О чём эта книга?

Книги пишутся потому, что не можешь удержать в себе все то, что накопилось, что вырывается наружу, все те наблюдения, все обиды или радости, всё то, что произошло с тобой или с кем-то рядом – всё это становится материалом, из которого ты по кирпичику строишь своё повествование. И пускай сегодня в ходу больше книги из разряда табуреток – встал ребенок на табуретку, повысил свой горизонт, увидел что-то более интересное, уже несет стул, чтобы взобраться повыше и рассмотреть – а что там лежит на полке? А что на шкафу? А там уже и лестница нужна...

Сейчас читают фантастику, детективы, альтернативную историю – время такое. А там, глядишь, захотят прочитать что-то более серьезное. Впрочем, каждому своя книга и свой срок. Мои истории мне кажутся пока такими... нет, не мелкими, но недостаточно весомыми. Но я набираю в котомку свои истории, храню их, иногда достаю, разглаживаю, что-то подправляю, иногда заштопываю... чтобы потом когда-то достать и на кого-то надеть эту историю. И чтобы она пришлась впору.

А вся жизнь – это сложная штука. И потому я и пишу новую книгу, чтобы попытаться сложные истории этой сложной жизни уложить как-то рядышком, ровненько, чтобы они выглядели проще. Не топорщились, не бугрились, чтобы сразу было видно, где выпирает, а где западает. И чтобы любой человек, посмотрев на эти истории, смог примерить их на себя. И чтобы они пришлись ему впору. А он бы потом смог и на свою историю поглядеть и найти в ней, где что-то можно подправить, а что-то – убрать. Чтобы он в ней выглядел красиво, и все вокруг тоже выглядели красиво.

Хотя это пока еще

Чёрные истории, сшитые белой ниткой

У меня нет цели в жизни. Я не знаю, к чему мне стремиться. Нет, какие-то цели у меня есть – например, написать эту книгу, заработать денег, прославиться. Но это так, всё сиюминутно и как-то мелко. А тех целей, которые когда-то я ставил себе в молодости – их нет. Наверное, я повзрослел и понял, что мечтать надо о чём-то приземлённом, достижимом. О таком, что действительно может сбыться.

И поэтому я решил свои мечты записывать. Ну, как мысли в дневник. Потому что часто ведь мечты забываются. Ну, те мечты, которые приземлённые, которые как бы на каждый день мечты. Нет, те, которые большие, которые на всю жизнь – те я помню. Разве их забудешь? Но они – как какие-то диковинные звери, которые живут где-то в дальних странах. Я знаю, что они есть, где-то там, далеко. Но я их никогда не увижу. Вживую не увижу, по телевизору я их видел и точно знаю, что они есть.

Вот поэтому я и записываю не те, большие мечты – я и так знаю, что они у меня были. А вот маленькие мечты надо записывать. Потому что они маленькие. Потеряться могут.

А еще я записываю свои истории из жизни. Из своей жизни и из жизни своих друзей, знакомых и даже незнакомых. Я ведь журналист, я много всяких историй видел и знаю. И все их помню. У меня ведь хорошая память, профессиональная. И я все эти истории храню в коробочке своей памяти. Как бы коллекционирую их. К сожалению, почти все эти истории не очень красивые. Ведь жизнь – настоящая жизнь, а не та, которая описана в красивых глянцевых книгах – она некрасивая. И поэтому эти истории – они тоже некрасивые. А еще потемнели от времени и от горя. Поэтому все эти истории чёрные. А поскольку они уже немного стёрлись от времени, то я наживляю их на белую нитку. И так они становятся немного привлекательнее. Выглядят уже стильно. И их лучше видно. И первую такую историю я вам сейчас расскажу.

Три доктора и два трупа

Эта история произошла не со мной, а с моим другом Костей. Костя был врачом. Реаниматологом. У меня вообще-то было два друга и оба они были врачами. Вторым другом был Максим Павленко, и он тоже был врачом, но участковым терапевтом. Мы в юности занимались скалолазанием и альпинизмом, лазили вместе по скалам, тренировались. А потом, в бурные 90-е организовали кооператив по промышленному альпинизму, красили на высоте всякие железяки на заводах и базах. Так и подружились.

Но история не про покрасочные работы. История про семью.

Костя вырос с отчимом. Который тоже бы врачом. Точнее, это его отчим был врачом, а Костя потом уже стал врачом. А вначале он стал студентом медицинского института. И выбрал профессию, точнее, специализацию реаниматолога. Отчим Кости тоже был реаниматологом. Точнее, наоборот, это Костин отчим был реаниматологом, потому и Костя, наверное, тоже стал реаниматологом. В общем, все эти семейные традиции почему-то не затронули только Костину мать – она работала обыкновенным бухгалтером.

Однажды Костя пришёл домой, когда отчим и мать сидели и обедали. А надо отметить, что, даже когда Костин отчим работал, он всегда приезжал домой обедать. Ну вот такая у него была традиция. Семейная. Чтобы не случилось, но обед – по распорядку. Как у него так получалось – непонятно, ведь реаниматологи – они же на вызовы выезжают, прямо как пожарные. Но, видимо, в смене тоже знали про эту семейную традицию, подменяли его, в общем Костин отчим всегда обедал дома.

И тут такой Костя заявляется домой. И сразу к матери с вопросами. Мол, а кто мой настоящий отец? Почему, мама, ты его бросила и вышла вот за него? И на отчима своего показывает. Тот вскакивает, мол, ты неблагодарный такой Костя, я тебя вырастил, можно сказать, на ноги поставил и помог профессию выбрать. А неблагодарный пасынок не унимается и матери новые вопросы задаёт. Неудобные.

Не знаю, откуда Костя всю эту информацию выкопал, наверное, в больнице, где он ординатуру проходил, нашёлся «добрый человек». Ну или так – добрый человек. Без кавычек. Сын ведь должен знать своего отца. Родного отца. Потому что если мать чего-то там набедокурила, не смогла вовремя разобраться со своими мужчинами, то чего же у отца сына отнимать? Да живи ты хоть с кем хочешь, но ребёнка-то от отца не скрывай, пусть общается отец с сыном! А то алименты у мужика отвоевала через суд, а сына, получается, спрятала?

Короче говоря, дело дошло до того, что Костин отчим в обморок грохнулся. Ну, сердце у реаниматолога прихватило. Что делать? На столе борщ дымится горячий, обед стынет, а тут рядом под столом стынет свеженький труп. Ну, это я так рассказываю, как обычно медики рассказывают, у них ведь специфическое чувство юмора. Чёрное. Как и мои истории.

Одним словом, образовался свежий труп. Но Костя – он же тоже как бы врач, хоть и недоделанный. А ещё он учился как раз на реаниматолога. То есть, умел трупы к жизни возвращать. Чем и начал сразу же успешно заниматься тут же, не отходя от обеденного стола. В общем, стал в своего отчима жизнь вдыхать. А мама тем временем вызвала «скорую». То есть, реанимационную бригаду.

Пока Костя там искусственное дыхание делал, рот в рот, массаж сердца или ещё какие-то там манипуляции, мама металась по квартире и рыдала. Я не знаю, возможно это тоже как-то помогает – ну, если душа ещё из тела не успела улететь на небеса, то она может испугаться мечущейся и орущей женщины. Ну и возвращается в тело обратно.

Наверное, в тот раз так всё и произошло – душа испугалась рыдающей женщины, в тело вернулась, и Костин отчим очнулся. Возможно, причина была в Костином профессионализме или его сильных лёгких, при помощи которых он вдувал в своего отчима порции свежего воздуха. Ну, относительно свежего, конечно. В общем, труп внезапно ожил. Казалось бы – аллилуйя! Спасли человека!

И тут приезжает «скорая помощь». Реанимационная бригада. Со всеми причандалами – дефибриллятором, всякими там лекарствами, аппаратурой. А трупа-то и нету. Вот досада, правда? Но, как оказалось – рано радовались. Потому что во главе этой бригады из «скорой» вылез… отец Кости. Настоящий.

Порой в жизни происходят некоторые события, которые сильно напоминают какой-нибудь мексиканский сериал. Или бразильский – я уж не знаю. В то время – а это были 90-е годы прошлого века, о которых много писали и пишут до сих пор, а также про которые снимали много сериалов сегодня – так вот, в те годы в нашей стране показывали только мексиканские или бразильские сериалы. И там были такие сюжетные повороты – мама не горюй. Круче этих сериалов, наверное, были только индийские фильмы. Кто их смотрел – тот меня понимает.

Но все эти сериалы и фильмы – они же должны были где-то черпать сюжет? Я раньше думал, что это сценаристы накуривались там какой-то забористой шмалью или напивались какого-нибудь виски и творили. А потом понял – жизнь часто подсовывает нам такие сюжеты, что ни один укуренный в сиську или угашенный в полное гавно сценарист не придумает в своем воспалённом бреду. И вот как раз именно такой случай и произошёл с Костей.

Костин папа, как оказалось, тоже работал реаниматологом. Они с Костиным отчимом как бы были друзьями. Вернее, они вначале были друзьями и даже коллегами, а потом, видимо, что-то такое произошло, что друзьями они быть перестали. А коллегами остались. Ну, вы понимаете, что потерять друга – это было нормально, друзья приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Время тогда было суровое, работу терять было чревато, и никто не хотел бы из-за каких-то семейных скандалов потерять не только семью, но ещё и работу. Вот и остались два бывших друга работать в одной реанимационной бригаде одной больницы. А куда пойдёшь? Сплошь и рядом – только на улицу. Врачей тогда много безработных в стране было.

В общем, как Костин отец смог вот так продержаться столько лет – я не знаю. Я бы не смог, честно. Работать рядом с тем, кто женился на твоей жене, воспитывает твоего сына, а ты этого сына видишь только издалека и подойти к нему не можешь – это полный пердимонокль, как любил говаривать Костя. И вот этот самый пердимонокль находится перед ним! Точнее, перед ним лежит бывший труп его нынешнего отчима, и тут же перед ним стоит его как бы бывший отец, который приехал спасать своего бывшего друга. Который, по сути, стал его заклятым врагом! Во история, да?

И тут, как всегда, всё испортила женщина!

Женщины, по моему мнению, вообще всё в жизни портят. Вот начинается какое-нибудь дело хорошее, приходит женщина и – бац ­– всё испортила! Нет, конечно, сейчас все женщины, которые читают эту книгу, сразу начнут орать, что портят всё как раз исключительно мужчины. А я доказывать и не буду – вот ещё! Берите, женщины, бумагу или там ноутбук и пишите свою личную книгу. В которой обвиняйте во всём мужчин. Благо, таких книг уже просто до хрена. Так что пускай будет одна, в которой во всём будут виноваты женщины, ок?

Итак, женщины всё портят. И на этот раз всё произошло по извечному сценарию, который написал еще Господь Бог для Адама и Евы.

В общем, мама Кости подскочила к папе Кости и стала умолять его спасти отчима Кости. При этом сам Костя стоял, как истукан, хлопал глазами и ничего не понимал. Он-то как раз своего отца никогда не видел и знать его не знал. Ну, то есть, он его видел, но когда был совсем маленьким, поэтому не помнил его совершенно. А мама, как опытный разведчик или шпион, что, в общем-то, одно и то же, видимо, спрятала все фотографии отца Кости и как-то всё так подрихтовала, что её сын про своего отца ничегошеньки не знал. И вот – надо же, как нэвдобно получилось, да?

В общем, мать голосит, просит своего бывшего мужа спасти мужа нынешнего, при этом по своей извечной женской тупости выдаёт такие подробности, что тут уже у приехавшей бригады возникает подозрение, что сейчас таки снова появится труп. Потому что уже и Костя как-то побледнел, да и приехавший доктор немного позеленел. А мама не замечает, что несёт, и продолжает орать – мол спаси, я всё прощу. И кается.

И тут Костя внезапно узнаёт, что его мамочка дорогая запретила его папочке вообще общаться с сыном, что вышла она за него по залёту, а любила всегда только Костиного отчима, и что на самом деле Костя – не сын своего отца, а сын как раз своего отчима, который ему и не отчим, а самый настоящий отец.

Пока Костя думал, что ему делать – то ли на шею к отцу кинуться, то ли через несколько минут кидаться на шею уже другому отцу, который на самом деле его отчим, но всё это время был его родным отцом, о чём сын на самом деле не знал, в общем, пока Костя пытался разобраться в своих сложных и запутанных чувствах, предчувствия не обманули приехавших врачей. Потому что образовался новый труп – и им стал их доктор, Костин отец. Который на самом деле оказался не его отцом.

И тут у Кости возникла дилемма. Кого спасать? Своего отчима, который на самом деле не его отчим, а отец, или своего отца, который на самом деле ему не отец, но которого пять минут назад он считал своим отцом? И все эти мысли и чувства проносятся в мозгах с сумасшедшей скоростью, поскольку ситуация экстремальная, а к чувству врачебного долга и клятве Гиппократа примешиваются очень даже неслабые родственные чувства. Потому что в течении нескольких минут Костя хотел вначале убить своего отчима, которого он считал отчимом и который на самом деле оказался его отцом. А когда отчим вдруг стал умирать, Костя, который только что хотел его убить, стал его спасать. Представляете, как это разрушительно для психики – спасать того, кого только что хотел убить?

И потом вдруг новый поворот – Костя внезапно обретает своего настоящего отца, через минуту узнаёт, что настоящий отец – совсем не настоящий, а настоящий – как раз тот, который всю жизнь как бы был не настоящим. Хотя об этом он и сам не знал. И что делать? Кого спасать, кого обнимать и вообще – как дальше жить?

