Первое января, утро нового года. Стою на кухне нашей квартиры в доме №3 в посёлке Новобалагуйка и пытаюсь устроить праздничный обед. Вокруг хаос – картонные коробки после генеральной уборки вперемешку с ёлочными игрушками, как будто Дед Мороз и грузчики устроили тут совместную вечеринку. А на столе передо мной – разделочная доска, устланная ярко-фиолетовыми кубиками варёной свёклы. Выглядит как место преступления, где жертвой стал невинный корнеплод.

Готовлю свой фирменный салат «селёдка под шубой». Кухня выглядит так, будто здесь взорвалась овощная бомба с таймером на «Новый год». Честное слово, если бы овощи могли подавать в суд, свёкла бы точно выиграла дело о моральном ущербе!

Отварная свёкла – эта коварная овощная террористка – окрасила всё вокруг с упорством начинающего маляра. Мои пальцы теперь выглядят так, будто я душила Барби. Разделочная доска превратилась в абстрактную картину «Малиновый закат над Новобалагуйкой». И даже Аркаша – наш зелёный попугай жако – не избежал свекольной атаки. Этот пернатый диверсант только что пытался стащить кусочек варёной морковки, пока я тянулась за майонезом (майонез – это вообще цемент русской кухни, без него всё развалится). Теперь пара пурпурных капель украшает кончик его крыла – выглядит как татуировка бунтаря.

Недовольный провалом операции «Морковка», Аркаша расхаживает по спинке стула, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую. Прямо генерал-инспектор пернатого полка проверяет качество моей кулинарной самодеятельности.

– Гена, козёл! – неожиданно провозглашает он своим хрипловатым голосом, как диктор центрального телевидения.

Вот те на! Я вздрагиваю и роняю ложку прямо в миску с кубиками картошки. Шлёп! Картофельные брызги полетели во все стороны, как салют в честь правды. Потрясающе! Новый год едва начался, а мой попугай уже работает семейным психологом без лицензии, озвучивая диагнозы направо и налево.

По секрету скажу – вчера во время новогодней суеты я разок прикрикнула на мужа, назвав его... ну, сами слышали как. В моё оправдание: он тащил коробку с посудой после праздничного ужина, держа её вверх дном. Аркаша, этот пернатый диктофон с функцией автоповтора, теперь рад стараться транслировать это особенно громко и особенно тогда, когда не надо.

– Тихо, террорист крылатый! – шикаю я на проказника, косясь в сторону коридора.

Не хватало ещё, чтобы ничего не подозревающий муж узнал о моём мимолётном всплеске честности через цитаты говорящей улики. Хотя, если подумать, попугай просто озвучил то, что я думаю уже лет пять. Но вслух-то не скажешь – семья, дети, ипотека на тридцать лет... Это как сидеть в театре и громко комментировать бездарную игру актёров – вроде правда, но неприлично.

Перевожу дух и поднимаю ложку-предательницу. Продолжаю сборку салата – это как конструктор «Лего» для взрослых тёток: к картофелю добавляю кусочки солёной сельди (прости, рыбка, не повезло тебе – попала под новогоднюю раздачу), дальше пойдёт слой моркови и лука, и всё это будет щедро смазано майонезом. Классика жанра, понимаете ли.

В Питере, где я раньше жила до переезда сюда пятнадцать лет назад, мы каждый год готовили «шубу» на Новый год – традиция святая, как просмотр «Иронии судьбы» и вера в то, что с понедельника начнём новую жизнь. А переехав сюда, в глушь под Бологое (где, кстати, даже интернет думает, прежде чем загрузиться), я упрямо решила: пусть вокруг лес, снега по колено и ближайший супермаркет в Бологое в часе езды, но встречаем Новый год с селёдкой под шубой! Это вопрос принципа. Или упрямства. У женщин после сорока это одно и то же.

Запах сельди смешивается с ароматом варёных овощей, создавая тот самый новогодний парфюм «Советская ностальгия №5». На плите побулькивает кастрюля – оказывается, забыла вовремя сварить пару картофелин и теперь догоняю. Планирование у меня на уровне «авось да как-нибудь» – это не недостаток, это национальная черта!

Капли тёмно-красного свекольного сока украшают столешницу узорами, достойными Эрмитажа. Спешно вытираю их, пока не въелись навечно. Для полного счастья не хватает только, чтобы наш хомяк по кличке Шершень (не спрашивайте, дети назвали) вылез из клетки и оставил розовые свекольные следы по всей квартире. Получилась бы инсталляция «Хомяк-художник встречает Новый год».

