Дверь в сияющий огнями зал распахнулась, и в него ударило прямо в сердце. Всё, во что он отказывался верить, оказалось правдой. Возле роскошного свадебного стола стоял его отец, виски которого щеголяли проседью, а под руку с ним — хрупкая девушка. Девочка. Та самая, что отныне становилась его мачехой. Его собственной мачехой.
Горький комок подкатил к горлу. Так вот она, цена его доверчивости? Он-то думал, поймал, наконец, ту самую птицу счастья, а жизнь просто заманила в ловушку, крутанула барабан и с насмешкой указала на проигрыш.
Зачем ему теперь этот солнечный день, если внутри — кромешная, ледяная ночь? Зачем видеть её улыбку, обращённую к другому, пусть даже этому другому — его отец? Как дышать с ней под одной крышей? Как забыть ту, что он так безнадёжно, так глупо упустил?
Когда-то её взгляд лишал его рассудка, заставляя сердце выпрыгивать из груси. Теперь эти же глаза с обожанием смотрели на Рамзана, давая ему те самые обеты, о которых он, Иман, мог только мечтать.
Собрав волю в кулак, Иман резко поднялся и направился к столу новобрачных. Как назло, зазвучала медленная, чувственная мелодия, каждый аккорд которой впивался в душу кинжалом.
— Папа, не против, если я приглашу нашу новую маму на танец? — произнёс он, с насмешкой выделив последнее слово.
— Хватит, Иман! Мы это уже обсуждали, — голос отца прозвучал сталью. — Амина теперь часть нашей семьи. Веди себя достойно.
— А что я такого сказал? — Иман вопросительно поднял брови, а его взгляд, тяжёлый и полный укора, уставился на девушку, которая, казалось, готова была провалиться на месте от одного только стыда. — Я всего лишь хочу один танец. Разве не правильно лучше узнать человека, который теперь будет жить с нами? Правда, мама?
Рамзан на секунду замер, изучая лицо сына, затем молча взял тонкую руку Амины и вложил её в ладонь Имана. В её глазах читался безмолвный plea, мольба не делать этого, но отец был непреклонен.
Пальцы Имана сомкнулись на её запястье словно стальные тиски. Он почти потащил её в центр зала, резко притянул к себе так, что она почувствовала его неровное, горячее дыхание на своей коже. Оно было не просто прерывистым — оно было обжигающим, полным едва сдерживаемой ярости. От этого дыхания кровь стыла в жилах, а под рёбрами сжимался холодный комок от чётко различимой ненависти, исходившей от него волнами.