Впрочем, вопрос о дальнейшей жизни Костя благоразумно оставил на потом и стал помогать бывшему трупу отчима возвращаться к жизни, пока вооруженные аппаратурой медики возвращали к жизни второй труп, на этот раз своего собственного шефа. И это им успешно удалось сделать. Ну, советская медицина всегда была самой лучшей в мире, что бы там всякие придурки теперь не писали и не говорили.

Самое интересное – как Костин отчим, который оказался его настоящим отцом, не умер второй раз. На этот раз – от счастья. Ведь он узнал, что Костя – его настоящий сын! Почему Костина мама от своего мужа скрывала всю жизнь, что у него есть сын и что это – Костя? Кто их поймёт, этих женщин, что у них в голове творится? В общем, скорее всего, отчима Кости спасло то, что в то время, когда мама Кости просила отца Кости спасти отчима Кости, этот самый отчим был как-бы на полпути на небеса и его Костя только-только вернул обратно. Так что, видимо, отчим Кости просто не въехал во все эти семейные тонкости и просто не успел обрадоваться. А то, я так думаю, он всё же не выдержал бы такой плотности родственных чувств и отправился к своим праотцам, то есть, к тем родственникам, которые ждут всех нас где-то там, наверху.

Итог этой истории довольно печален.

Костя ушёл из дома. Он не смог жить больше с матерью и с отцом, с которым всю жизнь прожил, как с отчимом. Но и к своему отцу, который ему был не отец, он тоже не стал идти. Нет, конечно, чисто по-человечески, по-мужски Костя с ним всё же познакомился. Они подружились – ведь его ненастоящий отец всю жизнь как раз считал, что он – настоящий. Представляете – мужик всю жизнь прожил один, зная, что у него есть сын, видел его регулярно, но не мог к нему даже подойти. Какие там были причины – кто его знает, мне Костя не рассказывал. То ли слово какое дал своей бывшей жене, то ли как-то она его шантажировала чем-то – не знаю. В общем, мужик сына всю жизнь своего видел, а не общался с ним. И страдал. Ещё бы – а вы бы не страдали? Живёт твоя кровиночка, твоё сокровище, а чужой дядя его воспитывает, кормит, носик сопливый вытирает. А потом вдруг – бац – и оказывается, что это не его сын! Все страдания были напрасны? Ну, нельзя же так, в самом деле, с человеком по свинячьему-то!

Короче, со своим ненастоящим отцом Костя сдружился. Тот в своём нечаянно обретённом, но ненастоящем сыне души не чаял, помогал ему во всём, в общем, стал ему настоящим отцом. А вот настоящий отец – Костин отчим, он как-то наоборот, ещё больше Костю не взлюбил. Ведь он с ним и раньше-то не особо хорошо жил – ну, какие отношения у неродного отца с пасынком? Часто ведь так бывает, правда? И то, что мамаша Костина по дурости своей всю эту бадягу заварила и столько лет по какой-то своей причине скрывала сына от отца – так что уж теперь? В общем, настоящий отец Костю так и не признал, а от своей супруги ушёл. Кажется, потом спился и бомжевал какое-то время, видел я его как-то лет через десять, бутылки ходил по проспекту Гагарина собирал.

Костя свою маму не бросил, заходил к ней часто, помогал. Потом вроде устроил её в клинику, когда у неё проблемы начались с желудком. Клинику, кстати, открыл его друг, Максим Павленко. Точнее, наш друг. И Костина мама в этой клинике долго лечилась.

Вот такая история. Нет, я не говорю, что вот женщина троим мужикам жизнь перековеркала. Хотя по факту так и вышло. Некрасиво вышло, прямо скажу. Впрочем, меня в этой истории поразило другое. Почему мужик столько лет терпел, не попробовал изменить ситуацию, исправить то, что можно было исправить? Ведь не в какой-то другой стране жил, рядом, всё ведь на его глазах происходило? Почему бы не попытаться и не поговорить со своей бывшей? Раз поговорить, другой? Сын ведь подрос, можно было бы и с ним попробовать наладить контакт? В конце концов, плюнуть на гордость и с другом бывшим перетереть! Это ведь сын у тебя! Не какая-то там сумка или телевизор, который у тебя бывшая жена по суду отобрала, когда имущество делила! Да, чёрт побери, суд ведь тоже есть!

А потом, когда я сам столкнулся с женщинами в своей жизни, то понял, как много нелогичных и необъяснимых поступков они совершают. И порой то, что они напутают, мы, мужчины, не в состоянии распутать. А когда всё же пытаемся это сделать – то могут получиться такие узлы, которые уже и не развяжешь. Резать придётся. А это ведь больно… Причём, всем…

Одиночество

Я никогда особо не испытывал одиночество. Потому что мне с детства было с самим собой не скучно. Как говорится, в п***ду друзей, в п***ду подруг, я сам себе п***датый друг. А ведь по-другому и не скажешь, вот только так, неполиткорректно и нецензурно можно точно выразить мысль. Как по-другому то?

Одним словом, я с детства был книжным мальчиком, много читал и, возможно, мне друзей на каком-то этапе заменили книги. В чём-то это стало плюсом – книги не предают, не обманывают, не одалживают у тебя деньги, чтобы потом не отдавать, не уводят у тебя девушек. Нет, у меня в жизни мои друзья девушек не уводили, но у других такие случаи были, мне рассказывали.

Итак, с самим собой мне скучно не было. То есть, я не испытывал чувство одиночества. Наверное, потому что я был молод, полон сил, относительно легко знакомился с женщинами, уже умел с ними обращаться, причём, в разных ракурсах. И, самое главное, знал, какие у женщин есть полезные и нужные опции. Ну и, конечно же, умел отключать опции ненужные. То есть, я наслаждался жизнью и даже когда оставался один – я тоже наслаждался жизнью. Потому что когда, например, та же женщина тебя слишком нагрузит, то хочется какое-то время побыть в одиночестве. Отдохнуть. Получить наслаждение от того, что ты – один! Наконец-то один!

Но однажды я понял, что такое настоящее одиночество. И после этого случая уже совершенно по-другому воспринимаю это ощущение или состояние.

Когда я был маленьким, я жил с бабушкой и дедушкой. Бабушка и дедушка жили, как я понял, не очень дружно. Причем, до такой степени не дружно, что даже враждовали. Ну, не так, чтобы воевать – не всегда же враги воюют друг с другом. Вон, СССР и США сколько лет враждовали, но не воевали же? Ну, да, скажете вы, была холодная война. Вот и у дедушки с бабушкой тоже, наверное, была холодная война. Хотя нет – однажды, когда бабушка перевернула на голову дедушке кастрюлю с горячим борщом, то война тогда у них была все же горячей. А так – так да, наверное, война была холодной. И длительной!

Сначала бабушка и дедушка жили в одном доме. Но в разных комнатах. И я помню, что, когда я с бабушкой спал в одной комнате, дедушка почему-то по ночам приходил к бабушке. Но бабушка вдруг начинала кричать и звать меня. Хотя я лежал рядом, на соседней кровати. И дедушка почему-то сразу уходил. Я тогда не понимал смысла этого дедушкиного ритуала, но, когда стал взрослым, стал догадываться.

Видимо, бабушка тоже догадалась, поэтому они с дедом окончательно разделили дом. То есть, заложили внутри дома все двери, которые соединяли две половины дома, после чего бабушка и дедушка уже не могли ходить в гости друг к другу сквозь дом, а должны были для этого выходить из своей половины дома, обходить весь дом и заходить через главный вход. Потому что теперь и у дедушки, и у бабушки – у каждого – был свой главный вход в свою половину дома.

Но сначала они развелись. Официально. И разделили имущество, то есть, сад и двор. Точнее, только сад, потому что двор они разделить так не смогли. И потом многие годы эта проблема доставала уже меня. Но вот дом все же был поделен пополам – две комнаты остались бабушке, а три – дедушке. Дедушке выделили три комнаты, потому что на его половине дома проживал еще и сын дедушки и бабушки – мой дядя Валентин.

Мой дядя был довольно странным типом. Как мне рассказывала бабушка, а потом ещё и дедушка, дядя Валентин был женат и раньше жил в городе Горький. Я даже не знал, что существует такой город и поскольку был маленький, то мечтал, чтобы еще был город Сладкий. Потому что в городе Горьком, наверное, всем горько живётся. Не знаю, как жилось моему дяде, но однажды он приехал из этого города в наш город и стал жить у дедушки. Видимо, жить у дедушки тоже было несладко, поэтому они вместе пили какую-то горькую жидкость, которую бабушка называла динатурат. А потом дрались. Чаще дядя дедушку побеждал в драке и пару раз бабушка даже вызывала «скорую помощь». И дедушка на следующий день лежал на своей кровати и жалобно стонал. Мне было его жалко, я шёл в сад, срывал там самые спелые и вкусные яблоки и приносил дедушке. А дедушка гладил меня по голове.

Несмотря на то, что дед постоянно стонал, так протяжно – ойёй, ойёй – это не мешало ему лазить во двор через окно. В его половине дома дверь, конечно, была, но до неё надо было, во-первых, идти через весь дом, а, во-вторых, проходить через комнату дяди Валентина. А если только вчера он с ним дрался, то понятное дело, дедушке не очень хотелось снова идти мимо него. И он вылезал в окно, которое вело прямо во двор. Окно было низким, и дедушка не слишком утруждал себя.

Кроме того, в нашем доме не было туалета и умывальника. Это был частный дом, все удобства были на улице. И если дедушка не особо питал страсть к утреннему умыванию и гигиенической обработке полости рта, то другие утренние, а также и вечерние, а порой и дневные процедуры ему всё же были необходимы. Особенно после завтрака, обеда и ужина.

Наш туалет назывался «клозет». Это была такая будка из досок, сбитых сикось-накось-поперёк, внутри этой будки был небольшой такой как бы порожек или помост, в котором было прорезано или, точнее, выпилено круглое отверстие. В которое мы должны были совершать круговорот веществ в природе.

Позже, когда я стал взрослым и уже сам проживал в бабушкиной половине дома – свою половину дедушка продал, так вот я свой туалет типа «клозет» значительно усовершенствовал. Во-первых, я оббил эту дощатую будочку еще одним слоем толстых досок. Потому что, сами понимаете, что это летом находиться в этом помещении можно было довольно долго. Чтобы успеть обо всём подумать, построить планы на ближайшее будущее и как-то упорядочить все свои процессы. А зимой? Зимой изо всех щелей дуло, а в январе порой были жуткие морозы, сосредоточится на процедуре было совершенно невозможно. Поэтому организм терял очень много энергии в течении процесса, который обязан был эту энергию как бы накапливать. И мыслительный процесс зимой совершенно выходил из-под контроля.

В общем, я оббил клозет типа сортир дополнительным кубометром древесины. Потом изнутри обшил этот же сортир клеёнкой, которая осталась после ремонта маминой квартиры, или, точнее, которую я содрал с маминой кухни. Мама обклеила свою кухню свежей клеёнкой – тогда была такая мода, ведь моющиеся обои достать было трудно. А старой клеёнкой я обклеил свой персональный туалет. Причем, на клеёнку я ещё налепил различные вырезки из различных журналов. Нет, это были не женщины в купальниках, а выдержанные в идеологическом духе дела коммунизма картинки нашего счастливого будущего и настоящего. Наши вожди, и, конечно же, дорогой Леонид Ильич во всех ракурсах. А ещё коммунистическая партия, Ленин и ленинский комсомол. У меня получился идеологически выдержанный туалет. Можно сказать, коммунистический сортир!

Ну и чтобы, так сказать, довести апофеоз до апофигея, я снаружи так же немного облагородил свой персональный туалет, повесив на него табличку «Агитпункт №5», которую я стащил на одном из избирательных участков. Внутри, кроме агитационных работ, я провел ещё и работы столярно-плотницкие. То есть, над известным всем отверстием установил небольшой такой постамент, который должен был выполнять роль стульчика. А сверху на этот импровизированный стульчик с отверстием посредине возложил пластиковое сиденье от унитаза. Да, забыл добавить – вначале этого пластика не было, а своё модерновое сиденье я оббил кусками от шинели, в которой я вернулся из армии. Типа, народ и армия едины. И потом, когда появился этот пластик, я всё-таки его через некоторое время отверг. Потому что сидеть на шинельном сукне зимой было гораздо удобнее, нежели на холодном пластике. И мыслительные процессы протекали в более благоприятной обстановке.

Но вернемся к моему дедушке.

Итак, он вынужден был совершать прогулки в сторону туалета, как минимум, два раза в день. Дед мой был еще крепким стариком, у него, возможно, уже не очень хорошо варила голова, зато очень хорошо варил желудок. Знаете, мне кажется, что если у человека хорошо протекают пищеварительные, а не мыслительные процессы, то это лучше, нежели наоборот. Ну, что хорошего в том, что ты сидишь, скажем, в каком-то кресле-каталке, или лежишь на постели и у тебя такая светлая голова? Ты прекрасно соображаешь и, может быть, даже пишешь трактаты о том, как завоевать Вселенную, не привлекая внимание санитаров, но при этом из-под тебя регулярно достают «утку»! Или ставят тебе клизму. В общем, носятся с твоим, простите, дерьмом. В буквальном, а не в фигуральном смысле. Вот мне было бы обидно, честно.