Словно в ответ на мои мысли, из угла раздаётся лёгкое шуршание. Точно – Шершень проснулся и с упорством марафонца крутит своё колесо. Ритмичный скрип колесика дополняет утреннюю симфонию: бульканье кастрюли (первая скрипка), потрескивание батареи отопления (контрабас), и бормотание Аркаши, который, похоже, читает селёдке отходную молитву. У нас тут целый оркестр – дирижировать только некому, разве что мне, в фартуке с вишенками.

Наша квартира на четвёртом этаже пятиэтажки-хрущёвки – типовая, но обжитая. На стенах выцветшие обои в цветочек – прямо как в бабушкиной комнате, только бабушка хотя бы раз в десять лет переклеивала. После питерского шума здесь в Новобалагуйке относительно тихо: правда, есть соседская дрель в семь утра, и автомобильные гудки под окнами, и пьяные песни в три ночи от Славы-сантехника с пятого этажа. Плюс ветер завывает в трубе, как оперный певец на разогреве, да деревья во дворе скрипят на морозе, будто жалуются друг другу на радикулит.

И, конечно, наша домашняя живность подаёт голос, оживляя комнаты. Я невольно улыбаюсь: кажется, только попугай-сквернослов, хомяк-спортсмен да рыбки-молчуны сейчас и создают ощущение, что дом не пустой. Ну и я, конечно – хозяйка всего этого зоопарка, Марина Викторовна Лебедева, если кому интересно знать полное имя.

Жить в провинциальном посёлке после Питера – решение уровня «прыгнуть с парашютом, не умея летать». Но Геннадий Павлович, мой муж, уверил меня тогда, что так мы начнём всё заново. Спокойная жизнь на природе (читай: комары летом, сугробы зимой), свежий воздух (пахнет навозом с дачных участков за домом), никаких тебе пробок (зато трактор может перегородить единственную дорогу на Ленинградской). Он ведь программист-удалёнщик – может работать хоть с Марса. А я – учитель рисования в местной школе, тоже нашла себе занятие. Научила местных детишек акварели!

В теории всё звучало как швейцарская идиллия. На практике – мы в первый день года разгребаем бардак после праздника, как археологи на раскопках собственной жизни.

На подоконнике тускло поблёскивает стекло аквариума. Пара пёстрых гуппи мечется среди водорослей с таким видом, будто ищут обратную дорогу в Питер. Мои безмолвные свидетели семейной драмы! «То ли ещё будет, дорогие», – думаю я, продолжая натирать на тёрке свёклу. Тру и философствую: вот так же жизнь трёт нас на своей тёрке – больно, но в результате получается что-то съедобное. Или несъедобное. Как повезёт.

Неожиданно раздаётся стук в дверь. Кто там ещё в такую рань? Неужели Дед Мороз опомнился и решил довезти нормальные подарки?

Вытираю руки о полотенце (теперь оно тоже в свекольном арт-дизайне) и иду в прихожую. На пороге – наша соседка из квартиры двенадцать напротив, Антонина Степановна Герасимова. Лет шестидесяти пяти, румяная с мороза, как матрёшка, в пуховой шали, которая помнит ещё советские времена. В руках у неё эмалированный тазик, накрытый полотенцем – прямо волшебный горшочек из сказки.

– С праздником, милая Марина! – бодро говорит она голосом, которым можно командовать полком. – Примите угощение от соседки!

Под полотенцем – горка румяных пирожков. Аромат капустной начинки мгновенно щекочет мои ноздри и напоминает желудку, что мы с ним ещё не завтракали. Желудок тут же запел серенады.

– Ой, спасибо! С наступившим Новым годом! Заходите, пожалуйста, Антонина Степановна! – приглашаю я, чувствуя, как слюнки предательски собираются во рту.

Соседка переступает через порог, осторожно оглядывая коробки в прихожей, как сапёр минное поле.

– Ох, вы ещё и не разобрали ничего после праздника, – качает она головой с таким сочувствием, будто мы погорельцы. – Вчера поздно легли, поди?

– Есть немного, – улыбаюсь я. – Часов в десять только гости разошлись, всю ночь праздновали. Геннадий так гнал машину из Бологое за шампанским, будто за нами гналась трезвость и пыталась вернуть обратно.

Антонина Степановна сочувственно цокает языком – этот звук у русских женщин означает всё: от «ай-яй-яй» до «я же говорила».

– Далеко же ездить вам в город из нашей Новобалагуйки, – вздыхает она так, будто мы на Луну летаем. – Ну ничего, зато у нас тишина, воздух – благодать! Правда, первое время после города аж в ушах звенеть будет от тишины, да привыкли уже вы за пятнадцать лет. У нас тут хорошо – скучно, но хорошо.

