударим из самого сердца камня.

Иван холодно посмотрел на нее, затем обвел взглядом свое детище.
— Они верят в дипломатию, Алиса. В гуманизм. В ценность каждой жизни. Это их ахиллесова пята, прекрасная и уязвимая. — Его губы тронула та самая, хищная улыбка. — Мы же верим в эффективность. И когда их уютные миры погрузятся в хаос, когда их технологии обратятся против них самих... они сами будут умолять нас о порядке. О том порядке, который мы принесем.

Я лежала, вжавшись в холодные камни пещеры, и смотрела на это. Не на банду мятежников. На государство. Цивилизацию-антипод, выросшую, как раковая опухоль, в недрах нашего общего будущего. Это была не просто угроза. Это было отрицание всего, ради чего жила и умерла моя мать.

Мама... ты боялась выживания одного вопреки всем. Но ты не могла представить, что оно примет форму целой армии.

Мы отползли от края галереи, скрывшись в тенях входного тоннеля. Даже Дарий, всегда такой яростный и импульсивный, молчал. Его сжатые кулаки были красноречивее любых слов. На его лице бушевала война — ярость боролась с тем же леденящим осознанием, что охватило и меня.

Родион первым нарушил тишину, его голос был сухим шепотом, полным самоедства:
— Телепорт... Они скопировали стационарный телепорт. Я видел схемы на их голограммах... Это мои наработки, просто огрубленные. Я... я сам вложил им в руки оружие.

— Не ты, — резко оборвал его Степан. Его рука все еще лежала на моем плече, и я чувствовала исходящую от него нешуточную силу. — Это Иван. Он как раковая клетка — берет здоровые ткани и извращает их функцию. Твои технологии созданы, чтобы строить и спасать. Он превратил их в инструмент разрушения. Вина лежит на нем, а не на тебе.

— Степа прав, — тихо сказала я, заставляя себя оторвать взгляд от жутковатого зрелища внизу. Мой дар эмпатии, обычно такой назойливый, здесь спотыкался о сплошную стену — не отсутствия эмоций, а их полного, железного подавления. От этой массы существ исходил лишь холодный, дисциплинированный посыл: «Ждать. Подчиняться. Уничтожить». — Мы не могли этого предвидеть. Но теперь мы знаем. И мы должны действовать.

— Действовать? — с горькой усмешкой выдохнул Дарий. Он показал пальцем в сторону огромной пещеры. — Что мы можем сделать против... этого? Войти туда и начать всех усыплять? Их сотни тысяч! А Иван явно не станет с нами разглагольствовать, чтобы дать нам время.

— Штурм — самоубийство, — холодно констатировал Родион, уже переключаясь в режим анализа. Его глаза бегали по видимым конструкциям. — Но их сила — в их скрытности и внезапности. Мы только что лишили их этого преимущества.

И тут в голове у меня, словно вспышка, оформилась мысль. Стратегия. Не та, что основана на силе, а та, что основана на знании. На том, что мы поняли здесь, в этом стальном чреве.

— Именно, — сказала я, и в моем голосе вновь зазвучала та самая сталь, что появлялась в критические моменты. — Мы не пойдем на них в лоб. Мы ударим по тому, что для них важнее всего. По их идее.

Они смотрели на меня, и я видела в их глазах вопрос.

— Иван построил не просто армию. Он построил государство, где нет места слабости, сомнениям, гуманизму. Его сила — в абсолютной власти и контроле. Но это же и его слабость.

— Где слабость? — не понял Дарий. — Они послушны, как роботы.

— В том, что они должны быть послушны, — возразила я. — Иван не верит в людей. Он верит в функциональные единицы. Но даже у самого подавленного сознания есть предел. Что, если мы дадим им альтернативу? Что, если мы покажем им, что их «спаситель» видит в них лишь расходный материал?

Степан кивнул, его взгляд стал острым, цепким.
— Раскол. Диверсия изнутри. Ты хочешь посеять среди них сомнение.

— Это первый шаг, — подтвердила я. — Второй — информация. Мы должны узнать все. Об их коммуникациях, источниках питания, системах жизнеобеспечения. Родя, ты можешь незаметно подключиться к их сети через тот телепорт? Считать данные?

Родион уже доставал из походного рюкзака компактное устройство, похожее на паука.
— Модифицированный сенсор. Если подобраться достаточно близко и найти точку доступа... Он будет передавать данные на наш сервер короткими импульсами, почти незаметными для их систем защиты.

— Хорошо, — Дарий наконец разжал кулаки. В его глазах зажегся знакомый огонь — огонь охотника, получившего четкую цель. — План такой: мы уходим. Прямо сейчас. Мы видели достаточно. Родя оставляет своего «жучка». Мы возвращаемся, укрепляем оборону наших городов, и начинаем информационную войну.

— А как насчет них? — тихо спросил Степан, кивнув в сторону ангара. — Сотни тысяч существ... они тоже жертвы в этой истории. Мы не можем просто...

— Я знаю, — перебила я его, и в голосе прозвучала вся моя усталость и тяжесть предстоящего выбора. — Мы не будем их уничтожать. Мы постараемся их... переубедить. Или нейтрализовать. Но если придется выбирать между их жизнями и жизнями тех, кто доверил нам свое будущее в наших городах... выбор очевиден.

В его глазах мелькнула боль, но он кивнул. Он понимал. Это была та самая серая этика выживания, которой так боялась мать.

Родион, крадучись, как тень, метнулся к одной из опорных колонн, ведущих к платформе телепорта. Его пальцы проворно закрепили устройство в укромном месте. Индикатор мигнул зеленым.

— Готово. Можно уходить.

Мы так же бесшумно, как и пришли, отступили по тоннелю. Каменная дверь закрылась за нами, снова скрыв кошмарную реальность, что зрела в недрах планеты. Как хорошо, что она не закрылась, как только мы сюда вошли, видимо есть какая-то панель с обратной стороны. Не представляю как бы мы выбирались.