Мой дедушка не страдал расстройством желудка, прекрасно передвигался по двору, лазил через окно и был в целом доволен жизнью. Голова у него работала не так активно, как пищеварение, но в целом он вполне осознанно воспринимал окружающую действительность. И даже позволял себе критиковать Советскую власть, чем приводил меня в трепет. Потому что для меня его поговорка «Серп и молот – смерть и голод» была жуткой антигосударственной пропагандой. Впрочем, я особо над этим не задумывался, так как мои мыслительные процессы в то время еще не стали такими же мощными, как другие процессы, также происходившие в моем растущем организме.

Но вернёмся к моему дяде.

Как я уже сообщал, дядя Валентин был женат. Но из своего города Горький он вернулся почему-то без жены. Тётя Валентина – дядину жену звали также, как и его самого – осталась жить в Горьком. В квартире, которая раньше была дядиной, а потом вдруг стала тётиной. А ещё у дяди Валентина была дочка – Ирочка. То есть, моя двоюродная сестра. Которую я, правда, ни разу не видел. Разве только на фотографиях. Там дядя Валентин был еще молодой и не толстый, и стоял рядом с тётей Валентиной, которая тоже была молодой, но уже толстой. А рядом с ними всегда была эта Ирочка.

Как мне рассказывала бабушка, а потом и дедушка, дядя Валентин был инвалидом. Наш дом находился недалеко от железнодорожной станции. В детстве дядя Валентин бегал на станцию и с другими мальчишками катался на товарных поездах. Они запрыгивали на крыши вагонов и проезжали на поезде какое-то расстояние. А потом, у поворота, спрыгивали, когда поезд притормаживал. Однажды как-то так получилось, что поезд не притормозил. И дядя Валентин потерял голову. Точнее, часть головы. Ну, то есть, на скорости он то ли не успел убрать башку и её стукнуло о какую-то железяку, то ли упал и потом уже стукнулся башкой. Одним словом, ему сделали операцию и потом дали инвалидность.

Тем не менее, дядя Валентин устроился на работу. Я не знаю, кем он там работал, но в то время в Советском Союзе работали все, даже инвалиды. Потому что и пенсия была инвалидская, то есть, совершенно ампутированная, и законы не позволяли инвалиду третьей группы бить баклуши. Ну, то есть, быть тунеядцем.

Кстати, слово «тунеядец» меня всегда забавляло. Мне всегда представлялся огромный такой тунец, который был всеядным. Причем, под словом «тунец» мне виделся огромный тюлень. Что поделать, я тогда ещё не учил в школе зоологию и не различал тунцов и тюленей. Но слово тунеядец я запомнил и однажды, когда вел пьяного дядю Валентина от пивбара домой, дядьку, который к нему приставал и ругался, я назвал тунеядцем. Потому что дядька был толстый, как тюлень. И к этому дядьке сразу почему-то подошёл милиционер, дежуривший у пивбара, и строго спросил у того документы. Дядька-тюлень документы не нашёл, и милиционер его куда-то увёл. А я увёл пьяного дядю Валентина домой.

Дядя Валентин вначале был инвалидом третьей группы и где-то работал. Но потом, как рассказала мне бабушка, он с какими-то мужиками подрался и стал инвалидом второй группы. Точнее, он не подрался, а его отлупили. Потому что дядя Валентин всегда был за справедливость. А справедливость надо отстаивать. Вот он и попытался отстоять, но в результате остался лежать. Возле пивбара. Откуда его забрали в больницу. Из больницы его выпустили уже инвалидом второй группы. Потому что первую давать было нельзя.

Вначале у него болела только голова. Потом он начал приволакивать ногу, потом началась хромота. Как говорила мне бабушка, в драке ему повредили позвоночник и вместе с предыдущей травмой головы дядя Валентин получил серьезную травму спины. Он теперь не мог ни стоять долго, ни далеко ходить. Мог только передвигаться по двору, ну, ходить в магазин. А работать уже не мог.

Но я помню, что дядя Валентин всё же устроился работать. Грузчиком. Как он, инвалид второй группы, смог работать грузчиком – до сих пор понять не могу. Но работа у него была, как сейчас говорят, козырная – он выполнял обязанности подсобного рабочего в пункте приёма стеклотары. То есть, грузил он ящики с пустыми бутылками.

По тем временам принимать у населения бутылки – это было просто золотое дно! Клондайк! Бутылка из-под пива стоила 12 копеек, из-под молока – поллитровая – 15, литровая – 20, баночка из-под сметаны стоила 10 копеек, банка майонезная – 3 копейки, банка простая литровая – 10 копеек, а уж банка простая трехлитровая – 40! Но таких почти не было, потому что летом, когда все консервировали, такие банки ни один идиот не сдавал – их покупали втридорога! Ну и какой-то делали шахер-махер с этими бутылками, наваривали на бутылках целые состояния. В общем, устроится на стеклотару просто вот так с улицы было нереально!

За эту работу предлагали взятки, причём, взятки огромные!

Дяде Валентину просто повезло – какой-то его то ли друг, то ли собутыльник, что, в общем-то, было одно и тоже, посодействовал в получении такой престижной должности – грузчик в пункте по приёму стеклотары. Может, пожалел инвалида. Хотя, как мне кажется, наверное, именно этот «друг» сделал моему дяде вторую группу инвалидности. И просто хотел загладить свою вину. Ну, что ж, совесть у человека, видимо, была – башку-то собутыльнику проломил, назад не поправишь, так хоть с работой помог.

Но мой дядя долго на этой работе продержаться не смог. Там ведь невозможно было не выпивать. А поскольку дяде Валентину выпивать было противопоказано – и потому, что инвалид, и потому что с головой не в порядке, а главное – не умел вовремя смолчать, то результат был предсказуем. Однажды после одной пьянки последовала очередная драка, после которой моего дядю снова забрала «скорая помощь». И хотя первую группу инвалидности он не получил, но работу у него все равно отобрали. Потому что двигаться он стал ещё хуже, руки тряслись, а самое главное – «квасить» дядя Валентин стал просто по-чёрному.

Я, если честно, его немного боялся. Дядя мог резко гаркнуть на меня, причем, так, что я даже приседал от неожиданности. Он никогда меня даже пальцем не трогал, но мне почему-то казалось, что он может меня убить. Дядя Валентин немного напоминал мне Ипполита из фильма «Ирония судьбы или С лёгким паром». Напоминал не только внешним сходством, но и тем, как он преображался, когда выпивал. Особенно зимой, когда он был в пальто и шапке.

Однажды мы пошли с ним в магазин. Ну, как пошли – я побежал, а он поковылял следом. Это было как раз на Новый год, когда вся наша семья собиралась у мамы. Мы тогда уже получили квартиру в кооперативе, но дядя Сережа – брат моего отчима, привёз бабушку и дядю Валентина. Дед тогда уже переехал в село, поэтому Новый год отмечали без него.

И вот мама дала мне денег и послала в магазин что-то там еще подкупить. А дядя Валентин отправился за мной. И чего уж в мою голову залезла эта мысль – не помню, но я почему-то думал, что он сейчас заберет у меня эти мамины деньги и купит себе водки. Или вина. Короче, я так бочком-бочком сам пошел покупать то ли колбасу, то ли сыр – тоже не помню. И тут вдруг кто-то как заорёт рядом: «Сашык!!!» Я чуть не обписялся. Потому что над ухом, громко и неожиданно. А это дядя Валентин гаркнул. Он всегда меня почему-то называл так – «Сашык». Не Саша. И бабушка меня так называла. И дедушка.

Короче, в магазине все покупатели и продавцы просто охренели. Такая немая сцена, как будто мой дядя не выкрикнул моё имя, а достал из кармана пистолет, выстрелил в потолок и заорал: «Спокойно, это налёт!» Ну, тогда таких слов никто не знал, это я просто рассказываю на примере, чтобы вы поняли, как всё это выглядело. Тем более, что дядя Валентин гордо стоял в центре магазина и ему как раз только и не хватало в руке пистолета.

Пока он так красовался, продавщица тихонечко быстро взвесила мне колбасы или сыра – не помню, и подтолкнула к выходу. Мол, беги, малой, пока тебя твой родственничек не прибил. А на ушко спросила меня так же тихонько – «Он что, тебя бьёт?» Короче, я прибежал домой, отдал маме покупки и хотел было куда-то забиться в угол. Фигвам! Причалапал дядя Валентин и мама послала его и меня… в подвал!

И вот здесь я реально зассал! Пойти с дядей, которого я только что опозорил в магазине, в тёмный и сырой подвал?! Чтобы он меня там прибил и мой холодный труп навсегда остался среди канализационных труб в теплотрассе? В общем, какого мужества стоило мне тогда принести из подвала банку с томатным соком, не знает никто. Я не сказал никому ни о том, что произошло в магазине, ни о том, чего я ожидал от дяди Валентина в подвале. Который, кстати, наверняка не думал ничего такого, а просто пошел со мной в подвал потому, что надо было включать свет. Точнее, свет там не работал – какой-то идиот разбил выключатель, поэтому дядя Валентин держал фонарик.

Спустя много лет я вспоминал свои детские страхи и посмеивался над фантазиями ребёнка. Как-то так получилось, что после того случая в магазине я почти что со своим дядей не общался. Или просто в памяти моей не остались воспоминания об этом. Я вырос, пошёл служить в армию, потом вернулся. А через некоторое время поступил в институт физкультуры.

К тому времени здоровье дяди Валентина совсем ухудшилось. Мой дед умер ещё когда я служил, а бабушка переехала жить к своей дочке – моей маме. Вообще-то я так подозреваю, что это я её выжил из её хаты. Я ведь не смог жить со своей мамой, потому что она могла достать кого угодно и когда угодно. Сам я после армии какое-то время жил в общежитии, потому что служил в армии сверхсрочно. А потом пришлось куда-то определяться. И я попросился к бабушке. Прошло полгода, и бабушка переехала к маме. А дядя Валентин ещё раньше получил отдельную квартиру.

Моя мама, конечно, умела выносить мозг. Но надо отдать ей должное – она могла выносить мозг тем, кому это было необходимо. Всяким там чиновникам, партийным деятелям. В общем, наши городские, а тем более, районные власти боялись её, как огня. И вот она походила по инстанциям и выяснила, что её брату – моему дяде Валентину – положена была от городского фонда отдельная квартира. Как инвалиду! Но квартирку кто-то «зажал» и дядя Валентин должен был становится бомжом. То есть, гражданином без определённого места жительства.

Я уже не помню, как там всё было, но, когда я вернулся из армии, бабушка жила ещё в своей половине дома, дедушка свою половину давно продал, уехал в село и там тихо умер. Зато дядя Валентин жил в отдельной однокомнатной «хрущёвке», как кум королю и сват министру. Ну, такая тогда была поговорка.

Конечно, какая-то там гнида в горисполкоме всё же моей маме пакость сделала – инвалиду второй группы, который уже еле ходил, выделили квартиру… на пятом этаже. В доме без лифта! В «хрущевках» ведь лифт не предусмотрен! В общем, дядю вселили, а дальше…

Мама плюнула и не стала больше бегать по инстанциям. Квартиру выделили, а снова начинать канитель – можно было и этой лишиться. А жить-то дяде где-то надо было! Так что он потихоньку стал привыкать к ежедневной гимнастике, которая стала для него эквилибристикой. То есть он с палочкой спускался с пятого этажа, ходил в магазин, покупал продукты, потом шёл домой, поднимался на пятый этаж… Потом готовил себе еду, ел – короче, жил. Раз или два в неделю мама или приезжала сама, или просила меня привезти дяде Валентину какую-то еду – баночку борща, мясо, помидоры-огурцы или там квашенную капусту, в общем, продукты. Пенсия у инвалида второй группы больше не стала, хотя, в целом, на жизнь ему хватало. На жизнь и на разукрашивание этой довольно тусклой жизни при помощи спиртного.

Дядя Валентин был одиноким. Пару раз выпивал с дружками, которых быстро нашел по месту жительства – таких же, как и сам, одиноких и несчастных инвалидов-алкашей. Но ему снова пару раз дали по голове в процессе обсуждения политической обстановки в мире, и после этого дядя пил уже в одиночестве.

Вначале я не мог понять этого чувства. Ну, живёт человек один, ну, нет у него рядом никого из близких – и что? Я сам в то время тоже был один, переживал какую-то свою трагедию неразделённо любви, какие-то свои проблемы решал, в общем, одиночество порой для меня было благом. И потому оно было благом, что в любой момент я мог пойти, куда угодно! Встретиться с кем угодно! Не говоря уже о том, что я был молод, здоров, полон сил и надежд! Мне не было еще и 30 лет!

А моему дяде было уже почти 50. При этом он выглядел, как сущая развалина – еле ходил, даже по квартире передвигаясь с палкой. У него почти не было зубов, а уж какие головные боли он испытывал – я даже и не знал. Подозреваю, что и пил он оттого, чтобы заглушить эти боли. А может и ещё от чего?

И он жил совершенно один! Причем, через некоторое время его самочувствие ухудшилось, и дядя Валентин вообще перестал выходить из квартиры! Он просто не мог, не имел сил спуститься со своего пятого этажа, выйти во двор, просто погулять по улице! У него только и получалось выйти на балкон, чтобы подышать свежим воздухом! То есть, мой дядя в какой-то момент превратился в узника своей собственной маленькой квартиры! В заключённого! Который приговорил сам себя к высшей мере наказания – к пожизненному сроку заключения! И он стал для него посмертным сроком…

Моему дяде Валентину повезло – он получил квартиру в самом центре города! Причем, прямо напротив нашего телецентра. А я там как раз в то время на телевидении и работал. Каждый день туда ходил и даже не сразу узнал, что мой родной дядя живёт напротив моей работы. Ну, мы часто занимаемся своими проблемами, думая, что они самые важные, но не поднимаем глаза вверх и не смотрим по сторонам. Но если бы делали это почаще, то замечали бы вокруг много ещё чего, а не только свои проблемы.  