– Надеюсь, – киваю я, думая, что «скучно, но хорошо» звучит как эпитафия.

Тем временем соседка заглядывает на кухню и замечает Аркашу, который притих на спинке стула, изображая примерного попугая-отличника.

– Ой, а это ваш красавец жако! Попугай говорящий? – оживляется она, как ребёнок в зоопарке. – Аркашей зовут, помню!

– Он самый, говорящий, – подтверждаю я с улыбкой заговорщицы. – Правда, словечки знает не всегда цензурные. Вчера мужа обозвал так, что я покраснела.

Аркаша в ответ на комплимент важно вздыхает и продолжает чистить перья с видом светской дамы на приёме. Ну правильно, при посторонних он у нас скромник и интеллигент. Стоит соседке уйти – опять начнёт материться, как сантехник. Как наш Слава с пятого этажа!

– А гляди-ка, хомячок-то колесо крутит! – соседка замечает Шершня и радостно хохочет. – Спортсмен! Прямо зоопарк у вас, ей-богу. И рыбки, смотрю, плавают... Целый Ноев ковчег!

– Всех своих друзей с собой из Питера привезли когда-то, – соглашаюсь я. – Не бросать же их. Они уже члены семьи. Иногда мне кажется, они умнее нас – хотя бы молчат в нужный момент.

– Молодцы! – одобрительно кивает Антонина Степановна. – Живность – самое то для жизни в посёлке. Козочку бы вам ещё завести да курочек на даче за домом... Яйца свои, молоко...

– Э-э-э, – смеюсь я, – мне бы для начала попугая-сквернослова перевоспитать, куда уж нам козочку! Она ещё и материться научится!

Мы дружно хохочем. Смех у Антонины Степановны заразительный – как в советских комедиях. Соседка переводит взгляд на стол, заставленный мисками с овощами.

– Салат новогодний готовишь? – она принюхивается как опытный сомелье. – Селёдочку под шубой, верно? По запаху узнаю!

– Ага, традицию не нарушаю, – киваю я. – Как же без «шубы» в Новый год? Это как без «Иронии судьбы» или без боя курантов!

– Точно, точно, – соглашается соседка. – Мы вот тоже наготовили – теперь три дня доедать. Потом три дня отходить. Потом худеть до лета. Классика!

Она ставит свой тазик на стол с таким видом, будто вручает орден. Я тут же перекладываю горячие пирожки в чистую тарелку – они парят, как маленькие съедобные облака.

– Спасибо вам огромное, так выручаете! – говорю от души. – Мы пока и чаю попить не успели, всё разбирали с утра. Коробки – как матрёшки, открываешь одну – внутри ещё три!

– Ешьте на здоровье, милые. И вы ко мне заходите, если что потребуется, – важно отвечает Антонина Степановна, как генерал, отдающий приказ. – Я рядом, через площадку живу, в двенадцатой. Стучитесь, не стесняйтесь, ладно?

– Обязательно! – киваю я. – Ещё раз спасибо и с праздником вас!

Проводив гостью до двери, я возвращаюсь на кухню. Ставлю тарелку с пирожками на стол и прикрываю полотенцем, чтобы не остыли – пусть дождутся Гену. Хотя он их умнёт за три минуты, даже не заметив вкуса. Мужская особенность – еда исчезает со скоростью света.

Аркаша слетает мне на плечо с грацией пьяного голубя, пытаясь заглянуть под полотенце:

– Тебе нельзя, диверсант! – сразу предупреждаю разбойника.

Ещё чего не хватало – попугай с капустными пирогами! Это как дать обезьяне гранату – красиво не будет. Аркаша обиженно чирикает и отступает на жердочку, всем видом показывая, какая я плохая хозяйка. Драма в одном акте!

А Шершень в клетке уже принюхивается, усами водит, как радар настраивает – тоже, видать, пирожками заинтересовался. У нас тут все гурманы, честное слово!

Возвращаюсь к прерванному делу. Дотерев на тёрке яйца (они сопротивлялись до последнего) и свёклу (она сдалась без боя), заканчиваю салат. Получилось красиво: сверху ровный бордово-розовый слой свёклы под майонезной сеточкой – прямо произведение искусства «Розовый закат над селёдкой». Любуюсь секундочку, как художник своей картиной, и отправляю блюдо в холодильник остывать. У нас старенький «Бирюса», но работает исправно – как танк советский!

Бурчит живот – он у меня пунктуальный, как швейцарские часы. На часах почти десять утра, а мы ещё не завтракали. Решила дождаться, когда проснётся муж, чтобы сесть за стол вместе. Семейные ценности, понимаете ли. Хотя какие ценности – так, мелочь в кармане осталась. Да и пирожки соседкины лучше есть горячими, пока Геннадий Павлович в объятиях Морфея. Или кого там ещё обнимают мужья во сне.