По спине запоздало пробежались мурашки ужаса и выступил холодный пот. Но это не помешало моим мыслям. В моей голове уже складывалась карта будущей битвы. Это будет не война снарядов и взрывов. Это будет война идей, нервов и информации. Иван верил в силу. Мы должны были доказать, что у надежды, какой бы хрупкой она ни была, есть своя, несокрушимая сила.

Мы вернулись в пустой бункер, и мир снаружи уже не казался таким же безопасным. Каждый камень, каждая тень таили в себе потенциальную угрозу.

Глава 11. Отстранение.

Командный центр Первого города. Спустя три дня после возвращения из подземелья.

Воздух в зале заседаний был густым от тревоги и подавленной ярости. Я сидела за голографическим столом и чувствовала себя чуждым элементом в этом холодном муравейнике. Меня отстранили.

После шока от обнаружения армии Ивана, Совет Пробудившихся — коллективный орган из глав шести городов — принял «взвешенное решение». Мол, «опыт Любови в биокоррекции и эмпатии бесценен для мирного развития Харлива. Мы не можем рисковать ею». Красивые слова, за которыми скрывалось простое решение: генерала, понесшего первое поражение, отправили в тыл. Теперь оборону и стратегию курировали военные специалисты, пробужденные из бункера Ивана, но доказавшие свою лояльность. Они говорили на языке тактик, кибервойны и силовых операций. Мои же доводы о «психологической уязвимости» системы Ивана считали «ненадежными».

Я наблюдала, как Родион, бледный и сосредоточенный, проецировал схемы подземного комплекса. Его голос был монотонным, лишенным всяких эмоций — защитная реакция на окружающий его прагматичный ад.

- ...основной удар предлагаем нанести по системам энергоснабжения, — говорил один из военных, мужчина с лицом, высеченным из гранита. — Их реакторы, судя по сканам, нестабильны. Точечный импульс может вызвать каскадный отказ.

- Рискованно, — парировала другая военная, женщина с острым взглядом. — Непредсказуемая цепная реакция может уничтожить всех внутри, включая заложников. Мы превратимся в мясников.

- Они уже не заложники, а боевые единицы! — кто-то вспылил.

В этот момент ко мне подошел Степан. Он не входил в Совет, но его, как и меня, терпели здесь в качестве «ценного консультанта».
- Держись, — тихо сказал он. — Они не понимают, с чем имеют дело. Они видят солдат, а не... сломанных людей.

Именно в этот момент ко мне подошел Родион. На его лице была та самая смесь вины и решимости, что я видела в подземелье.
- Люба, мне нужен твой совет, — он отозвал меня в сторону, подальше от спорящих стратегов. — Они хотят взламывать и взрывать. Но ты была права. Нужно атаковать их разум. Я... я кое-что начал. «Послание». Но я не знаю, будет ли оно работать. Я не понимаю... их.

Он открыл доступ к своему планшету. На экране был смонтированный ролик. Чистые, сухие кадры: наши города, дети, смеющиеся под куполом, мирно пасущиеся стада адаптированных животных. Голос за кадром, синтезированный компьютером, безжизненно констатировал: «Вот мир, который мы строим. Мир жизни.»

Я посмотрела на это и покачала головой.
- Родя, это пропаганда. Холодная и бездушная, как и все, что они видят у Ивана. Ты пытаешься говорить с их разумом. А нужно — с их болью.

Я взяла планшет и быстрыми движениями стала редактировать проект.
- Убери эти идеальные картинки. Покажи им их самих. До мутации. Используй архивные данные из их бункера. Вот, — я вывела на экран фотографию молодого парня, одного из «танков» из отряда Ивана. — Его звали Артем. Он был инженером. У него была семья.

- Но это жестоко, — прошептал Родион. — Напомнить им, кем они были...

- Именно, — мои пальцы летали по интерфейсу. — Жестокость Ивана в том, что он заставил их это забыть. Наша задача — вернуть им память. Не для того, чтобы причинить боль, а чтобы показать: у них был другой путь. И он все еще есть.

Я заменила безжизненный синтезированный голос. Я записала свой. Не громкий, не повелительный. Тихий, полный той самой боли и понимания, что клокотала во мне.
«Мы знаем, что с вами сделали. Мы знаем, как вам страшно. Вы проснулись в телах, которые вам не принадлежат, и вам сказали, что старые жизни кончились. Вам сказали, что единственный выход — стать оружием. Но это ложь.»

На экране замелькали лица — те самые, что мы нашли в базах данных бункера. Улыбки, объятия, моменты простого человеческого счастья, навсегда утраченного.
«Ваша боль — не слабость. Она напоминание о том, что вы — люди. Иван отнял у вас прошлое, чтобы лишить вас будущего. Но будущее еще можно вернуть. Не как солдатам в его армии. А как людям. У нас есть технологии, чтобы помочь. У нас есть место для тех, кто захочет остановиться. Первый шаг — просто перестать подчиняться.»

Я закончила и отдала планшет Родиону. Он смотрел на готовый ролик, и в его глазах было смятение.
- Это... очень личное, Люба. И очень опасно. Если Иван это перехватит...

- Он перехватит, — согласилась я. — И именно поэтому это сработает. Его сила в контроле. А наше послание — это семя неподчинения. Оно не призовет к бунту. Оно просто напомнит им, что у них есть право чувствовать. А чувства... они разрушают любую, самую совершенную диктатуру изнутри.

В этот момент к нам подошел Дарий. Он слышал последнюю фразу.
- Совет утвердил план силовой операции. Через 48 часов, — его лицо было мрачным. — Они не будут ждать, пока твои «семена» прорастут, сестренка.

Я посмотрела на Родиона.
- Значит, у нас есть 48 часов, чтобы посеять сомнение в их рядах. Хоть каплю. Может, это спасет чью-то жизнь, когда начнется штурм.