Вот так и я слишком поздно узнал про проблемы моего дяди. А поскольку всё равно работал рядом с его жильем, то, конечно же, иногда забегал к нему, приносил что-то поесть или покупал продукты в магазинчике рядом. Порой приезжал к маме, забирал у неё пакет и отвозил к дяде Валентину. Поскольку я мог от мамы привезти намного больше, нежели она – то на машине студийной меня подбрасывали, то я такси мог вызвать. Да и на транспорте мне было удобнее становиться курьером, нежели моей маме. В общем, в тот день, когда я привозил дяде Валентину мамин пакет, у него был праздник.

Когда у человека мало радостей в жизни, то каждая мелочь может подарить ему немного счастья. Например, не так давно моя 12-летняя дочь, плямкая на кухне своей любимой вкусняшкой, кажется, сыром «косичка», глубокомысленно произнесла: «Когда я ем – я счастлива!» А потом, немного помолчав, добавила: «Еда – мой антистресс!» Вот что надо ребёнку? Вкусняшку какую, игрушку, фильм посмотреть? И он счастлив!

Взрослому человеку для счастья нужно побольше. Но когда у него всё плохо, когда остаётся мало хорошего в жизни, то и малость покажется благом. У меня часто так бывало, что, когда все хреново, даже какой-то просвет, совсем небольшой, становится просто каким-то огромным и ничем не перекрываемым счастьем. Это как если вот у тебя что-то сильно болит, а потом – раз – и перестало. Зуб, например, или там живот, голова, нога, рука – неважно. И вот момент, когда боль уходит – это счастье!

Я не знаю, как у моего дяди Валентина складывались отношения с собственным здоровьем, что у него болело, как часто и как сильно. Подозреваю, что боли у него были. Еще у него были болезни, когда, может, болей и не было, но эти болезни всё равно не приносили радости. Если у человека, например, просто не сгибается нога – то что здесь хорошего? А если рука тоже не сгибается? И вообще, если куча проблем с организмом? Нет, были бы деньги, доктора – то, конечно, эти проблемы решаются. Хотя бы частично.

У дяди Валентина, кроме его пенсии, денег не было. На еду и какие-то лекарства хватало, на водку хватало. Хотя это, в общем-то, водка тоже была для него лекарством. У него не было телевизора – он слушал радио. Был у него телефон, но потом один раз по пьяни он его разбил – и телефона не стало. Впрочем, а кому мой дядя мог позвонить, с кем пообщаться? С мамой моей, своей сестрой? О чем? Что ему передать из еды? Друзей у дяди Валентина не было, его бывшая жена и дочка с ним не общались и, кажется, вообще не знали, где он и что с ним. С соседями он так и не познакомился, не дружил с ними. И вообще, мой дядя Валентин из веселого и довольно остроумного мужика превратился в законченного алкаша, мизантропа и нелюдимого бирюка. Хотя, надо отметить, присутствия духа окончательно не терял.

Помню, однажды я у себя на телецентре бухал с коллегами и с чего-то решил зайти к нему в гости. А поскольку был сильно пьян, то, ворвавшись к нему в квартирку, случайно рукой выбил в кухонной двери стекло. Дядя посмеялся на следующий день, когда я пришел к нему извиняться, пожурил меня за пьяную выходку. Сам же пошутил, что я еще не научился пить и ему надо мне преподать пару уроков. Увы, он успел преподать мне только один урок. Но я запомнил его на всю свою жизнь!

В тот день мама просила меня забежать к дяде Валентину и занести ему банку с борщом, сало, котлеты и что-то еще. А я отмахнулся, но пакет взял и сказал, что потом. Закрутился, было много съемок, в общем, я зашел к нему только через день…

…Он лежал на кухне, на полу. Под ним были осколки банки из-под солёных огурцов, видимо, дядя Валентин хотел достать огурец и в этот момент то ли споткнулся, то ли потерял сознание. На кухне у него всегда был бардак, не мудрено было с его координацией и больными ногами споткнуться. Но, возможно, всё же дядю подвела голова – кто знает?

Я стал пытаться его приподнять, но он – и так кабан тяжелый – на этот раз был просто неподъёмный. К тому же он был полностью голый! Он всегда хвастался, что, мол, у себя в квартире – хозяин, и даже зимой ходит по ней голышом. Как раз была зима, но квартира была тёплая, тем более, пятый этаж – поверху проходила магистральная труба с горячей водой. Так что в этом плане дяде тоже повезло: в его квартире зимой была Африка.

Я тащил дядю Валентина, но руки скользили, а он… он был, как труп. Хотя что-то вроде как пытался мычать. Или мне просто это казалось? Его глаза не реагировали, они жили какой-то своей жизнью. Нет, они не были мёртвыми, но и живыми их назвать было нельзя. Дядя Валентин находился где-то уже на полдороге, уже не здесь, но ещё и не там. А что надо было с ним делать – я не знал! Я послушал пульс – сердце работало. Еле-еле. Глаза не закатились, просто они смотрели как бы сквозь меня… Я дотащил его тело до санузла, еле втащил его в ванную, открыл воду…

В хрущевке, чтобы включить горячую воду, надо вначале включить газовую колонку. И я, когда включил её, забыл сразу же открыть ещё и кран с горячей водой. Потом, когда я этот кран открыл, сразу полился кипяток. И дядя Валентин, находясь в ванной, рефлекторно одёрнул свою ногу, когда горячая вода попала ему на ногу. Тело его ногу одёрнуло. То есть, он всё же не был трупом, он был ещё жив!

…Когда примчались родители, мы попытались как-то помыть дядю Валентина – всё его тело было в раздавленных огурцах, осколках стекла, каком-то мусоре… Мы помыли его, пытаясь как-то всё же понять, что с ним. Но мы ведь не были медиками…

Приехавшие врачи со «скорой» ничего не сделали.

– Мы трупы не возим! – сказал худенький пожилой доктор, осмотрев дядю Валентина, пощупав его пульс и даже посветив в глаза каким-то фонариком.

– Как же так, какой труп, он вон ногу одернул, когда его обожгло… – попыталась скандалить моя мама.

– Остаточные рефлексы. – заметил доктор, собрал чемоданчик и ушёл. Следом ушёл и фельдшер, посоветовав вызвать «труповозку».

Мы положили моего бедного дядю Валентина на его старенький диван. Мама навела порядок на кухне, прибрала там осколки, в общем, привела кухню в нормальное жилое состояние. Кстати, там было довольно холодно – дядя Валентин двое суток, скорее всего, пролежал на полу в кухне без движения. А я к нему так и не зашёл…

Если бы я не забыл, не отмахнулся, если бы зашёл сразу?...

Приехала труповозка – УАЗик типа «буханка». Мы схватили за края ковра, на котором лежал дядя Валентин, и потихоньку, вчетвером, понесли его вниз с пятого этажа… Так он и отправился в свой последний путь.

Похорон не было. Дядю похоронили за счёт бюджета, как хоронили бездомных, одиноких, стариков из домов престарелых и прочих подобных граждан. Я уж не помню, как всё было, если честно – меня там не было. Мы уже позже, в мае, на «гробки» пришли на могилу дяди Валентина. Мы её еле нашли – его похоронили в какой-то безымянной могиле, без креста, под номером. Поэтому маме пришлось просматривать списки похороненных и по дате искать могилу своего брата.

Мы сидели на краю огромного кладбища. Не было ни столика, ни оградки, ни креста – ничего не было. Мама немного расчистила могилку, сорвала бурьян, мы как-то присели рядом, достали водку, закуску, помянули душу усопшего… Мама всплакнула, мол, братец беспутный, так ты и закончил свой путь…

Мне было грустно. Вот так жил человек, пусть, не совершил в жизни ничего, ну, вот, хотя бы дочку после себя оставил, никому ничего плохого в жизни не сделал, а вот на тебе! Вывезли в ковре и закопали, как собаку! Ни креста, ни оградки! Как-то всё не по-человечески вышло…

И вот тогда я на всю жизнь запомнил этот урок, который мне преподал моя дядя Валентин. Урок этот был очень простым – никогда не оставайся совсем один! Всегда у тебя должны быть люди. Которые тебя любят, о тебе помнят и без тебя не могут! А если у тебя тоже есть такие люди, то это вот и называется счастье!

Один плюс один будет четыре

Марина жила в однокомнатной квартире. Она её снимала. Но так получилось, что жила она в этой квартире не одна. Потому что снимала её напополам с Женей. Вот только Женя – это не подружка её была, Женя был парнем. Он с Мариной даже не дружил. И не встречался, нет – они даже не были знакомы. Точнее, они потом познакомились – когда сняли вдвоём эту старую «гостинку».

Те, кто не знает, что такое «гостинка» – это такая маленькая однокомнатная квартира. Точнее, квартирка. Наверное, она потому так называется, что сделана, как номер в гостинице. Хотя номера в гостинице разные бывают, бывают и такие, что комната, как маленькая площадь. Знаете, заходишь – вот это спальня, а там дальше – Житомир. Или Харьков. Такие двухкомнатные квартиры для олигархов. Но в данном случае гостинка – это квартира, напоминающая автомобиль-малолитражку. И несмотря на эту малолитражность снять ее не всем по карману.

Советские дома... Когда их строили, то проект был только один – скворечник, только бетонный. Видимо, те, кто проектировали эти гостинки и хрущёвки, сначала строили те самые скворечники, которые юные пионеры строили в мультике про Крокодила Гену и Чебурашку. Пионеры выросли, а проекты остались такими же пионерскими.  Давайте признаемся, что сидячая ванна в гостинке – это не ванна. Иначе душ – это стоячая ванна, а тазик – мобильная ванна. Говорят, сидячая ванна экономит место. Так в советских малолитражных квартирах и так место сэкономлено по самое не хочу. Там же все жили: бабка, дед, мама, папа, тётя, брат, сестра... Если кто-то беременел – бабка напрягалась, потому что если новый человек в семье, то кто-то должен умереть.

Вот как раз Марине и не хватило денег, чтобы арендовать такую вот квартирку в Киеве на Оболони. Потому что надо было заплатить за первый и последний месяц, а еще половину арендной платы за месяц отдать риелтору – строгой даме, одетой, словно она не риэлтор, а офицер гестапо. Знаете, как там в фильме про Штирлица – сама такая белая, истинная арийка и вся в черном. Только стека не хватает.

У Марины не было подружки, с которой она смогла бы снять эту квартиру напополам. Нет, подружки у неё были, но они давно уже все расселились по Киеву, заранее побеспокоившись о съемных квартирах. Некоторые даже успели выскочить замуж. А Марина, как всегда, лето красное пропела. И вот осень, а жить негде.

Тут ей и подвернулся Женя. Совершенно случайно. Потому что, когда риелтор узнала, что у Марины нет денег на первый взнос, она позвонила другому своему клиенту. Типа, если вы, девушка, не можете оплатить, другие смогут. Но оказалось, что и другие не смогут. Другим клиентом был этот самый Женя. И у него тоже не хватало денег на первый взнос. Вот тогда гестаповка-риелтор и предложила Марине и Жене объединиться. Чтобы снять квартиру на двоих. Так они и познакомились. И стали встречаться. Каждый вечер. В постели.

Нет, это не то, о чём вы подумали. Марина не спала с Женей в сексуальном смысле этого слова. Просто в квартире был всего один диван. Покупать еще один диван было нерентабельно, дорого и бессмысленно – он просто бы не поместился бы в комнатушку. А если бы каким-то образом его смогли бы втиснуть в неё, то была бы не комната, а два дивана и кухня. И балкон еще. Туда, кстати, диван не влезал – балкон был забит остатками старой мебели, которую хозяин никак не мог выкинуть на свалку.

В общем, Марина договорилась с Женей, что спать они будут на этом старом скрипучем диване вместе, но порознь – каждый на своей половинке. И никаких там старых предрассудков типа «между нами мой обнажённый меч» – нет! Просто Женя спал лицом к стенке, а Марина спала к нему спиной. А чтобы случайно во сне Жене не приснилось что-то, выходящее за рамки устного договора, то за между спинами у них всегда лежала подушка. Типа, пограничный столб.

И все получалось нормально. Во-первых, Женя работал в «Макдональдсе» и за смену так уставал, что еле приволакивался домой. Где даже не ужинал – кто после «Макдональдса» будет ужинать? Он пил чай с Мариной на кухне, они рассказывали друг другу о том, как прошел день, а потом Женя быстро мылся и после душа, наскоро посушив свои волосы, падал бревном на диван. И сразу засыпал.

Марина проделывала те же процедуры, потому что она, работая репортером на телевидении, тоже так выматывалась за день, что даже на общение за чаем сил почти не оставалось. Так что чай-душ-диван. И так – всю неделю. Спала она тоже крепко,

Так они прожили вместе полгода. За эти полгода Марина и Женя хорошо узнали друг друга. Настолько хорошо, что знали друг о друге всё: биографии, привычки, профессиональные навыки, а главное – что каждый из них любит, а что нет. Еще бы – спать в одной постели и не знать человека?