Чтобы не сидеть без дела (руки-то не отвалятся!), разбираю одну из коробок – раскладываю по полкам книги и кухонную утварь. Книги «Как сохранить семью» и «Секреты счастливого брака» отправляются на самую верхнюю полку – чтоб не мозолили глаза своей бесполезностью. Время летит незаметно – это как в поликлинике, только добровольно.

К полудню, наконец, слышу шорох из спальни – мой благоверный проснулся и выполз на кухню, сонно потягиваясь, как кот после валерьянки.

– С Новым годом, муженёк! – приветствую я с улыбкой уровня «Оскар за лучшую женскую роль».

– И тебя... – отвечает он хрипловато, ещё не до конца проснувшись. Голос как у Дарта Вейдера после запоя. – Кофе есть?

Вот она, поэзия семейной жизни! Шекспир отдыхает. «Ромео и Джульетта» – это вам не «Геннадий и Марина» после восемнадцати лет брака.

– Сейчас сварганим, – говорю я и ставлю турку на плиту.

Турка, кстати, тоже из той оперы «память о лучших временах» – привезли из Турции лет десять назад, когда ещё путешествовали, а не сидели в Новобалагуйке.

Гена плюхается на табурет – тот жалобно скрипнул, намекая на лишний вес седока. Муж бросает взгляд на стол и тут же замечает пирожки. Глаза загораются, как у кота, увидевшего мышь.

– О, пирожки! Откуда это счастье? – оживляется он, потирая руки с энтузиазмом алхимика над золотом.

– Соседка заходила, Антонина Степановна Герасимова из двенадцатой квартиры, угостила, – поясняю я, разливая свежесваренный кофе по кружкам. Кофе получился крепкий – хоть ложку ставь.

– Хорошо тут народ живёт, сразу с пирогами! – довольно говорит муж, уже занося руку над тарелкой, как коршун над добычей.

Мы садимся за стол. Гена хватается за первый пирожок, откусывает и блаженно закатывает глаза. Прямо оргазм гастрономический!

– Ммм, вкуснотень... – мычит он с набитым ртом.

Эстет, блин. Ценитель прекрасного.

– Оставь мне хоть парочку, а? – смеюсь я, наблюдая, с какой скоростью тают припасы. Это как смотреть на работу шредера – быстро и безжалостно.

– А то! – он подмигивает и тут же тянется за вторым.

Ну надо же, какая щедрость! Целых два оставит!

– Кстати, я же "шубу" новогоднюю сделала! Сейчас принесу, – вскакиваю я, вспомнив про свой кулинарный шедевр.

– Правильно, какой Новый год без шубы! – одобряет Гена с набитым ртом. – Без шубы – это как я без носков!

Точное сравнение. Муж без носков – явление из области фантастики.

Сбегала к холодильнику (чуть не споткнулась о порог – вечно забываю про него!) и вернулась с блюдом салата. Ставлю его в центр стола, как знамя победы. Муж довольно потирает ладони – жест международный, означает «сейчас сожру» – и накладывает себе щедрую порцию. Селёдка под шубой исчезает с тарелки со скоростью титров в конце фильма.

– С Новым годом! – поднимаю кружку с кофе.

– Ага, – бурчит муж, не отрываясь от еды.

Романтик чёртов.

Где-то вдали бахнула петарда – кто-то из местных алкоголиков не доиграл вчера в войнушку. Может, кто-то из клуба "Очаг" возвращается. Мы переглядываемся и улыбаемся. На первый взгляд, идиллия: муж и жена в квартире, празднуют Новый год, впереди только хорошее... Ага, щас! Если бы!

У меня на душе скребутся кошки. И не маленькие котята, а здоровенные коты с когтями. Лёгкая тревога? Да это целая тревожная симфония! То ли усталость сказывается, то ли женская интуиция включила сирену. Что-то в поведении Гены настораживает. Он шутит (плоско), ест с аппетитом (как всегда), но в глазах мелькает что-то... как бы это сказать... мутное. Как в аквариуме, когда забыл поменять воду.

И тут мне вспоминается вчерашний момент. Накануне ночью у Геннадия на телефоне мигнула СМС. Он тогда взглянул на экран, нахмурился (брови сошлись на переносице, как два гусеничных солдата) и быстро положил телефон обратно экраном вниз. Подозрительно!

– Кто там тебя в Новый год беспокоит? – спросила я тогда с невинным видом прокурора.

– Да спам, ерунда, – отмахнулся он, как от мухи.