Родион кивнул, и в его глазах загорелась решимость. Впервые за эти дни — не вина, а цель.
- Я знаю, как незаметно внедрить это в их локальную сеть. Через того же «паука». Они получат это сегодня ночью.

Мы стояли втроем — я, отстраненная от власти, но не от ответственности; Родион, технарь, взявший на себя миссию психолога; и Дарий, воин, понимающий, что настоящая битва разворачивается не на поле боя, а в сердцах и умах.

Война началась. И наш первый выстрел был тихим шепотом в темноте, напоминанием о том, что они когда-то были людьми.

Глава 12. «Тихий» фронт.

День пятый после собрания в зале заседаний командного пункта.

Тишина. Она была гуще и тяжелее, чем та, что царила в заброшенном бункере. Та была пустотой, эта — ожиданием. Я стояла у панорамного окна нашего дома, вглядываясь в безмятежное небо Первого города. Защитный и едва видный купол мерцал мягким светом. Наступал рассвет, но внутри меня была сплошная ночь.

Они ушли сорок восемь часов назад. Отряд быстрого реагирования, лучшие бойцы, которых мы смогли собрать. И мои братья. Дарий — как главная ударная сила. Родион — как их глаза и уши, их связь с домашним базисом.

Степан молча подошел и поставил рядом со мной на подоконник кружку с чаем. Парок поднимался вверх, но не мог рассеять холод, сковывавший меня изнутри.
— Выпей, — его голос был тихим якорем в моем личном море тревоги. — Они справятся.

Я взяла кружку, просто чтобы согреть окоченевшие пальцы. Моя эмпатия, обычно такой острый и назойливый инструмент, теперь была похожа на радар, воющий в пустоте. Я пыталась «нащупать» их — Дария с его ярким, яростным психическим следом, Родиона с его сосредоточенным, техногенным свечением. Но расстояние было слишком велико, а может, они сознательно блокировались, чтобы не выдать свою позицию.

Связываться телепатически я боялась. Вдруг отвлекутся на разговор со мной и что-то плохое случится с ними? Поэтому я крепилась и ждала. Они сами должны выйти на связь.

Замигал браслет. Голограмма Дария, чуть застывшая из-за помех, возникла в центре комнаты. Он улыбался. Слишком широко.
— Любка! Не переживай там. Все по плану. — Его голос звучал бодро, почти развязно. — Никаких передвижений противника не обнаружено. Сидим, ждем. Скукотища, честно говоря.

— Как обстановка? — спросила я, впиваясь взглядом в его изображение, пытаясь разглядеть малейшую трещину в этом фасаде благополучия. — Родион как?

— Родя? У него своих дел полно, с техникой возится. Все в норме. Погода тут, правда, отвратительная, сырость. Ладно, связь прерывается, сори. Целую!

Изображение погасло.

Я медленно выдохнула.
— Он лжет, — прошептала я, поворачиваясь к Степану.

— Может, просто старается тебя не волновать? — осторожно предположил он.

— Нет. Ты не видел его глаз. В них не было «скуки». В них было... напряжение. Как у хищника перед прыжком. И он сказал «не обнаружено». Дарий так не говорит. Он сказал бы «не нашли» или «не видим». Он говорил заученными, чужими словами. И почему не использовал нашу телепатическую связь? Боялся, что я почувствую его эмоции и все пойму.

День седьмой.

На этот раз связался Родион. Его голограмма была стабильнее, но он не смотрел прямо на меня, уткнувшись в свой вечный планшет.
— Системы... функционируют в штатном режиме, — сказал он, и его голос был ровным, как линия горизонта на голограмме. — Провели разведку боем. Потерь нет. Сопротивление... минимальное.

— Минимальное? — не удержалась я. — А как же армия, которую мы видели? Сотня тысяч мутантов?

Родион на секунду поднял на меня взгляд, и я увидела в его глазах тень того самого смятения, что было в подземелье.
— Тактическая передислокация противника. Возможно, ушли вглубь тоннелей. Не волнуйся, Люба. Мы... мы контролируем ситуацию.

Связь прервалась.

Я сжала руки в кулаки. Мои ладони были влажными.
— «Контролируем ситуацию», — повторила я. — Родион никогда не использует такие казенные фразы. Он сказал бы «у нас все схвачено» или «играем по их правилам». Это... это язык официальных отчетов. Язык, на котором говорят, когда все идет наперекосяк, но нельзя в этом признаться. И опять связь не телепатическая.

Степан обнял меня за плечи.
— Ты слишком много читаешь в их словах. Они взрослые мужчины, опытные бойцы.

— Именно потому, что я их знаю! — голос мой сорвался. — Я чувствую! Чувствую здесь! — я прижала кулак к груди. — Сквозь все эти помехи и тысячи тонн камня... идет волна. Волна тихой паники. Сдержанного ужаса. Они не штурмуют. Они в осаде.

День девятый.

Связь с базовым лагерем стала нестабильной. Голограммы распадались на пиксели, голоса искажались. Дарий снова появился на экране. На этот раз он не улыбался. Его лицо было уставшим, под глазами — темные круги.
— Все хорошо, — сказал он, и это прозвучало как приговор. — Есть небольшие технические неполадки со связью. Не переживай. Как там у вас?

«Небольшие технические неполадки». У Родиона? Царя всех компьютеров и сетей?
— У нас все спокойно, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул. — Береги себя. И... передай Роде, что я проверила те алгоритмы, о которых он просил. Все работает.

Это была кодовая фраза, которую мы договорились использовать в крайнем случае. Она означала: «Я знаю, что ты лжешь. Дай мне правду».

Дарий помрачнел еще сильнее и кивнул.
— Передам. Люба... — он запнулся, и в его глазах мелькнуло что-то настоящее, тревожное. Но потом он снова надел маску. — Все будет хорошо. Обещаю. Ждите новостей.

Экран погас. На этот раз — надолго.