Вот есть одноклассники, есть сокурсники, есть даже соплеменники. А Марина с Женей были, наверное, одноквартирниками и сопостельниками. Ну и, конечно же, как сопостельники, они поведали друг дружке истории своих несчастных любовей. Несчастных – потому что счастливая любовь – она взаимна. И заканчивается, как правило свадьбой. Ну, потом семья, дети и всё такое.

И у Марины, и у Жени желание обзавестись семьёй было. И попытки были. Марина даже успела побывать замужем. Недолго. Всего-то три месяца. Развод длился дольше, чем её брак. И нервов вымотал больше, нежели её короткая семейная жизнь. Оттого она и сбежала в никуда. Как вышеупомянутая стрекоза из басни, поскакала-попрыгала по квартирам подружек и случайных приятелей, но это ей быстро надоело. Потому что одно дело, когда встречаешься с парнем, а совсем другое дело – когда живёшь с ним.

Совместное проживание мужчины и женщины на ограниченной жилплощади моментально показывает им реальное положение вещей. И сразу меняются характеристики. Бережливый превращается в скупого, упорный в упрямого, а решительный – в наглого. И, соответственно, прелесть какая глупышка становится ужас какой дурой. Выплывают огрехи – здесь и разбросанные по квартире вещи, и немытая посуда, и не вынесенный вовремя мусор, в общем, всё то, что люди называют бытом. О который часто разбиваются любые, даже очень сильные романтические чувства.

У Марины чувств этих не было. Ну, то есть, настоящих. Были мимолётные увлечения, дружеский секс, случайные связи. И даже её замужество – это было просто сильное увлечение. Но была и любовь. Та самая, неразделённая. Одна её подружка как-то сказала интересную фразу: «Испытать любовь – уже счастье. А если она взаимна – то это просто джек-пот». Марина точно этот джек-пот пока не выигрывала. Но любовь у неё все-таки была…

Жене тоже успело прилететь. Ну, то есть где-то он попался Амуру и тот его подстрелил. Видимо, у бога любви это была последняя стрела, потому что Женина любовь тоже не стала для него самого джек-потом. Как это часто бывает, встречались, расставались, потом снова встречались, а как итог – «надо проверить наши чувства». А что проверять? Жене и проверять не надо было – он не имел большого опыта встреч с женщинами. Ему трудно было сравнивать. Потому что – зачем сравнивать с кем-то того человека, которого любишь? Ведь он по факту всё равно будет самым-самым. Для тебя. И плевать на мнение остальных.

Но что поделать – пока что и Марина, и Женя были вынуждены жить друг с другом, а не со своими любимыми людьми. Вернее, не жить, а сосуществовать. И все-таки в этом сосуществовании наступали иногда те самые тоскливые моменты, когда хочется кому-то поплакаться. И оттого, что некому, просто сидишь и воешь. Марине с Женей повезло – они уже настолько стали друг для друга близкими людьми, что делились друг с другом иногда совершенно интимными и сокровенными переживаниями.

Конечно же, в первую очередь они рассказали друг другу свои любовные истории. Знаете, как бывает, когда за окном идет мелкий холодный осенний дождик, на улице противно, сыро и мерзко, а в квартире уютно и тепло. И, тем не менее, в душе холодно и пусто. Хочется прижаться к кому-то, уткнуться в плечо и немного пореветь. Это если женщина. А мужику хочется положить свою голову ей на колени, чтобы она гладила твои волосы, и тихонько мурчать. В такие моменты, сам того не осознавая, выкладываешь всю подноготную даже малознакомому человеку. Который в этот момент становится для тебя родным.

Именно так всё и было. Поэтому Марина с Женей как бы совершили друг перед другом эдакий душевный стриптиз. И это обнажение душ их ещё больше сблизило. Нет, они не полюбили другу друга – так бывает только в дешевых женских романах и сериалах для тупых. Просто они стали как брат и сестра – настолько близкими, насколько это возможно для не родных по крови. Наверное, это даже можно было бы назвать дружбой. Той самой дружбой между мужчиной и женщиной, которая невозможна, но которая всё же иногда встречается в этом мире.

И уже после того, как им не было чего скрывать друг от друга, Женя мог рассказывать Марине что угодно, а Марина не боялась доверять Жене любые свои женские секреты. И часто по выходным, коротая вечера у экрана единственного ноутбука Марины за просмотром какого-то фильма, они делились друг с другом своими переживаниями, спрашивали друг у друга совета в каком-то вопросе и даже открывали друг другу какие-то свои маленькие тайны. Порой Марина рассказывала о своих новых знакомствах, о том, как какой-то парень пригласил её на свидание. А Женя, в свою очередь мог поведать историю своей встречи с какой-то девушкой и спросить совет у своего друга Марины, как ему в данном случае поступить.

И вот однажды, в один из холодных январский вечеров, когда вместо снега за окном пронзительный зимний вечер метал в стекло остатки пожухлых листьев, сорванных, как скальп, с помертвевших деревьев, произошло событие, круто изменившее жизнь и марины, и Жени. Вначале всё было как обычно – они пили чай на кухне, болтая о том и о сём, между делом вплетая в свои блаблабла события прошедшей недели. Марина рассказывала о том, какие сюжеты сделала накануне, возмущалась тем, что выпускающий редактор безбожно порезал её гениальные сюжеты. А Женя, поддакивая ей, приводил в пример своё начальство – старшего менеджера. Который вечно ставил его, Женю, в самую поганую смену, заставляя работать еще час после окончания смены, так сказать, передавать опыт новичкам.  

Вот тут-то Марина и попросила Женю пойти с ней на свидание. Не к ней, а с ней. То есть, поприсутствовать на свидании. Вернее, даже не то, чтобы поприсутствовать – Женя должен был пойти в то же кафе, куда собирался прийти бывший ухажер Марины. Она не могла сказать Жене, что это был её бывший парень – как-то глупо это звучало. «Бывший ухажер» звучало хоть и как-то старомодно, но более толерантно по отношению к Жене. Всё-тки, как ни крути, а Женя был её другом. И даже, можно сказать, близким другом – ибо ближе уже не бывает. Живут же они в одной квартире, спят в родном постели и знают друг о друге почти всё-всё-всё. Так что говорить о бывшем парне «мой бывший парень» своему нынешнему близкому другу было как-то не совсем корректно.

Одним словом, на следующий день, в воскресенье Марина с Женей заявились в то самое киевское кафе, куда, по расчётам Марины должен был прийти и её бывший ухажер. Как она вычислила время появления «бывшего» – Женя даже не догадывался. Но это его мало волновало. Потому что просто прийти с Мариной в кафе, посидеть там за чашечкой кофе – это было, в общем-то, несложно. Сложнее было, если вдруг что, представить Марину этому её бывшему. Кто она ему, Жене? Друг? Так она как бы женщина. Подруга? Слово «подруга» для мужчины предполагает наличие, как минимум, какой-то связи. Иногда постельной. А у него если и была связь с мариной через постель, то не в плане секса, а в плане сна. И спать с ней для него вовсе не означало интим. Но вот как в это сложное определение их с Мариной отношений погрузить ещё кого-то? Ведь Женя даже маме соврал, что, мол, живёт с одной квартире с девушкой – не вдаваясь в детали.

Но получилось совершенно всё не так, как представлял себе Женя. И уж, конечно, не так, как планировала Марина. Она, видимо, просто хотела, как все женщины, показать тому, с кем у неё не сложились отношения, что она не печалится и у неё уже есть новый парень. Типа, это Женя. После чего она, Марина, гордо задрав нос, покинула бы кафе. А сзади, в мучительных раздумьях и в печали оставался бы её бывший.

Так примерно строила схему своей встречи со своим бывшим парнем Марина. Но, видимо, не она одна была такой расчётливой. А, может, просто так совпало? В общем, когда Марина делала вид, что мирно щебечет с Женей, а сама зорко наблюдала за входом, открылась дверь и в кафе зашёл он. Её бывший. Но не один – с девушкой. Видимо, со своей нынешней.

Марина как-то сразу увяла. Маленькая месть не удалась. Вечер был испорчен. Её бывший был весел, жизнерадостен и, скорее всего, даже не опечалился недавним расставанием с ней. Вот только почему-то Женя, который сидел спиной к двери, увидев, куда направлен взгляд Марины, обернулся и вдруг изменился в лице. Потому что рядом с тем парнем, о котором ему перед встречей тарахтела Марина, была девушка. Его, Жени девушка. Ту, с которой у него когда-то не получилось. И с которой он когда-то расстался. Та, которая сказала, что надо бы им с Женей «проверить чувства».

Между тем парень заметил Марину. А девушка заметила Женю. И если у парня реакция была стандартная – о, привет, как дела! – то девушка тоже как-то моментально изменилась. И пока Сергей – так звали парня – о чем-то увлеченно «грузил» свою бывшую девушку, его нынешняя подруга не могла подобрать слова.

Они отошли к барной стойке.

Женя начал первый.

– Привет. Я вижу, у тебя всё хорошо?

Маша – так звали девушку – кивнула.

– Да, нормально. У тебя как?

Женя улыбнулся.

– Карьеру пока не сделал. Но есть планы. Как завоевать Вселенную и не привлечь внимание санитаров.

Улыбнулась и Маша.

– Я помню твои грандиозные планы. И думала, что они уже давно воплотились во что-то серьёзное…

Женя пожал плечами.

– Планы планами, а деньги никто не отменял. Конечно, художник должен быть голодным, но умереть от голода – это перебор.

Маша усмехнулась.

– Потому ты и подался в «Макдональдс»?

Женя снова пожал плечами.

– Голодным я там не останусь, а времени на воплощение планов более чем. Вот, даже заработал на квартиру. Ну, на аренду. Правда, снимаю не сам, а вот, с Мариной.

И Женя кивнул в сторону столика, где Сергей что-то увлеченно рассказывал Марине, не замечая, как та нервно покусывает свои губи и уводит взгляд в сторону.

Маша удивленно приподняла бровь.

– Вы снимаете двухкомнатную?

Женя поморщился.

– К сожалению, часть средств у меня ушла на запись новых песен, так что денег хватило лишь на однокомнатную гостинку.

Маша еще больше удивилась.

– Вы с этой барышней живете в одной комнате?

Женя улыбнулся.

– Я тебе даже больше скажу – мы спим в одной постели.

Маша погрустнела.

– Ну, да, понимаю. Мы с тобой до постели так и не дошли…

Женя посмотрел Маше в глаза.

– Маша, а ты разве этого хотела? Ты ведь сама меня оттолкнула тогда.

Маша какое-то время помолчала, отведя взгляд. Потом решительным жестом убрала челку, спадающую ей на глаза, и посмотрела с вызовом на Женю.

– Знаешь, часто люди только тогда понимают, что потеряли, когда не могут снова это найти.

Женя снова улыбнулся.

– Я вижу, ты как раз нашла.

Маша поморщилась.

– Так и я вижу, что ты нашел.

Женя покачал головой.

– Вот, как всегда, свои эмоции ты делаешь своими выводами. Машуль, мы с Мариной – только друзья. Да, мы спим в одной постели, точнее, на одном диване. Спим. Не в интимной плане – просто отсыпаемся после работы. Потому что денег ни у неё, ни у меня нет на отдельные апартаменты. Мы, как ты любила говорить, типа подружки. Друзей у меня нет, ты знаешь, а Марина – мой друг. А я для неё как подружка. Она мне постоянно рассказывает ваши женские секреты. А я слушаю. Набираюсь опыта. Того опыта, которого нам с тобой когда-то не хватило.

Маша молчала. Она нахмурилась, что-то обдумывая, потом хотела сказать, но в последний момент не решилась. Промолчала.

Паузу нарушил парень, который пришел с ней в кафе.

– Машка, я тут встретил свою бывшую девчонку, помнишь, я тебе о ней рассказывал, она на телике работает. Идем, поболтаем.

Он обернулся к Жене.

– Кстати, Сергей.

Он пожал Жене руку и продолжил вещать.

– Повезло тебе с Мариной, она просто класс. И в постели, и вообще.

Пока Сергей болтал, не замечая никого вокруг и купаясь в собственном красноречии, Маша сидела, нахмурившись, иногда исподлобья посматривая на Женю. Было видно, что она хочет сказать, но что-то внутри неё мешало этим словам вырваться наружу. А неподалеку за столом сидела Марина. И на лице у неё было такое же выражение усталости и отрешенности. Из всей четверки только Сергей был весел, беспечен и беспощаден, потому что его слова, как пейнтбольные шарики, лупили всех вокруг него. И он е6динственный этого не замечал.

– Всё, Серёга, хватит. Пошли отсюда, мне скучно, – решительно прервала монолог Сергея Маша. – в другой раз расскажешь, как ты с пацанами спорил, кто больше выпьет пива за минуту на пляже. Думаю, твоей бывшей девушке вот парню этому будет очень интересно.

И, обернувшись к Жене, спросила:

– Телефон мой не забыл?

Женя, опешив, кивнул.

Маша улыбнулась.

– Знаешь что – позвони мне. Завтра. В обед. Может, пообюедаем вместе.

Женя улыбнулся.

– А ты заходи ко мне в Макдональдс, на Центральном вокзале. Там и пообедаем. Точнее, я тебя покормлю.

Маша кивнула, и, взяв за руку оторопевшего и неожиданно для всех замолчавшего Сергей, пошла к выходу. Тот недоумевающе смотрел на Женю и всё хотел что-то сказать. Но у него не получалось. Тогда Сергей обернулся к Маше, пытаясь что-то сказать уже ей. Но Маша уже вышла. И он ринулся вслед за ней, повторяя на ходу «Маша, подожди, я не понял…»

Женя подошёл к столику и сел напротив Марины.