Спам. В час ночи. В новогоднюю ночь. Ну конечно! Все спамеры именно в это время работают. У них, видимо, тоже праздничная смена!

Тогда я не придала значения – мало ли, действительно реклама «Увеличьте то, уменьшите это». Но сейчас, глядя на мужа, который старательно избегает моего взгляда, неприятный холодок пробежал по спине. И это не от сквозняка из окон нашей хрущёвки.

Мы молча доедаем обед. Гена, похоже, не замечает моего настроения – увлёкся пирожками и салатом, как ребёнок мультиками. Я тоже стараюсь держаться нормально, не подавать вида. Актриса погорелого театра!

Наконец отодвигаем тарелки (вернее, я отодвигаю, а у Гены она уже чистая, как после посудомойки) и решаем отложить все дела. Гена предлагает просто отдохнуть – фильм посмотреть, поваляться. Для него это нехарактерно – обычно первого января он строит наполеоновские планы на год. Но спорить я не стала. Может, устал. Может, переосмыслил жизнь. Может, вчера перепил. Праздник, в конце концов.

Наевшись, как удавы, мы устроились на диване перед телевизором. Диван скрипнул обречённо – не рассчитан на двух взрослых людей после новогоднего обжорства. По телеку крутили старую комедию – «Иван Васильевич меняет профессию». В сотый раз смешно. «Вот бы и мне профессию поменять», – думаю я, поглядывая на мужа.

Незаметно оба задремали – сказался вчерашний праздник, да и пирожки сделали своё усыпляющее дело. Проснулись лишь к вечеру – за окном уже стемнело, как в душе пессимиста. Я заварила чай (уже четвёртый раз за день – скоро титул «чайная королева» получу), и мы снова уселись перед экраном. По телевизору начинался очередной праздничный концерт – те же лица, те же песни, только год другой. Казалось бы, идиллия продолжается.

Но меня не отпускало. Гена выглядел задумчивым, как философ над смыслом жизни, часто поглядывал в телефон, хотя делал вид, будто просто новости читает. Ага, новости! «Срочно: в Новобалагуйке снег выпал!» – прямо сенсация!

В начале десятого вечера, когда по телевизору как раз Басков распевался (опять!), тишину разорвал резкий звонок мобильника. Гена подскочил, словно его током ударило. Даже я вздрогнула – так он резко дёрнулся. Выхватил телефон, глянул на экран – я успела заметить имя «Серёжа» – и поспешно поднялся с дивана, как солдат по тревоге.

– Алло, Серёг, с Новым годом... Чего случилось? – произнёс он встревоженно и отошёл к окну, спиной ко мне.

Классика жанра – отвернуться, чтобы жена не видела лица. Я насторожилась, как охотничья собака, учуявшая дичь. Гена слушал собеседника и хмурился всё сильнее – морщины на лбу сложились в карту местности.

– Да ты что... Вот сейчас, прям срочно?.. – он бросает взгляд на меня через плечо (виноватый такой взгляд, прямо щенок, написавший на ковёр) и тут же снова отворачивается. – Понял. Ладно, буду, ждите.

Закончив звонок, муж поворачивается ко мне с выражением лица «прости, дорогая, но...». Это выражение я знаю наизусть – оно означает, что сейчас будет враньё.

– Марин, там у Серёги на работе ЧП. Сервер накрылся, вообще беда. Надо мне срочно съездить в Бологое, помочь, я ж в курсе там всей системы, – выпаливает он, старательно глядя мимо меня.

Я смотрю на него в изумлении, которое не надо даже играть:

– Сейчас? Но сегодня же праздник, первое января, ночь на дворе...

Сервер. Первого января. Вечером. У Серёги, который, насколько я помню, работает менеджером в автосалоне в Бологое. Какие серверы в автосалоне? Они что, машины по интернету продают круглосуточно?

– Понимаю, – вздыхает Гена, уже хватая со стула свою одежду. – Но там реально аврал, они без меня никак. Я быстро, пару часиков – и обратно. Может, к полуночи управлюсь. Ты меня не жди, ладно? Если задержусь – спать ложись.

«Не жди» – ключевые слова. Это как в фильмах про войну – «Если не вернусь к утру...»

Он торопливо переодевается: спортивные штаны сменяет на джинсы (те самые, «выходные»), надевает свежую рубашку – синюю в клеточку, праздничную. Надо же, для сервера принарядился! Может, сервер женского пола?

Я молча наблюдаю, как он суетливо собирается. Движения резкие, нервные – как у школьника, который не выучил урок. Аврал, сервер... Серёжа... Почему-то не верится. Может, я параноик, но первого января срочные авралы случаются только у врачей и сантехников. И то сантехники обычно сами часть аврала. Наш Слава с пятого этажа точно сейчас часть аврала!