Я отшатнулась от окна, сердце бешено колотилось.
— Они в ловушке, — выдохнула я, обращаясь к Степану. Во рту был вкус меди и страха. — Иван их переиграл. Он знал, что мы придем. Он их ждал. Все эти дни... они не вели операцию. Они отбивались. И проигрывают.

Степан больше не пытался меня успокоить. Он видел — мой дар, моя связь с братьями не обманывала.
— Что будем делать?

Я посмотрела на него, и впервые за эти девять дней бессильного ожидания в моих глазах вспыхнул не страх, а холодная, обжигающая решимость.
— Совет ничего не предпримет. Они верят отчетам. А отчеты, похоже, врут. — Я подошла к центральной консоли и вызвала карту подземных коммуникаций. — Значит, нам нужен свой план. Неофициальный. И нам понадобятся люди, которые доверяют мне, а не Совету.

Я посмотрела на Степана.
— Готов нарушить приказ?

В его глазах не было и тени сомнения.
— Спрашиваешь. Я с тобой.

Война шла там, в темноте. И пока Совет верил в благополучные отчеты, я знала — мои братья тонули. И если официальные пути закрыты... что ж. Значит, придется действовать в обход.

Это должна была быть тихая, отчаянная подготовка. Мы со Степаном вполголоса составляли список людей, которым можно доверять, набрасывали карту сервисных тоннелей. Воздух был густым, словно перед грозой. И гроза пришла.

Не с грохотом взрывов, а с леденящим душу щелчком.

Все голограммы в доме разом погасли. Свет моргнул и перешёл на тусклое аварийное голубоватое свечение. За окном, в небе купола, зажегся гигантский рубиновый символ — перевёрнутый треугольник. «Ангел-Хранитель».

— Что это? — Степан ринулся к консоли, но она была мертва.

Я уже знала ответ. Мой браслет насильственно активировался общим каналом. Голограмма председателя Совета, Марка, возникла в центре комнаты. Его лицо было пепельно-серым.

— Внимание всем жителям Харлива! Система «Ангел-Хранитель» активирована! Все купола переведены в режим изоляции! Атака идёт на всех фронтах! — его голос вибрировал. — Купола держатся, но «Ангел» настроен на сканирование ДНК. Никто извне, чей геном не внесен в реестр шести городов, не сможет проникнуть внутрь!

Сердце упало. Мы были в ловушке. В безопасности. И в абсолютной изоляции.

— Братья... — выдохнула я, пытаясь вызвать телепатически Дария или Родиона.
В ответ — оглушительная тишина.

Мы выскочили на улицу. Картина была сюрреалистичной. Город жил своей жизнью, но над ним, за прозрачной оболочкой, бушевала война. Мы видели вспышки — ослепительные, кроваво-алые зарницы, которые били в купол, заставляя его мелко вибрировать.

И тут мы увидели её, одинокую фигуру женщины. Она выбежала из леса, её одежда была в клочьях, лицо искажено ужасом. Она бежала к нашему куполу, к главному шлюзу, отчаянно махая руками. Это была одна из «новеньких» из Седьмого города.

— Боги... — прошептал Степан.

Из чащи за женщиной, с низким рыком, выдвинулся мутант. Один из «танков», его броня блестела в утреннем свете восходящего Солнца. Он поднял оружие.

Женщина, не оборачиваясь, в отчаянном прыжке ринулась к самой стене купола. И... прошла сквозь неё. Силовое поле дрогнуло, как поверхность воды, и впустило её. Она рухнула на колени всего в двух метрах от купола, заливаясь истеричными слезами облегчения.

Мутант, не сбавляя скорости, ринулся следом.

То, что произошло дальше, было одновременно ужасающим и завораживающим. Его массивное тело не прошло сквозь барьер. Оно увязло. Силовое поле повело себя как густой, сверхпрочный гель, затягивая его внутрь. Он застыл в нем, его рычащее лицо, искаженное яростью, было прекрасно видно. Мутант пытался двинуть рукой с оружием, но поле сжимало его, как тисками.

Прозвучал нарастающий, высокочастотный гул. Энергия барьера сконцентрировалась вокруг захватчика. И затем, с глухим, костоломным хлопком, его вышвырнуло назад, как тряпичную куклу. Он пролетел десяток метров и грузно рухнул на землю, не двигаясь.

Воздух содрогнулся от нового залпа по куполу, но он стоял, нерушимый.

Я стояла, не в силах пошевелиться, глядя на плачущую женщину и на тело мутанта за стеной. Это была не просто защита. Это был приговор. Четкая, неумолимая линия, проведенная технологией. «Свои» и «чужие». Мы спасли одну жизнь. Но сколько их осталось там, в Седьмом городе, который не был защищен «Ангелом»? Иван атаковал их первыми, без всяких помех, или не стал нападать на условно своих?

Ко мне подбежала дежурная у шлюза, её лицо было бледным.
— Любовь, система сработала безупречно. Но... Совет приказал всех беженцев из Седьмого города помещать в карантинную зону. На всякий случай. Говорят, Иван мог их... модифицировать.

Я посмотрела на женщину, которую уводили двое в защитных костюмах. Она была всего лишь испуганным человеком. Но теперь и для нас, своих, она стала потенциальной угрозой.

Я обернулась к Степану. Он смотрел на купол, на едва заметную рябь, расходившуюся от недавнего удара.
— Мы в безопасности, — сказал он, и в его голосе не было облегчения. Была пустота. — Но какой ценой, Люба? Мы сидим в крепости и смотрим, как горит мир за стенами.

Я прижала ладонь к груди. Мои братья были в том, горящем мире, за этой стеной спокойствия. Иван не просто нападал на нас. Он проверял нас, искал лазейки в нашей защите.

Глава 13. Голоса из пепла.

Два месяца спустя.

Шестьдесят дней тишины. Шестьдесят ночей, когда я просыпалась от каждого щелчка систем жизнеобеспечения, принимая его за голос в браслете. Шестьдесят дней я подходила к окну и смотрела на пустую, безжизненную теперь равнину перед куполом. Ни тел, ни следов борьбы. Только шрамы от энергетических ударов на оплавленной земле. Иван словно испарился, оставив нас гнить в нашей идеальной, стерильной тюрьме.