– Встреча прошла в тёплой и дружественной обстановке. Кажется, так говорят обычно телеведущие? Или правильно тележурналисты?

Марина печально улыбнулась.

– Те ли это ведущие, та ли это журналистика? Куда они ведущие? И кого ведущие?

Женя положил свою руку на руки Марины, которые она сложила на столе перед собой.

– Ты знаешь, мать, спасибо тебе, что вытащила меня сюда. Знаешь, что за девушка была с этим твоим…

Он попытался подобрать слова, но потом рубанул:

– …с этим твоим экземпляром? Это та самая Маша, о которой я тебе рассказывал.

Марина рассмеялась.

– Да уж, точно, что экземпляр. Такой болтун! И судя по всему, ваша встреча была более удачной, нежели моя?

Женя нахмурился.

– Ну, пока рано говорить. Но, я думаю, наша встреча еще состоится. А насчет результатов ты права, мы с ней говорили меньше, недели вы, но, как мне кажется, итоги всё же более положительные. Ты уж извини, ежели что не так…

Марина встала, поправляя сумку на плече.

– Жека, не парься, всё нормально. Это я перемудрила. Хотела показать Сергею, что у меня все в порядке, что я не в печали. Вот только самой себе ведь не покажешь. Саму себя не обманешь…

Женя подал подруге пальто.

– Марина, ты это… не надо разводить сырость. Вот смотри, мы уже с тобой настолько близки, что мысли можем читать друг друга. Мы уже как сиамские близнецы просто. Так что если у меня всё будет хорошо, то и у тебя всё наладится.

Марина усмехнулась.

– Ага, и дочку Васей назовём. Пошли уже, горюшко, домой, я там котлет вчера налепила, пожарим и вечером будем пировать. Праздновать твою удачную и мою неудачную встречи!

Прошло несколько дней. Женя встретился с Машей, потом ещё раз встретился. Потом ещё раз. И ещё раз. В общем, они, что называется, стали встречаться. Пару раз Женя просил Марину переночевать у подруги, благо, подруг у неё было гораздо больше, нежели у Жени друзей. А по вечерам Женя рассказывал своему другу и подруге в одном лице, как у них с Машей идут дела. И судя по вдохновлённому лицу Жени, было понятно, что дела идут к свадьбе. Женя наконец-то свел свои треки в единый альбом. Он увлекался чтением рэпа и сочинением песен, создавая какой-то свой неповторимый стиль, который он назвал «урбан-соул». Он давно писал тексты, которые когда-то помогала править ему именно Марина.

И вот Женина песня «Фары» внезапно попала на «Русское радио» и произвела там настоящий фурор. А дебютный альбом каким-то невероятным образом попал прямо в руки Басте. И тот сазу предложил Жене контракт. Но перед этим надо было заново записать Женин альбом уже в более приличном качестве. Женя не бросил работу в Макдональдсе, но все вечера пропадал в какой-то крутой студии в Киеве, которую сам Баста использовал для накопления первичного материала.

Но самое интересное случилось позже.

Однажды уже Женя пригласил Марину пойти с ним в клуб. Маша пойти в тот вечер не могла, а он не хотел идти один. Клуб был дорогой, что называется, понтовитый, но у Жени были два пригласительных и он решил, что Марине будет интересно там побывать. Всё же типа всякие селебрити и прочие типа «звёзды», а какому журналисту не интересно вот так, что называется, «без галстуков», напрямую, на закрытой тусовке пообщаться со всем этим миром шоу-бизнеса. Тем более, что в тот вечер выступал Тимати и на это мероприятие должны были собраться все, так сказать, «сливки общества».

И надо же – именно в тот вечер в этом клубе Марина встретила свою любовь. Ну, то есть, бывшую любовь. Которая, как оказалось, бывшей не бывает. Саша все-таки пробился в шоу-бизнес, он сыграл одну из главных ролей в российском телесериале и стал, что называется, открытием года в кино. И хотя это была комедия, а Саша никогда не был эдаким секс-символом, но его блестящая актерская игра, прекрасное чувство юмора, когда многие сцены в комедии были плодом его импровизации, бездна обаяния – всё это открыло ему дорогу в мир кино. Серьёзного кино.

А вот с личной жизнью у Саши не сложилось. Он был женат, но быстро развёлся. Ибо женился ещё в период, когда снимался в массовке и подрабатывал съемками в рекламе. Понятное дело, редко какая женщина вынесет хроническое безденежье, считая его плодом безделья мужчины. И редко какая женщина может стать терпеливой Музой, ожидая, когда её любимый вытащит счастливый билет судьбы. Вот марина как раз и была той музой, которая готова была ждать. Но Саша в тот момент считал, что его просто терпят и не хотел унижаться. В общем, как пел Женя

«Мы пути одинаково чертим, выбрав разные корабли.
И несут нас похожие черти, по просторам чужой земли».

Вот так совершенно непостижимым образом соединились корабли вначале у Жени и маши, а потом у Марины и Саши. Марина и Саша стали встречаться. Но Жене не пришлось уступать своей сопостельнице квартиру. Потому что и Саша, и Женя предложили своим подругам переехать в Москву. И там снять квартиру, но уже двухкомнатную, на всех четверых.

Самое смешное, что в Москве киевская история повторилась. Только на этот раз в двухкомнатной панельке в Кунцево жили не двое, а сразу четверо. Правда, бывшие сопостельники Женя и Марина спали теперь каждый в своей постели. И каждый со своим любимым человеком. Саше и Маше они, конечно же, рассказали свою эпопею и про свой «постельный опыт» в Киеве. И впоследствии друзья – а все они здорово подружились – не раз со смехом вспоминали этот период жизни своих половинок.

Что еще остаётся добавить? Наверное, словами из дебютного хита Жени «Фары»

«Когда станем однажды старыми
и усталость на плечи горами.
Не забудь меня, а то мало ли,
какими мы станем синьорами.
Тебя жизнь выжигала пожарами
и мою не измерить приборами.
Скоро нас перенасытят угарами
и запустят седины в бороду.
И не важно какими странами,
мы не заменим родного города.
Мы останемся другами, братьями,
и сегодня мы выпьем поровну.
Те, кто время крадет между  парами,
 никогда не назовут ворами.
Мои мысли поют гитарами,
почему-то все больше минорными».

Единственное, что не совпадало в песнях Жени с нынешней жизнью этих двух удивительных пар – это минорные аккорды. Потому что минор – он остался в прошлом. В том слякотном зимнем Киеве, в той маленькой гостинке, на том стареньком диване, где два человека вынуждены были поддерживать друг друга. Параллельно мечтая о счастье и веря в то, что оно где-то рядом.

А самое интересное – счастье ведь всегда рядом. Стоит и смотрит на нас, улыбаясь – найдет меня этот человек или не найдет. Такая игра в прятки, где счастье ждет нас. Не мы его ждем, а оно нас. Просто если сидеть и ждать – оно никогда не придет. Надо поискать вокруг себя. Попытаться его схватить. И не отпускать. Только не забудьте волшебные слова: «Раз, два, три, четыре, пять, я тебя иду искать!»

И тогда вы его точно найдёте!

Даже там, где и не ожидаете его найти

Праздничный мертвец

Дело было в славном городе Днепропетровске. Гриша и Саша работали в полиции, когда она еще называлась милицией. Это было тяжелое время, когда Советского Союза уже не было, а было непонятно что. То есть, вместо развитого социализма стали строить недоразвитый капитализм. Поэтому всё вокруг было таким же недоразвитым и, прямо скажем, идиотским. Понятное дело, это так и выглядело внешне – нелепая яркая реклама на серых мрачных грязных улицах, торговля с рук, разные товары, лежащие на каких-то картонках прямо в грязи, яркие иностранные автомобили, внезапно появившиеся среди замызганных отечественных «жигулей» и «москвичёнков». Ну и, конечно же, внутренние органы страны, которая даже внешне выглядела больной и сошедшей с ума, не могли по определению быть в нормальном состоянии.

Милицию лихорадило. Зарплату, которая и так была очень и очень скромной, постоянно задерживали. Перестали выдавать пайковые деньги. Постоянные усиления и ненормированный рабочий день стали нормой. Кстати, нормой стало и то, что раньше рассматривали, как ЧП. Ведь ещё совсем недавно выстрел даже на окраине любого города из какого-то там захудалого пистолетика становился предметом для вмешательства прокуратуры! И брался на контроль не только прокуратурой, но и становился предметом всесоюзного контроля. На уровне министерства внутренних дел!

А теперь даже в столицах нового государства, то есть, в Петербурге и Москве, среди бела дня шмаляли из автоматов и даже гранатомётов – и никто особо не чесался. То есть, конечно, милиция выезжала на место происшествия, разбирались, но прокуратура всего лишь фиксировала факт «огневого контакта», а наверху просто принимали к сведению. Потому что такое теперь было сплошь и рядом. И каждый день. И даже несколько раз на дню. Раз капитализм – значит, должны быть и гангстеры. Потому что появились банки, которые эти гангстеры должны были грабить. И воевать с другими гангстерами. В общем, все у нас стало, как у людей.

Работы у милиции существенно прибавилось. Но на зарплате это не отразилось. И только участковые инспекторы, которые были раньше самыми последними в табели о рангах каждого райотдела милиции, теперь внезапно, как говорится, из грязи поднялись в князи. Самая захудалая должность в РОВД внезапно стала самой значимой. Потому что у любого участкового на «земле» пышным цветом расцветал «бизнес» – внезапно выросли, как грибы после дождя, коммерческие ларьки, появились первые «фирмы» по перепродаже какого-то импортного барахла, да и с уличных торговцев можно было ежедневно собирать мзду.

Правда, у милиционеров быстро появились конкуренты – бандиты. Ну, не бандиты, а так – местная гопота, которых раньше называли хулиганами. Теперь эти бывшие двоечники и ПТУшники внезапно стали называть себя братвой. И, одевшись, как близнецы, в китайские кожаные курточки поверх китайских псевдо-адидассовских спортивных костюмов, стали заниматься вымогательством, собирая дань с тех же торговцев и мелких бизнесменов. Это преступление, четко зафиксированное в уголовном кодексе, обозвали модным словом «рэкет». Так что участковые инспекторы и рэкетиры постоянно воевали между собой, так сказать, за сферы влияния. За рынки. Это называлось – «страна вступила в рыночные отношения».

Еще неплохо приподнялись бывшие ОБХССники. То есть, сотрудники отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Ведь собственность теперь в основном стала капиталистической. А бывшее государственное имущество, которое раньше эти отделы защищали, теперь за бесценок «прихватизировали» бывшие государственные служащие и бывшие партийные функционеры. Которые стали настоящими акулами капитализма. Этим акулам и нужны были профессионалы. Профессионалы должны были охранять теперь уже капиталистическую собственность. Вот новоявленные капиталисты и нанимали на службу бывших полковников и даже генералов милиции и комитета госбезопасности. И делали их начальниками своей охраны.

Впрочем, и те, кто остался служить в органах внутренних дел, не прогадали. Потому что стали предоставлять различные услуги внезапно появившимся капиталистам. Это называлось «предоставить крышу». То есть, защитить от бандитских «наездов». Проще говоря, выполнять свою работу – охранять покой мирных граждан. За дополнительные деньги. Которые шли уже в их личный бюджет, а не в бюджет государства, от имени которого сотрудники внутренних органов защищали своих «клиентов». Правда, не всех, а только тех, кто за это мог заплатить. Ну, рыночные отношения же!

А вот операм уголовного розыска никто не платил. Потому что они охраняли как раз покой тех граждан, которые не были платёжеспособными. Но преступления совершались везде, в том числе, и там, где не люди могли оплатить законность. Чаще всего нарушают закон именно самые бедные и незащищенные этим самым законом граждане. Потому что именно этих людей и грабило то самое государство, которое они, эти люди, столько лет строили.

И вот теперь, когда то, что они много лет строили, внезапно развалилось, то и законы, на которых стояло то государство, перестали защищать этих людей. Появились многочисленные мошеннические схемы по сравнительно честному – на первый взгляд – отбору денег у бедных в пользу богатых. Так появились первые люди без определенного места жительства. Потому что их квартиры внезапно стали принадлежать другим людям. И закон был на стороне новых владельцев. В общем, как и положено по теории первоначального накопления капитала, бедные становились ещё беднее, а богатые – ещё богаче. А когда бедному человеку нечего терять, кроме своих цепей, то он готов на всё. В том числе и на то, на что раньше не был готов.

Так что преступлений стало намного больше. Причём, не таких как раньше – хулиганка, пьяный дебош, мелкая кража. Нет, теперь в ходу были разбои, грабежи, вымогательства, вооружённые нападения. Ну и, конечно же, убийства. Убивали теперь практически ни за что – за кошелёк с мелочью, за дешёвенькие часы, за старое пальто. Убивали и просто так – за косой взгляд, за небрежно сказанное слово. За сигарету, которой не поделился с одиноким прохожим!

Операм угрозыска приходилось таскать трупы практически каждый день. Одних они утром просто подбирали на улице. Других находили в квартирах. Ну, бухали вечером мужики, слово за слово, один схватил нож и зарезал собутыльника. И тут же рядом с ним уснул. Только собутыльник утром не проснулся.

Саша и Гриша уже практически не бывали дома. Гриша развёлся со своей женой, которая очень быстро вышла замуж за новоявленного коммерсанта – соседа Гриши. Сосед возил из Польши какие-то компьютеры, которые перепродавал за бешенные деньги всяким фирмам. Бизнес процветал и бывший радиоинженер, получавший 200 рэ, внезапно разбогател и стал главой совместного российско-немецкого предприятия. Хотя «предприятие» – это было громко сказано. Просто обычная «левая» контора, которая спекулировала оргтехникой.