– Надолго там, говоришь? – спрашиваю я тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Не знаю точно, – Геннадий избегает моего взгляда, как вампир – чеснока. Натягивает свитер (тоже праздничный, с оленями – я ему на прошлый Новый год дарила), шерстяные носки (единственные без дырок), поверх – куртку. – Позвоню, как закончу, хорошо?

Позвонит. Как же. Скорее Аркаша извинится за мат.

Я лишь киваю. Что я могу сказать? «Не пущу, сиди дома, рассказывай, кто такая Лиля»? Нет доказательств – нет дела. Вдруг действительно работа (ха-ха!), а я сейчас устрою сцену на пустом месте. Буду выглядеть как истеричная жена. Хотя, погодите, я и есть жена. И истерика тут вполне уместна!

Но я молчу. Гордость, знаете ли.

Геннадий Павлович чмокает меня на прощание в щёку – так, для галочки, мимо кассы:

– Всё, я побежал. Не скучай тут без меня.

Не скучай! Я тут с попугаем-матершинником и хомяком-марафонцем – какая скука!

– Осторожнее там... дорога до Бологое скользкая... – только и успеваю вымолвить.

Хотела добавить: «И совесть тоже скользкая», но промолчала.

Дверь хлопнула, впуская на миг морозный воздух с запахом предательства. Или это просто дым из трубы с первого этажа, где Дарья Мельникова баню топит? Я бросаюсь к окну – на улице темно, только фонарь у подъезда светит, как одинокий маяк в океане лжи. Вижу, как фары нашей «Нивы» вспыхнули во дворе и медленно покатились прочь. Красные огни удаляются в темноту, как глаза демона. Через минуту они скрылись за поворотом на Ленинградскую – даже дорога соучастница!

В квартире повисла звенящая тишина. Такая тишина, что слышно, как снежинки падают на крышу. Или это мои иллюзии рассыпаются? Может, это Александр Игоревич Морозов с пятого этажа телевизор включил?

Из кухни доносится мрачный возглас Аркаши:

– Гена, козёл...

Эхом отразилось от стен. Даже стены согласны!

– В точку, умная птица... – горько усмехаюсь я.

Вот те раз! Даже попугай всё понимает! У нас в квартире все умные, кроме меня. Восемнадцать лет замужем – и вот, пожалуйста, сюрприз под ёлочку!

В аквариуме у окна несколько гуппи безмолвно плавают туда-сюда, будто отсчитывают минуты моего позора. Рыбы-то хоть молчат – спасибо им за деликатность!

На глаза предательски наворачиваются слёзы. Солёные, как та селёдка под шубой. Но я моргаю – не буду реветь! Не дождётся! Я сильная женщина! Я... я...

Хватаюсь за тряпку и начинаю яростно тереть и без того чистую плиту. Плита блестит так, что можно смотреться как в зеркало. Вижу своё отражение – растрёпанная тётка с красными от свёклы руками. Красота!

Тру, как Золушка, только принца не будет. Хоть какое-то дело, лишь бы не думать, не анализировать, не строить версии. Хотя версия у меня одна, и имя у неё – измена.

Шершень тревожно выглядывает из домика – услышал хлопок двери. Маленькие лапки цепляются за прутья клетки, бусинки глаз блестят в полутьме кухни. Взгляд сочувствующий, понимающий. Хомяк-психотерапевт!

– Всё хорошо, малыш, – вздыхаю я, открывая крышку клетки.

Хорошо – это я ему вру. И себе тоже.

Осторожно беру хомячка на ладонь. Шершень тихонько пискнул и устроился у меня на руках тёплым пушистым комочком. Маленькое живое тепло в этом холодном мире лжи. Его крошечное сердечко бьётся так быстро – тук-тук-тук, как автоматная очередь. Моё бьётся медленно и больно – бум... бум... как погребальный колокол.

– Ладно, друг, пойдём-ка спать, – шепчу я через пару минут.

Спать. Ага. Как будто это возможно, когда муж укатил к «серверу» в праздничной рубашке в Бологое!

Возвращаю Шершня в клетку. Он ещё миг смотрит на меня из-под опилок – будто сочувствует, будто понимает. Потом прячется в свой домик. Правильно делает – в домике безопаснее. Там нет изменяющих мужей.

Аркаша на жердочке уже нахохлился: дремлет, равнодушный к моим страданиям. Ему хорошо – он птица, у него всё просто: поел, поматерился, поспал. Эх, в следующей жизни буду попугаем!