Совет объявил победу. «Угроза отражена. Система «Ангел-Хранитель» доказала свою эффективность». Они уже говорили о планах по «зачистке прилегающих территорий» и «восстановлению контроля». Я слышала эти слова на совещаниях и чувствовала, как меняется воздух. Страх сменился робкой радостью. Мы отсиделись. Мы победили. А те, кто не успел, — судьба значит такая.

Я перестала верить. Перестала ждать. Внутри меня росла пустота, холодная и тяжелая, как свинец. Я выполняла свои обязанности главного биокорректора, улыбалась Степану, но мы оба знали — часть меня осталась там, за стеной, с моими братьями.

И вот, в обычный вечер, когда я составляла отчет о регенерации почв, браслет на моей руке издал звук, от которого сердце остановилось, а потом рванулось в бешеной пляске.

Не общий канал. Не экстренное оповещение.
Личный вызов. Приоритет: Максимальный. Идентификатор: Дарий.

Рука дрогнула, и голограмма отчета рассыпалась. Я, не дыша, нажала кнопку принятия.

Эфир взорвался помехами. Голограмма вспыхнула, рассыпалась на пиксели и снова собралась, показывая лицо. Но это было не лицо — это была маска из грязи, усталости и боли. Дарий. Его щека была рассечена, один глаз заплыл, но в другом горел знакомый, неугасимый огонь.

— Любка... — его голос был хриплым, прерывающимся, будто он забыл, как говорить. — Слышишь... меня?

Я не могла издать ни звука, лишь кивнула, сжимая руку Степана, который уже стоял рядом.

— Живы... — выдохнул Дарий, и это слово прозвучало как величайшая победа. — Оба... Родя... со мной.

Из кадра послышался слабый голос Родиона:
— Сестренка...

Слезы хлынули из моих глаз, горячие и соленые. Два месяца. Они были живы.

— Где вы? Что случилось? — наконец вырвалось у меня.

Дарий с силой кашлянул.
— В пещерах... Старые штольни, в двадцати километрах от его логова. Он... он нас заманил, Люба. Это была ловушка с самого начала. Все его «армии» на поверхности... это был спектакль. Отвлекающий маневр.

Родион, бледный как смерть, появился в кадре, опираясь на плечо брата.
— Он... он не хотел нас уничтожить. Он... тестировал. «Ангела-Хранителя». И нас. Нашу тактику. Нашу связь. Он все записывал, анализировал... — голос его дрожал от истощения и, как мне показалось, от чего-то еще. От страха.

— Мы... мы видели, как он вывел их, — прошептал Дарий, и в его глазах отразилось нечто, от чего у меня похолодела кровь. Не ярость. Ужас. — Всех. Всех мутантов. Больше сотни тысяч. Он построил их в колонны и повел. Не на города. Они ушли. Вглубь континента. В Дикие Земли.

— Куда? Зачем? — не понимала я.

— Не знаем, — голос Родиона был безжизненным. — Но он, он не просто вел их. Он их совершенствовал. На наших глазах. Вносил коррективы. Как инженер настраивает механизмы. — Он замолчал, и в тишине было слышно только его прерывистое дыхание. — Люба... он оставил нам сообщение. Для тебя.

Легендарная стойкость Дария дала трещину. Он опустил голову.
— Он сказал «Передайте моей коллеге, Любови. Первый акт окончен. Мы подготовили сцену. Второй начнется, когда ее ковчег станет для нее клеткой. А я... я буду ждать на краю ее карты».

Связь снова затрещала, голограммы поплыли.
— Держитесь! — закричала я. — Мы вас найдем! Мы вытащим вас!

— Нет... — Дарий с силой покачал головой. — Нельзя. Люба... вокруг нас... мины. Энергетические. Он знал, что мы выйдем на связь. Он ждет. Не иди за нами. Это новая ловушка. Для тебя.

— Мы не оставим вас! — это был уже Степан, его голос звенел от ярости.

— Слушай, Степан, — хрипло сказал Дарий. — Береги ее. Он... он не воюет с нами. Он проводит эксперимент.

Изображение погасло. На этот раз окончательно.

Я стояла, по щекам текли слезы, но внутри не было радости. Был леденящий, всепроникающий ужас.

Иван не отступил. Он просто сменил тактику. Он ушел в тень, забрав свою армию, оставив нам «победу», которая была горше любого поражения. Он оставил нам наших братьев в качестве приманки. И он ждал. Где-то на краю карты. Ждал, когда мы сломаемся и сами выйдем из-за своей стены.

Глава 14. Возвращение.

Тишина длилась ещё два месяца. Два месяца парализующего ожидания. Мы со Степаном проводили дни в попытках пробиться через глушение, которые выстраивал Иван вокруг братьев. Мы знали — они в ловушке. Каждый день я подходила к карте и смотрела на точку в двадцати километрах от логова Ивана, представляя, как они там, среди мин и теней.

И вот в один из дней тишину разорвал не сигнал браслета, а оглушительный рёв сирен отбоя. По всему городу, срываясь на визг, завыли гудки. Рубиновый «Ангел-Хранитель» в небе погас.

Я выбежала на улицу. Люди ликовали, обнимались, плакали. Но я не понимала. Пока не увидела их.

Они шли по главному проспекту — колонна людей в потрёпанной, самодельной броне. Впереди — Дарий и Родион. Дарий шёл, высоко подняв голову, но в его походке читалась смертельная усталость, а в глазах — отголоски пережитого кошмара. Родион, бледный, но с новым, твёрдым огоньком во взгляде, опирался на плечо незнакомой девушки с коротко стриженными тёмными волосами и умными, внимательными глазами.

Но самое главное — за ними шли люди из Седьмого города. Не сотни, но десятки. Те, кого мы считали обречёнными или обращёнными. Они не были зомби. В их глазах читалась ясность, усталость и тихая, горькая победа.