Саша пока ещё был женат, но частые семейные скандалы на фоне хронической нехватки денег вынуждали его постоянно задерживаться на работе. Впрочем, задерживаться приходилось почти всегда. Преступлений было море. Надо было уже не то, что расследовать – хотя бы отписываться начальству и делать видимость работы. На саму работу почти не хватало времени. А вечером, натаскавшись трупов, насмотревшись на массу смертей, на всё то дерьмо, в которое приходилось каждый день окунаться, оперы закрывались у себя в кабинете и тупо бухали. Пили водку. Курили. И снова пили. Заливали ту безысходность, которая их окружала. И так день за днём.

И вот именно Саша придумал схему, как заработать деньги.

В очередной раз они утром выехали «на труп». По наколке информатора, труп находился в собственной квартире, где вечером шла игра в карты. Хозяину не повезло – он выиграл. И выиграл настолько неприлично много, что его партнёры по игре решили нарушить правила приличия. То есть, просто дали своему корешу по голове и, забрав выигрыш, скрылись в неизвестном направлении.

Труп выглядел, как живой. Глаза, правда, у него были закрыты. Такое впечатление – устал мужик, лёг подремать и уснул. Причём, одет он был вполне прилично – костюм, рубашка с галстуком. Ни дать ни взять – приличный человек.

Надо отметить, что труповозка не приехала. Райотделовский УАЗ типа «буханка» был в разъездах, а «буханка» из морга, как потом выяснилось, поломалась. А труп надо было описать и доставить в морг, где судмедэксперт должен был сделать заключение. Обычно «на труп» выезжал судмедэксперт из угрозыска, но только, если труп был криминальный. А в данном случае Виталик побрезговал и отписал трупак в разряд естественной смерти. Ну, чтоб не мараться. Потому что криминальных было и так выше крыши.

В общем, как всегда, крайними оказались опера.

– Чё делать будем, Гриша? Такси вызывать? – мрачно пошутил Саша.

– Не, на трамвае трупак повезём! – отпасовал шутку Гриша.

– Не, не вариант. У меня нет денег на проезд, – не остался в долгу Саша.

– Я заплачу. Только ты несёшь, договорились? – Гриша продолжал стебаться.

И вот тут Саше в голову пришла мысль, которая впоследствии преобразила жизнь двоих оперуполномоченных уголовного розыска. И даже жизнь их подопечного трупа. Точнее, не жизнь трупа, а его, так сказать, дальнейшее существование.

– Гриша, у меня появилась идея. Сейчас у нас с тобой появятся не только бабки на проезд, но и на хавчик. А, может, и на что-то большее, – у Саши загорелись глаза.

А надо отметить, что, когда у Саши загорались глаза, это означало, что он что-то придумал. Причём, мысли у капитана милиции Солодовника появлялись всегда исключительно криминального характера. После появления таких мыслей Саша становился обладателем, как раньше было принято говорить, нетрудовых доходов. То есть, приходили ему в голову мысли, после которых приходили деньги. И так как Саша был не жадным, то поступление мыслей в его голову обеспечивало поступление денежных средств в их отдел.

– Короче, Гриша, берём трупак сейчас вдвоём и тащим его в отдел через Озёрку.

Григорий недоумённо посмотрел на коллегу.

– Саша, ты сдурел? На хрена такой крюк делать? Наша Красногвардейка совсем в другой стороне. А там не наша «земля», чего мы туда попрёмся? Ты что, хочешь нашим коллегам трупак подбросить? Типа, нате вам, пацаны, висяк новый? Это ж западло – своим такую лажу кидать!

Саша с сожалением посмотрел на своего напарника. Так обычно смотрит доктор на пациента, причем, на безнадёжно больного пациента.

– Эх, Гриша, здоровый ты лоб, но, видимо, всё в мышцы ушло. На мозги ничего не осталось. Слушай внематочно, и, если что не поймёшь – просто кивай. Смотри, на нашей земле нас каждая собака знает. И вымутить у местных торгашей мы по дефолту ничего не сможем – уже всё давно поделено. Ну, шаурму у Рашида или, там, пачку сигарет отжать – это нам по плечу. А бабло идет к Шурику-участковому, это его «земля». Мы на подсосе постоянно сидим, никого не крышуем, только вон трупы таскаем. Тебя такая ситуация не напрягает?

Гриша кивнул.

– То есть, напрягает?

Гриша снова кивнул. Саша удовлетворённо улыбнулся.

– Тогда делаем так. Сейчас берём трупак и волочим его на Озёрку. Я понимаю, что это Кировский РОВД, но он вон – рукой подать. А до нашей Красногвардейки его тащить – задолбаемся.

– Ты хочешь у кировских труповозку взять напрокат? – начал догадываться Гриша.

Паша хитро улыбнулся.

– Не совсем. Нет, мой друг, Озёрка ещё ближе. А перед рынком куча всяких магазинчиков нарисовалась. Сейчас раннее утро, они как раз открываются. И в меня есть план. Пошли, по дороге растолкую. Только ты пока понесешь этого… кстати, как его зовут-то?

Гриша достал из внутреннего кармана пиджака документы, открыл, посмотрел.

– Его зовут… звали.. надо же, его звали Виталик. Как нашего эксперта. Сука такая…

Саша посмотрел на Гришу.

– Кто сука? Трупак этот?

– Виталик наш сука. Скинул криминальный труп на нас, а сам умотал на блядки свои.

Паша похлопал снисходительно товарища по плечу.

– Наш Виталик, сам того не зная, пролетел мимо классного источника бабла. Всё, бери трупак, точнее, Виталика, понесли.

…В это утро Рафик был слишком нервным. Снова мясо подорожало, надо было ужимать нормы, менять расценки. И подгонять нормы. Получается, шашлык совсем урезать, а оставить те же цены, типа, порции по 200 грамм. А ведь уже увидят… Нет, спьяну пропустят и даже сто грамм… Хотя, нет, это уже слишком… короче, анам сыгим, снова надо выкручиваться, мясо у цыган закупать…

В это время в дверь его кафешки кто-то постучал.

– Закрыто! Чего стучишь, э? – рявкнул Рафик.

Но в дверь постучали уже сильнее.

– Ээээ, гёт вэран, я тэбе счас стукну!

Рафик подорвался и кинулся к двери. Распахнув дверь, он только хотел было со всей силы заехать ногой в рожу стучавшего мордоворота с наглой мордой, как тот вытащил милицейскую ксиву и ткнул её прямо в глаза Рафику.

– Ну, и что? Ти кто, я тебя не знаю! – Рафик всмотрелся в ксиву. – Ааа, ти не наша земля, ти из Красногвардейки. И что ти тут забыл, да?

Мордоворот закрыл удостоверение и спрятал во внутренний карман пиджака.

– Ты, ара, не борзей, я могу и коллег из Кировки позвать. Ты же им отстёгиваешь, да? Ты это – шашлычка нам организуй, мы потом сочтёмся. Утром не успели пожрать!

– Чтёооо? – Рафик даже взвизгнул от злости и негодования. – Ти иди отсюда, сыч дыр, я тэбе сеэйчас такой шашлик сдэлаю – будэш своему начальству патом доказивать!

Рафик захлопнул дверь и было направился к своему столу, где подсчитывал убытки. Но дверь снова затряслась под мощными ударами.

– Ну, гидждыллах, я тыбе сэйчас угощу шашлык-машлык! – заорал Рафик и схватил свою биту.

Он распахнул дверь, замахнулся, но наглый мордоворот отбежал от двери.

– Тихо-тихо, ара, чего ты завёлся. Я ж по-братски попросил, не в напряг. Ты же с ментами в корешах, разве нет? Вот и мне бы…

– Пошёл ти на хер, мусор, ныкаких карэшей у мыня у ваших нэт, толко ходытэ, доите мыня как дойный карова! – завизжал Рафик. – Ещё раз сунэшься – убю!

Но когда он закрыл дверь и отошёл к своему столу, снова раздался стук в дверь кафе. Рафик моментально выскочил, распахнув дверь и сразу, не раздумывая, изо всех сил стукнул своей битой по голове того, кто стоял рядом с дверью. Хотя тот наглый мордоворот стоял чуть поодаль и… улыбался.
– Ты, гидждыллах, чэго скалышся?! – завизжал Рафик.

Но тут его чуйка моментально подсказала ему, что он, Рафик, явно зарвался. Он ударил мента, который явно «при исполнении» и теперь одним шашлыком уже не отделается.

– Ты правильно понял, ара. Ты ударил оперуполномоченного уголовного розыска. А это наверняка тяжкие телесные. Так что сядешь. А твоё вот это кубло придётся продать, чтобы «греть» тебя на «зоне».

Откуда появился второй «мусор», Рафик так и не понял. Но зато он отчётливо понял, что не просто ударил опера – а отправил его к праотцам. Потому что тот, кого он ударил битой по голове, явно был неживой. У Рафика ещё с войны в Карабахе был опыт – навидался он тогда трупов.

Саша – а это был он – склонился над «оперуполномоченным». К нему присоединился и Гриша, который перед этим выводил из себя незадачливого азербайджанского бизнесмена.

– Бляяя, Гриша, этот говнюк грязножопый нашего Виталика завалил! – вдруг заорал Саша и моментально обернулся к Рафику. – Ты что ж, морда ты азербутская, что творишь?! Урод, да мы тебя сейчас по асфальту тут размажем!!

В руке у Саши моментально появился пистолет, достал ствол и Гриша.

Рафик был в ужасе. Он понимал, что ему конец, что от такого не отмажет ни Назим, ни Махмуд, ни даже Тариэл Ашотович. Если бы это был не мент, если бы просто дал по голове какому-то русскому… еще бы отмазали. А теперь всё, тюрьма, менты своего не простят…

– Так, ара, а ну, заходи в свой гадюшник, мы сейчас Виталика пока занесём вовнутрь, может, откачаем ещё…

Рафик юркнул в своё кафе, следом оперы внесли тело своего друга. Склонившись над ним, они о чём-то поговорили между собой, потом повернулись к нему.

– Ну, ара, ты попал. Виталика ты завалил наглухо. Так что вышак тебе светит. Ну, может, от вышки тебя свои отмажут, но за убийство мента сядешь надолго…

– Ээээ…вавава…– Рафик не мог ничего произнести, его руки и губы тряслись.

– Короче, ара, есть вариант…

С этими словами один из оперов посмотрел Рафику прямо в глаза. И тут внезапно чуйка подсказала Рафику, что не всё ещё потеряно…

…Оперативный отдел уголовного розыска, что называется, колбасило. В эту субботу опера «гудели». Причём, не только опера, но и следаки, участковые и даже ГАИшники – гудел весь Красногвардейский райотдел милиции. Ну, начальство, конечно, выпивало у себя в кабинетах, хотя, конечно, традиционно зашло и рюмочку за коллектив выкушало. А потом ушло жёстко бухать к себе. И ведь было, бля, на что.

Проставлялся опер Саша. Он же капитан Солодовник. Причём в то, что у капитана появилось наследство, начальство не поверило – Саша славился на всё РОВД умением сочинять самые невероятные истории появления в своих карманах некоторого количества денег, которые он никак не мог заработать на своей оперской должности, даже если бы работал день и ночь. Но время было суровое, каждый крутился, как мог, поэтому если на опера никто не жаловался, и он явно не нарушал законы и служебные инструкции, то про источники его обогащения никто не спрашивал. Так что все восприняли Сашину «поляну», как само собой разумеющееся. Впрочем, позже он всё же раскололся и весь райотдел долго смеялся над этой историей.

– Короче, самое интересное началось после того, как этот Рафик отдал нам свою новенькую «девятку». Кроме бабла и бумаги, которую он подписал, что, типа, башляет нам ежемесячно, типа, в фонд погибших ментов, мы скачали с него и тачку. Но вот когда упаковали «тело нашего погибшего товарища» и повезли в морг, по дороге нас подрезал один крутой браток на «бимере». Причём, сука, так нагло, что мы на своей «девятке» влетели в столб А этот обсос недотраханый вылез из своего «бумера» и давай права качать. Ну, Гриша не растерялся, а нашего Виталика за руль перекинул, типа, он водила. Ну, типа голова на руль, в отключке. И тот мудак распахивает дверь водительскую и нашему Виталику – бац – в торец! Тот – брык – на землю. А тут я ксиву тому под нос – и понеслась п…да по кочкам. Сказка по новой пошла! И Гриша орёт – мента завалил, сука! Тот натурально обосрался! Кстати, оказался сыном крутого криминального босса. Тот примчался на разборки, видит – реально трупак лежит. Ну а дальше уже дело техники…

Опера угорали, а вместе с ними – все, кто находился в тесной комнате ОУР Красногвардейки. Единственный, кто грустно улыбался – это был тот самый судмедэксперт Виталик, который в то утро не явился на вызов по оформлению трупа. Когда смех немного стих, он подошёл к паше и спросил:

– Ладно, Саша, я понимаю, что теперь вы с Гришей можете за зарплатой даже не заходить, но мне-то бумаги оформлять, вы куда бедного нашего Виталика дели? В морг отвезли?

Улыбка сползла с Сашиного лица.

– Бля, Гриша, мы ж трупак в багажнике забыли! Мать твою, он там провоняет весь салон!