Проверяю, заперта ли входная дверь (два замка, цепочка – от мужа не спасёт, но хоть от воров), выключаю свет в прихожей и плетусь в спальню. Ноги ватные – нет, не ватные, деревянные. Нет, чугунные! Как те советские батареи, что еле работают в нашей хрущёвке.

В спальне темно и холодно. Отопление шпарит, но тепла не хватает – дом старый, щели везде. Как в нашем браке – вроде целый, а сквозит отовсюду.

Натягиваю на себя плед (плюшевый, с мишками – дочь подарила лет пять назад) и ложусь, свернувшись калачиком на своей половине кровати. Половина – это громко сказано. Гена обычно занимает две трети, раскинувшись морской звездой. А мне достаётся краешек, как нищей – милостыня.

Пытаюсь уснуть. Куда там! В голове лихорадочно мелькают мысли, как слайды в старом проекторе. А вдруг я себя накручиваю? Если это правда работа, а я тут драму развела? С другой стороны, какая работа первого января вечером в Бологое? Даже китайцы отдыхают!

И самое противное – мысль, от которой я раньше отмахнулась бы, как от назойливой мухи. А вдруг причина не в сервере, а в ком-то другом? В ком-то, кто носит юбку и красит губы? А вдруг у него... (глубокий вдох, выдох) ...другая женщина? Может, кто-то из города? Или даже из нашего посёлка?

Не могу в это поверить. Не хочу! Мы вместе восемнадцать лет! Это же целая жизнь! У нас дети, кредиты, общие воспоминания, фотографии в альбомах... Неужели нашему браку грозит такое банальное несчастье? Такой пошлый финал?

Часы показывают половину первого ночи. Светящиеся цифры злорадно подмигивают в темноте. Я по-прежнему лежу без сна. То хочется укрыться с головой и исчезнуть, то встать и ходить по комнате, как тигр в клетке.

Тянет набрать Гену, спросить, как там дела с «сервером» в Бологое. Но останавливаю себя: не буду названивать! Не буду унижаться! Если совесть есть – сам позвонит. Если совести нет – тем более незачем звонить.

И тут за окном слышу знакомый звук – тихо завывает мотор. Сердце подпрыгивает к горлу и застревает там комом. Машина! На улице кто-то заглушил двигатель. Это он? Вернулся из Бологое?

Вскакиваю, как ошпаренная, бросаюсь к окну. Отодвигаю штору – во дворе смутно вижу очертания нашей «Нивы», припорошенной свежим снегом. Вернулся! Сердце бухает, как сумасшедшее – то ли от радости, то ли от страха узнать правду.

Лечу в прихожую, как на пожар. Успеваю включить ночник – неяркий свет едва разгоняет темноту. Слышу, как ключ тихонько поворачивается в замке – крадётся, зараза! Геннадий проходит в квартиру, осторожно притворяя дверь. Вздрагивает, увидев меня в полумраке, – не ожидал встречи комитета!

– Ой, ты не спишь... – виновато улыбается он.

Улыбочка кривая, фальшивая, как трёхрублёвая купюра.

– Разбудил, да? – добавляет он, старательно не встречаясь со мной глазами.

– Да я и не ложилась толком, – отвечаю я ровно, стараясь не выдать бурю внутри. – Всё нормально? Сервер починили?

Сервер. Мы оба знаем, что никакого сервера не было. Но играем в эту игру – он врёт, я делаю вид, что верю. Семейный театр абсурда.

– Ага... всё, уладили, – кивает муж, снимая перчатки.

Руки у него дрожат. От холода? Или от волнения?

– Извини, что так вышло, – добавляет он, расстёгивая куртку.

Извини! Восемнадцать лет брака – и вот, «извини». Как будто он чашку разбил, а не сердце.

На его лице смесь усталости и чего-то ещё... Вины? Страха? Облегчения, что я не устроила скандал? Он явно ждёт моей реакции – орать буду или посуду бить?

– Главное, что разобрались, – тихо говорю я.

Разобрались. О да, я-то точно во всём разобралась!

– Давай спать? – предлагаю я с улыбкой Моны Лизы.

– Давай, – с облегчением выдыхает Гена.

Он снимает куртку и вешает её на крючок. Я машинально помогаю – придерживаю рукав, отряхиваю снег. Обычные движения, механические, бессмысленные. И в этот момент, при тусклом свете прихожей, я вижу его.

Волос.

Длинный светлый волос на плече его тёмно-синей рубашки.

Тонкая золотистая ниточка – как улика в детективе. Блондинка. Конечно, блондинка! Классика жанра! Не брюнетка, не рыжая – банальная блондинка. Как в дешёвом сериале.