Я не помнила, как оказалась рядом. Мы просто смотрели друг на друга — я, Дарий, Родион. Слова были не нужны. Мы обнялись, и в этом объятии было четыре месяца страха, четыре месяца разлуки и всё облегчение, на которое было способно сердце.

— Как? — спросила я, наконец отстранившись, мой голос дрожал. — Сообщение... мины... Иван...

— Сообщение было ложью, Любка, — голос Дария был хриплым, но твёрдым. — Последней попыткой манипуляции. Он хотел, чтобы мы сдались, чтобы ты сломалась. Но он просчитался.

Родион устало улыбнулся.
— Он не учел их, — он кивнул на людей из Седьмого города. — Своих «бесполезных» новичков.

Девушка, на которую он опирался, шагнула вперёд. Её звали Ирина.
— Он не агитировал свою армию, — сказала она. Её голос был ровным, без нотки триумфа. — Он её подавлял. Железной дисциплиной, страхом, технологиями тотального контроля. Но нельзя подавить всё и всех. В нашем городе оставались те, кто не поддался его пропаганде. Мы создали своё сопротивление. Когда ваши братья попали в ловушку, мы нашли их. Мы знали проходы, о которых Иван не подозревал.

— Они вывели нас из-под обстрела, — Дарий с уважением посмотрел на Ирину. — А потом... мы нанесли ответный удар. Пока Иван ждал, что мы сломимся, мы ударили ему в тыл. Вместе.

— Его система контроля была тотальной, но хрупкой, — объяснил Родион. — Она держалась на нём одном. Мы вышли на его командный центр. Алиса пыталась его защитить, бросилась, между нами, с каким-то самодельным оружием. Её взгляд был пустым, в нём не было ни раскаяния, ни даже страха — лишь слепая ярость загнанного в угол зверя. Она так и не поняла, что несла в этот мир не порядок, а лишь уничтожение. Она стремилась к власти и шла по головам за призрачным шансом стать королевой пепла. Всё было кончено за секунду. Их больше нет, — голос Родиона был пустым, без торжества.

От этих слов — «их больше нет» — по телу пробежала волна странного, горького облегчения. Кошмар, длившийся почти полгода, закончился. Ценой неизвестных потерь, ценой крови и мужества тех, кого мы едва не списали со счетов.

Я посмотрела на людей из Седьмого города. На их усталые, но гордые лица. Мы построили для них стены, а спасли нас они.

— Простите, — тихо сказала я, обращаясь ко всем им. — Мы... мы оставили вас.

Ирина покачала головой.
— Вы дали нам шанс. А мы им воспользовались. Теперь наш долг друг перед другом оплачен.

В тот же вечер в городе впервые за четыре месяца снова зажглись огни не как аварийные маяки, а как символ жизни. Мы праздновали. Не громко и без прикрас, тихо, по-семейному. Дарий, Родион, я со Степаном и Ирина. Они рассказывали отрывочные истории о засадах в туннелях, о взломе систем Ивана, о последнем бое.

Иван был уничтожен. Его армия, лишённая своего создателя и центра управления, рассеяна по Диким Землям — теперь это была просто ещё одна часть фауны Харлива, неорганизованная и неопасная. Он превратил их в подконтрольных зверей, лишил человеческого разума. И все это было на наших глазах, но мы не видели.

Волна горечи и вины захлестнула меня. Ведь я чувствовала какой он, видела. Так почему же не проконтролировала, когда он трудился над капсулами, внося свои изменения. Несмотря на все тревожные звоночки, я ему доверяла. Слишком доверяла и поплатилась жизнью мутировавших людей.

Но позже, когда все разошлись, Родион остался со мной наедине.
— Он успел уничтожить почти все свои исследования, — тихо сказал он. — Но не все. Я скопировал кое-что. Ту самую систему контроля. — Он посмотрел на меня, и в его глазах читалась тревога. — Чтобы понять, как защититься, если это повторится.

Я кивнула. Война была выиграна. Но её тень, знание о том, на что способен разум, одержимый властью, останется с нами навсегда. Мы заплатили за этот мир страшную цену. Но мы выстояли. Вместе.

Эпилог

Два года спустя.

Иногда по ночам мне всё ещё снится война. Мне снится мамина капсула с трещиной, похожей на чёрную молнию. Мне снится лицо Ивана, искажённое холодной улыбкой. И лицо той женщины у купола, её беззвучный крик.

Но когда я просыпаюсь, меня встречает не вой сирен, а тихий рассвет над Харливом. И тёплое, ровное дыхание Степана рядом.

За эти два года шрамы на душах и на планете начали потихоньку затягиваться. Седьмой город больше не был «городом новеньких» — он стал просто ещё одним районом нашего общего мира, где рука об руку работали те, кого мы пробудили, и те, кто пришёл нам на помощь. Теперь и у них на руках виднелись браслеты.

Ирина теперь возглавляла совет по восстановлению экосистем и недавно они с Дарием поменяли цвет своих браслетов. Дарий… Дарий, кажется, наконец-то научился спать без кошмаров.

Родион и его команда постепенно разбирали остатки архивов Ивана, то, что он не успел уничтожить. Превращая оружие в инструменты для мира. А сегодня утром со мной случилось чудо. Не громкое, не ослепительное. Тихое и личное, как первое дуновение ветра после бури.

Я стояла в нашей домашней лаборатории, глядя на результаты рутинного медицинского сканирования. И не могла поверить глазам. Я перепроверила данные. Затем ещё раз. Потом просто опустилась на стул, прижав дрожащие ладони к лицу.

Два года мира. Год с тех пор, как мы со Степаном, глядя друг другу в глаза, одновременно коснулись своих браслетов и отключили блокировку зачатия. Мы никуда не торопились. Мы просто дали Вселенной знать, что готовы. Что наш мир достаточно прочен, чтобы принять в себя новую жизнь. И высшие силы нас услышали.

Я не помнила, как выбежала из лаборатории и помчалась по улицам Первого города. Солнце ласково грело спину, а в ушах стучало только одно: «Степа. Нужно найти Степана. Сейчас же».

Я знала, где его искать. В новом дендрарии, где он работал над интеграцией земных растений, которые сохранились в дублирующих криокамерах, с флорой Харлива. Я увидела его спину — он наклонился над саженцем с серебристыми листьями, и что-то тихо напевал.

— Стёп! — позвала я, запыхавшись, останавливаясь в нескольких шагах от него.

Он обернулся, и на его лице сразу же отразилась лёгкая тревога — старый рефлекс, до конца не изжитый.
— Люба? Что случилось?

Я подошла к нему, взяла его руку — ту самую, сильную и нежную руку, что держала меня все эти годы, — и прижала её к своему животу. Я смотрела ему в глаза, и по моим щекам текли слёзы, но это были слёзы такой чистой, абсолютной радости, что я и подумать не могла, что способна на неё после всего пережитого.

— Случилось, — прошептала я, и голос мой сорвался от счастья. — У нас будет ребёнок, Стёп. У нас… будет будущее.

Его глаза расширились. Тревога растаяла, сменившись немым изумлением, затем — таким ярким и безудержным счастьем, что, казалось, оно озарило весь сад вокруг. Он не сказал ни слова. Он просто опустился на колени прямо на землю, обнял меня за талию и прижался щекой к тому месту, где зародилась наша новая жизнь.

И мы стояли так, среди серебристых листьев и алых цветов нового мира, — два человека, прошедшие через тьму и нашедшие в себе силы снова поверить в свет. Война закончилась не тогда, когда пал Иван. Она закончилась прямо сейчас, в этой тишине, в этом объятии, в этом крошечном биении сердца, которое было нашим самым главным и самым долгожданным открытием.

Мама… мы не просто выжили. Мы теперь будем жить.

Десять лет спустя.

Десять лет мира. Они пролетели как один долгий, светлый день. Я сидела в саду нашего дома, наблюдая, как наша семилетняя дочь Арина, с моими упрямыми карими глазами и отцовской невозмутимостью, пытается телекинезом поднять с земли сразу три игрушки. У неё получалось, хоть и кривовато. Её смех звенел в воздухе, и этот звук был самой совершенной музыкой, которую я когда-либо слышала.

Харлив цвёл. Леса из синих деревьев и серебристые луга больше не казались чужими. Они были домом. Мы научились понимать их ритм, их тихую, странную песнь.

И тогда пришёл сигнал. Не тревожный. Скорее... загадочный. Автоматический маяк с дальнего рубежа системы, где-то в глубине Диких Земель, зафиксировал падение объекта. Не метеора. Объекта, чьи параметры были чужды Харливу. Чьи материалы и технологии не значились ни в наших, ни в архивах Ивана.

На разведку отправился Родион с командой таких же одержимых исследователей. Он вернулся через месяц. Помню, как он вошёл в дом — не уставший, а преображённый. В его глазах, всегда таких сосредоточенных на структурах и алгоритмах, горел новый, дикий, почти языческий огонь.

— Никто не выжил, — сказал он без предисловий, его голос был низким и взволнованным. — Корабль... Люба, ты не представляешь. Это не просто машина. Это... симфония. Из сплавов, которых нет в природе. Из принципов, которые бросают вызов нашей физике.

Он показывал нам голограммы обломков. Изогнутые шпангоуты, напоминавшие крылья гигантской птицы, оплавленные кристаллы, хранившие в себе свет далёких солнц.

— Они пришли оттуда, — прошептал он, глядя в потолок, словно пытаясь разглядеть звёзды сквозь каменные своды. — Из другого мира. Другой системы. И мы... мы заперты здесь. В одной клетке, пусть и прекрасной.

С той самой минуты в Родионе что-то переключилось. Его тихая одержимость технологиями превратилась в навязчивую идею. Он ушёл в свои лаборатории и мастерские, расположенные в самых отдалённых пещерах. Мы видели его редко. Он стал похож на маму в её последние годы — исхудавшего, с горящими глазами, живущего в мире чертежей и расчётов. Он говорил о «наследстве», о «долге», о том, что человечество не должно оставаться пленником одной-единственной планеты.

Мы с Дарием и Степаном волновались. Эта новая страсть пахла безумием. Безумием гения.

Сорок лет.

Они пролетели, оставив на лицах морщины мудрости, а в душах — спокойную уверенность. Арина выросла, у неё была своя семья, свои дети. Харлив был нашим домом безраздельно.

И вот Родион прислал сообщение. Не голограмму. Простой текст: «Приезжайте. В старые пещеры. Есть кое-что показать.»

Мы поехали — я, Степан, чуть постаревший и всё такой же спокойный Дарий со своей любимой Ириной. Мы спустились в знакомые залы, где когда-то спали в криокапсулах. Но теперь они преобразились. Это был уже не склеп, а грандиозный ангар.

И в центре этого ангара стояло Оно.

Оно не было похоже на грубые обломки, что Родион показывал нам сорок лет назад. Это был корабль. Изящный, стремительный, сотканный из света и тени. Его корпус был тёмным, как космос между звёзд, но по нему пробегали мерцающие прожилки, словно кровь по венам. Он был живым. Живым творением моего брата.

Мы стояли, не в силах вымолвить ни слова.

Родион вышел из-под шасси. Ему было далеко за семьдесят, но выглядел он не старше тридцати и в его глазах горел всё тот же огонь, что зажегся у него в глазах когда он вернулся из Диких Земель.

— Ну? — произнёс он, и в его голосе слышались и гордость, и вызов, и усталость десятилетий титанического труда. — Говорите.

— Это... что это, Родя? — прошептал Дарий, первым нарушив ошеломлённую тишину.