Я замираю. Сердце пропускает удар, два, три... Потом начинает колотиться с удвоенной силой. Но я беру себя в руки – годы тренировок не прошли даром. Делаю вид, что ничего не заметила. Спокойно провожу ладонью по его плечу, якобы стряхивая снежинки.

– Ой, ты весь в снегу, – мягко говорю я.

Голос не дрожит. Оскар мне за выдержку!

– Немного есть, – бурчит Геннадий Павлович, даже не подозревая истинную причину моего жеста.

Идиот! Даже не заметил улику на себе! Или думает, я слепая?

Иду следом за ним в спальню. Муж валится на кровать, не раздеваясь до конца – джинсы, рубашка, даже носки не снял. Видно, очень «устал» от работы с «сервером». Через пару минут уже сопит, как паровоз. Уснул! Спокойно уснул после всего!

А я лежу рядом, уставившись в потолок. В темноте вижу только одно – этот чёртов золотистый волос. Он стоит перед глазами, как неоновая вывеска: «ИЗМЕНА! ИЗМЕНА! ИЗМЕНА!»

Ни у кого в нашем окружении нет таких волос. У меня – тёмные, почти чёрные. У Антонины Степановны – седые с рыжиной. У дочери – как у меня. У Дарьи Мельниковой с первого этажа – русые. В Новобалагуйке вообще блондинок не видела – тут все свои, деревенские, русые максимум. Разве что в Бологое... Может, кто-то оттуда? Может, та молодая Лилия Сергеевна Борисова из фитнес-клуба, что Оксана Поливанова упоминала?

Значит... Значит, всё оказалось банальнее некуда. Проще пареной репы. Муж, любовница, светлый волосок на плече. Даже скучно от такой предсказуемости! Неужели нельзя было придумать что-то оригинальнее?

Он думает, что я ничего не заметила. Думает, пронесло. Считает меня дурой деревенской, которая поверит в сказку про сервер.

Но я всё поняла. Всё! И назад дороги нет – нельзя «развидеть» то, что увидела, «раззнать» то, что узнала.

Тихонько выбираюсь из постели – Гена даже не пошевелился, спит как убитый. Совесть, видимо, не мучает. Или устал от «сервера» своего в Бологое.

Иду на кухню. Кулаком поправляю одеяло – хочется что-нибудь ударить, но нельзя, разбужу героя-любовника.

Что ж, раз уж мне выпал такой новогодний сюрприз – волосок под ёлочку вместо подарка – я его просто так не оставлю.

Наливаю себе чаю (пятый за день – скоро титул возьму!), сажусь за кухонный стол. Аркаша сонно открывает один глаз, смотрит на меня и снова засыпает. Шершень тихонько шуршит в своём домике.

Достаю блокнот. Старый, потрёпанный, в нём я обычно списки покупок писала. Теперь буду писать другое.

На первой странице вывожу крупными буквами:

«ЧАСТНОЕ ДЕЛО №1. ОПЕРАЦИЯ "ГЕНА-КОЗЁЛ"»

Усмехаюсь. Аркаша бы одобрил название.

Ниже пишу:

«1 января. Улика №1 – светлый волос на плече.

Версия: блондинка, возраст неизвестен, имя – предположительно Лилия (?)

Место встречи: Бологое

Мотив: середина жизни, кризис, новая работа – классика.

План действий: выяснить, вывести на чистую воду, решить, что делать дальше».

Закрываю блокнот. Отныне я веду собственное расследование. Детектив «Новобалагуйка» официально открыт. Главный следователь – я, Марина Викторовна Лебедева. Главный подозреваемый – муж, Геннадий Павлович Лебедев. Главный свидетель – попугай.

Завтра начну копать. Вернее, уже сегодня – на часах три ночи.

Новый год, новая жизнь, новые открытия.

Селёдка под шубой остыла.

Муж под подозрением греется в постели.

Жена под впечатлением строит планы мести.

Ну что ж, Геннадий Павлович, игра началась. Посмотрим, кто кого!

Честное слово, если бы год назад мне сказали, что я буду сидеть ночью на кухне в квартире хрущёвки в Новобалагуйке и планировать слежку за собственным мужем – я бы рассмеялась. А теперь не смешно. Совсем не смешно.

Хотя... если подумать, это же просто цирк! Я – детектив в халате с вишенками, муж – изменник в носках с дырками, любовница – блондинка (какая банальность!), а свидетель – попугай-матершинник.

Даже Шершень из домика выглядывает с видом «ну и дела у вас, люди».

Допиваю чай, ополаскиваю чашку. Пора спать. Завтра – вернее, уже сегодня – начинается новая глава моей жизни.