— Это «Наследие», — ответил Родион, поглаживая гладкий борт корабля ладонью, как любящий отец гладит голову ребёнка. — Наш ответ. Наш пропуск. — Он обвёл нас всех взглядом. — Мама спасла нас для этой планеты. А я... я строил его для того, что за её пределами. Все эти годы... я не копировал тот корабль. Я его... превзошёл. Он может лететь дальше. Быстрее.

Я смотрела на это чудо, и слёзы текли по моим щекам. Это не было безумием. Это была эволюция. Воля к жизни, которая не может быть ограничена даже целым миром.

— Зачем, Родя? — тихо спросила я, задавая вопрос, который вертелся у всех на устах. — Зачем нам звёзды, когда у нас есть здесь всё?

Родион улыбнулся своей редкой, загадочной улыбкой.
— Потому что они есть, Любавушка. Потому что тот корабль не разбился здесь случайно. Кто-то его построил. Кто-то летел. Чтобы найти нас? Или чтобы найти что-то ещё? Мы не можем сидеть здесь и ждать, пока ответ найдёт нас. Мама научила нас не выживать, а жить. А жить — значит искать ответы на самые главные вопросы.

Он посмотрел на свой корабль, а потом на нас.
— Наше путешествие только начинается. И на этот раз мы будем не беглецами, спасающимися в ковчеге. Мы будем исследователями.

Мы стояли втроём перед творением моего брата, и я понимала история Харлива, история нашей семьи, перевернула страницу. А теперь... теперь пришло время посмотреть, что там, за порогом.

Сто пятьдесят лет после последних описанных событий.

Для нас, чьи жизни были растянуты наукой и надеждой на четверть тысячелетия, это был срок, полный смысла. Я смотрела на Степана, и в его глазах, мудрых и спокойных, я всё так же видела того самого ясноглазого зооадаптолога, что подал мне стакан мятного коктейля после спасения ребёнка. Наша любовь не усохла от времени; она стала фундаментом, на котором мы построили целый мир.

Пятеро детей. Десять внуков. Шумные семейные собрания, которые наполняли наш большой дом таким гомоном, что, казалось, он вот-вот взлетит. Мы были счастливы. По-настоящему, глубоко, тихо счастливы. Мы видели, как Харлив из хрупкого поселения превратился в цветущую цивилизацию.

И всё это время, как тихий лейтмотив нашей жизни, звучал отсчёт. Сто лет, данные Родионом когда-то, давно истекли. Понадобилось ещё пятьдесят. Мы ждали. Мы верили.

Наконец, пришёл день. Центральный компьютер, давно восстановленный и модернизированный, завершил многовековой цикл стабилизации. Данные по капсуле матери были готовы к финальному анализу.

Мы стояли втроём в святая святых — в зале с криокапсулой. Я, Степан и Дарий с Ириной. Родион отказался прийти. Он сказал: «Я не могу смотреть ей в глаза и говорить, что мы не смогли её уберечь». Его собственный звездолёт, «Наследие», был уже почти готов к запуску.

Родион, наш гений, наш мечтатель, так и не нашёл свою половинку. Он говорил, что его сердце принадлежало звёздам, что он был женат на своих уравнениях и чертежах. Но в глубине его глаз я всегда видела тихую, одинокую грусть.

На экране замигали итоговые данные. Я сжала руку Степана. Дарий замер, в его позе читалось напряжение, не утихшее за сотню лет.

Итог был безжалостным, как удар холодного камня.

«Цикл стабилизации завершён, — гласил отчёт. — Критический сбой, вызванный внешним воздействием, привёл к необратимым изменениям на клеточном уровне. Процесс регенерации требует дополнительного периода полной стазисной стабилизации. Рекомендуемый срок: 500 лет. Риск преждевременного пробуждения: 99,8% фатальный исход.»

Пятьсот лет. Цифра повисла в воздухе, тяжелая и бессмысленная. Наш срок в 250 лет подходил к концу. Мы, её дети, прожив долгую жизнь, уйдём в небытие, а она, наша мать, основательница всего этого мира, так и не откроет глаз. Она не увидит своих внуков. Не услышит наших историй. Не узнает, что её жертва не была напрасной.

Мы не заплакали. Слезы высохли, не успев родиться. Была только пустота. Глухая, всепоглощающая тишина разочарования, которое ждало нас в конце двухсотлетнего пути.

— Значит, не суждено, — тихо, почти беззвучно, произнес Дарий. Он повернулся и медленно, постаревшей за минуту походкой, вышел из зала. Ирина молча пошла за ним, давая время пережить эту боль в одиночестве.

Я осталась, глядя на молочно-матовое стекло капсулы. За ним спала женщина, отдавшая всё, чтобы мы жили. И мы жили. Мы любили, строили, растили детей. Но самой главной встречи в нашей долгой жизни нам было не суждено испытать.

Через неделю Родион улетел. Его «Наследие» бесшумно поднялось над Харливом и растворилось в бархатной черноте космоса. Он унёс с собой нашу общую, неосуществлённую мечту — мечту о новой встрече. Он улетел искать ответы у других солнц, возможно, надеясь найти там то, что потерял здесь.

Все данные по разработке своего космического корабля он оставил нам.

- Вдруг найдется еще такая же мятежная душа как я? – сказал он нам перед отлетом. – Ему не придется что-то искать и совершенствовать. Он пойдет уже по проторенному пути.

А мы с Степаном вернулись в наш дом, к нашим детям и внукам. Мы сидели в саду, где когда-то Арина училась телекинезу, и держались за руки. Наше счастье было реальным. Оно было здесь, в смехе внуков, в тёплом вечернем воздухе, в спокойном взгляде моего мужа.

Но в его глубине, как и в моей, теперь жила тихая, светлая печаль. Печаль о несбывшемся свидании. Мы выиграли войну, построили мир, вырастили новое поколение. Но мы так и не смогли сказать «спасибо» той, кто дал нам этот шанс.

Жизнь длиною в 250 лет оказалась слишком короткой, чтобы успеть всё.