Опера кинулись из отдела. Но на стоянке неподалёку от райотдела новенькой «девятки» уже не было. В то время угоняли даже старенькие «копейки», причём, даже от горисполкома, так что никто не удивился, что местное ворьё сразу же положило глаз на «девятку». На ней же не написано было, что она – ментовская.

Однако самое смешное началось после того, как воры открыли багажник…

На следующий день опера принимали и свою «девятку», и явку с повинной, и «чистуху», то есть, чистосердечное признание. А, главное – многострадальный труп по имени Виталик, наконец-то оказался в морге. Это имя еще много лет будоражило умы оперов и стало нарицательным. И даже спустя много лет, если полицейский внезапно получал повышение по службе или прибавку к зарплате, его коллеги спрашивали:

– Что, получил наследство от Виталика?

И все его товарищи громко смеялись.

 Синдром Володи Тихомирова

Тюрьма в португальском городе Куимбра была самой известной тюрьмой во всей Португалии. И вовсе не потому, что она была расположена в старинном португальском монастыре рядом со знаменитой крепостной стеной-мостом, которая защищала древнюю столицу Португалии - а Куимбра была когда-то её столицей - от набегов арабов. И даже не потому эта тюрьма была такой известной, что считалась самой древней в стране - древностей в Португалии хватало. Просто в этой тюрьме находился самый знаменитый на всю страну джазовый ансамбль. Ну, как находился? Сидел. Ну, то есть, ансамбль этот состоял из отбывающих наказание преступников. Точнее, это был не ансамбль - в Португалии это слово, скорее, применимо к архитектуре. Это был настоящий джазовый оркестр. И хотя в нем превалировали электромузыкальные инструменты - синтезаторы, электрогитары, бас-гитара и прочие прибамбасы ХХI века, всё же духовная секция играла в нём важную роль. Трубы, тромбоны, саксофон - они были душой оркестра. А сердцем были две ударные установки и множество там-тамов, конгов, бонгов и прочих малых и больших барабанов и барабанчиков, на которых в основном играют руками безо всяких там палочек.
Оркестр тюрьмы города Куимбра не мог называться ансамблем ещё и потому, что в нем не было вокалистов. То есть, это уже был не вокально-инструментальный ансамбль. А какой джазовый ансамбль без женского вокального трио? Без этих очаровательных негритянок в облегающем мини, которые волнующе покачивая бедрами, поют джазовые вокализы в стиле "спиричуэлс" или "госпел"? А этих негритянок, точнее "претос" - "черных" - в тюрьме не было. Потому что тюрьма-то была мужской. Нет, были в Португалии и женские тюрьмы, но мужских явно было больше.
Представителей негроидной расы в Португалии называют проще: "претос" - то есть, "черные". Половину контингента в тюрьме Куимбры составляли как раз эти самые "претос". В основном это были не коренные португальцы, а мигранты из бывших португальских колоний - Мозамбика, Анголы, Гвинеи-Биссау и так далее. Мигрантам, хотя им и полагались льготы от португальского правительства, работать не очень-то хотелось, поэтому "черные" часто пополняли армию - нет, не безработных - армию криминального мира.
Вообще-то криминал в Португалии был несерьезным. Слабеньким был португальский криминальный мир.
И не потому, что хорошо работала португальская полиция - вовсе нет. Просто португальское правительство, состоящее в основном из представителей левых партий, предлагало рабочему классу весьма выгодные условия работы. И нормальную минимальную заработную плату - 750 евро. Можно было работать подсобником на стройке, коих в Португалии было немеряно, и нормально жить и содержать семью. Нормально - но не шикарно.
А ещё в стране было огромное количество всяких благотворительных организаций, включая католическую церковь с её "мизерикордиями". Все эти организации могли обеспечить любого, нуждающегося в помощи, как минимум, одеждой и продуктами питания. А католическая церковь, имеющая в Португалии огромное влияние, через сеть своих "мизерикордий", то есть, неких миссий, где неимущим и бедным предлагали помощь, могла предоставить им ещё и жильё. Которое в этой стране стоит весьма дорого. Впрочем, в Куимбре арендовать двухкомнатную квартиру можно было всего-то за 250-270 евро в месяц. Но если добавить коммунальные услуги - примерно 100 евро, интернет - ещё сотня, абонемент на автобус - 30 евро, питание - где-то полторы сотни на двух человек, ежемесячный взнос за автомобиль, бензин, а если есть дети, то плата за школу и детский сад, то как раз вся зарплата и расходуется. А вот в таких городах, как Порту или Лиссабон та же аренда двухкомнатной квартиры обходилась уже в 500 евро. Впрочем, это важно было для прибывших в страну мигрантов. Коренные португальцы имели свое жильё, хотя, чаще всего это были древние халупы в бедных кварталах. Но все равно, надо было платить за электричество, за воду, за вывоз мусора. Сотня евро набегала. Так что благотворительная помощь была необходима большинству португальской бедноты. То есть, тем, кто не имеет высшего образования. Врачи, учителя, банковские клерки, юристы, госчиновники, полицейские - все они зарабатывали весьма прилично и получали от тысячи до 2-3 тысяч евро. И жили припеваючи.
Одним словом, работать в Португалии было выгоднее, чем воровать. Но - если было образование. А вот если образования или хорошей профессии, например, водитель такси или автобуса, пожарный или там официант, у тебя нет, то, увы, минимальной зарплаты хватает впритык. Поэтому основную часть португальского криминалитета составляли именно черные мигранты - люди без образования и зачастую без определенной профессии. Ведь им хотелось жить не просто хорошо, а очень хорошо. А как заработать на хорошую жизнь, работая подсобником на стройке или мойщиком посуды в ресторане? Никак! Поэтому эти люди рано или поздно пополняли ряды преступников.
"Претос" специализировались на наркотиках. Точнее, на их продаже. Ибо употребление любой наркоты в Португалии не считается уголовным преступлением. Хочешь нюхать или колоться - пожалуйста! А "травка" так вообще наркотиком не считается - можешь "пыхнуть" прямо среди бела дня на центральной улице любого города. Но вот если продаешь кокаин или героин - сразу тюрьма! Конечно, поймать такого "барыгу", который, к примеру, "банчит" "коксом" - это ещё надо постараться. Например, в Куимбре все "барыги" стоят на определенных "точках" - прямо на улице. И у них с собой только одна доза - как бы для себя. А для клиентов - пробная. Так сказать, бесплатно, презент от "фирмы". Механика очень простая - если клиент пришёл впервые, то, оценив товар, потом придёт ещё раз. И тогда уже заплатит двойную цену - за первый раз и за второй. А если больше не придёт - ну, не понравилось человеку, бывает - "фирма" не обеднеет. И "барыга", "толкнув" разовую дозу, идет на "фирму" за новой порцией наркотика.
А вот здесь как раз португальская полиция - отдел по борьбе с распространением наркотиков - и ловит наркодилеров. Агенты полиции выслеживают "барыг" и "точки", где хранят наркоту, после чего накрывают весь притон. И все "сотрудники" "фирмы" сразу оказываются в тюрьме.
Вторую самую большую часть преступного мира в Португалии составляют цыгане - "циганос". Для страны этот этнос является сущим бедствием - работать цыгане традиционно не желают, разве что подрабатывают мелким промыслом, постоянно переезжают с места на место, помня ключевые традиции предков. И, естественно, постоянно воруют.
Воруют "циганос" по мелочи. В основном, это автомобильные кражи. Нет, не кражи автомобилей, их воровать в Португалии невыгодно и глупо. Подержанные авто можно купить за 300-500 евро, год поездить, окончательно "убить" машину и потом сдать в комиссию по утилизации, получив чек на 200 евро. И, добавив ещё, скажем, 300 евро, купить в рассрочку новенькое авто. А если украсть этот автомобиль, полиция при любой проверке на дорогах это моментально обнаружит. Даже если "перебить" номера на моторе, что ещё 10 лет назад было редким явлением – благо, эмигранты-украинцы подсказали – какой смысл? Все равно это быстро выяснится. Продать старое авто на запчасти? Фиг – в автомастерских покупают для ремонта только новые детали и старыми не пользуются – репутация дороже. Один раз такое обнаружит и "писец" фирме. Так что воровать подержанные автомобили нет смысла – кому они нужны? Новые – тем более, потому что быстро поймают. Встроенная система JPS- навигации и ещё куча сюрпризов.
Поэтому цыгане воруют ИЗ автомобилей. Часто беспечные португальцы и, особенно, португалки выйдут из своего авто купить, скажем, свежую газету или сигареты, а юркий "циганос" – шасть – и стащил из салона автомобиля сумочку или барсетку. И догнать нереально. А пока полицию дозовешься – "циганос" и след простыл. Найти же продажу невозможно – слишком мелкая кража.
Ещё цыгане грабят квартиры. Точнее, воруют в частных домах, коих в Португалии огромное количество. Ибо взламывать квартиры – это ещё надо уметь. А в селах или в городах, где частных домов полным-полно, проще – перелез через забор, если нет собаки и сигнализации, влез в дом, нахватал, что плохо лежит и хорошо продается – и был таков! Быстро, дешево и удобно.
Так что вторую по численности тюремную общину в Куимбре составляли цыгане. В тюремном джазовом оркестре они занимали не очень много мест, играя в основном на гитарах. Зато на ударных играли в основном "бразилейро" – мигранты из Бразилии. Бразильцы тоже торговали наркотой в партнерстве с "чёрными", но специализировались в основном на "тяжёлых" наркотиках. И в тюрьме составляли едва ли не четверть контингента. В оркестре, кстати, тоже. Почти вся ритм-секция состояла из них. Лишь на одной ударной установке играл негр из Анголы – Франциско. И как играл!
Его все в оркестре звали коротко – Сиско. А вот Володя Тихомиров называл Франциско по-другому – Сиська. Если бы это "прето" узнал, что означает это слово, он, наверное, прибил бы Володю. Хотя нет – не прибил бы. Потому что Вовка Тихомиров в тюрьме города Куимбра считался кем-то вроде блаженого. Или юродивого. Нет, юродивые – это было в Древней Руси, в Португалии такого слова и не знали.
Здесь стоит объяснить, откуда в португальской тюрьме появился украинец Тихомиров и что он, собственно, делал в тюремном джазовом оркестре.
Ну, с оркестром как раз всё было просто – тюремном начальство как-то заметили, что он состоит в основном из "претос" и "бразилейро", которые все, практически, тоже "претос". А еще пяток "циганос". А белых – нет! Где коренные португальцы? Дискриминация! Расизм наоборот! Европейские квоты нарушены! Так что выньте и положьте нам белых!
Но с португальцами-джазменами получился конфуз. Возможно, в тюрьму любители и знатоки джаза не попадали, а, возможно, джаз – это все же музыка для чёрных. Нет, гитаристы из португальцы шикарные, спору нет, хотя цыгане все же лучше. Но вот в джазе они как-то себя не проявляли. Так что, пардон, сеньоры, пойте свой "фаду" дальше. И в футбол играйте, это у вас хорошо получается.
Одним словом, с коренным португальцами в оркестре не сложилось. Да и мало их было в тюрьме, редко туда белые попадают. Некогда им преступления совершать, разве что убьют кого, да и то случайно. А вот Вова Тихомиров, который приехал в Куимбру из Украины, оказался здесь, как нельзя, кстати.
Володя был родом с Донбасса. И вместе с женой эмигрировал в Португалию в 2014 году, когда в Украине началась гражданская война и украинские войска вошли на Донбасс, в Донецкую и Луганскую область, которые стали протестовать против произошедшего в Киеве государственного переворота. Тихомировы после того, как в их родном городе Славянск начались боевые действия и снаряд залетел к ним в квартиру, быстренько собрали всё самое ценное и нужное, поменяли гривны на евро и рванули в Европу. А поскольку в Португалии на тот момент было самое лояльное миграционное законодательство, то и поселились в этой стране. Володиной жене удалось получить статус беженцев для себя и для мужа. Это – ежемесячное пособие, общежитие и даже двухразовое питание. И бесплатные курсы португальского языка. Впрочем, почему бесплатные? За их посещение три раза в неделю слушателям платили 250 евро – за три месяца. И кормили обедом – бесплатно! Так что, как говорится, жить можно!
Но Маша Тихомирова так жить не хотела. Хотя даже то, что смогли получить Тихомировы в Португалии, всё это была только её заслуга – Володя и пальцем для этого не шевельнул. И Маша, видя, что в дальнейшем ей придется надеяться только на себя, быстро выучила португальский, быстро нашла себе работу, быстро арендовала вполне пристойную двухкомнатную квартиру почти в самом центре Куимбры. А потом, поняв, что её муж Вова Тихомиров остаётся все тем же медлительным ленивым мудаком, немедленно с ним развелась и выгнала его к чертовой матери. И правильно сделала. Потому что Вова был не просто мудаком, не просто лентяем, не просто тупым придурком. Он был сущим наказанием!
Вове Тихомирову было уже 32 года. Но при этом он оставался эдаким недорослем. Не ребенком, нет, хотя мозги семилетнего мальчишки могли бы дать Вовиным мозгам изрядную фору. Вова был типичным маменькиным сыночком-переростком. В рассказы о своей жизни он постоянно вплетал слово "мамка" - "мамка сказала", "мамка сделала", "мамка послала". Вот и жену себе Вовка выбирал, чтобы она заменила мальчику Вове его мамку. Но Маша "мамкой" своему мужу так и не стала, разве что сисю давала. Да и то лишь в первый год их совместной жизни. Потому что Володя Тихомиров и в сексе был совершенно деревянным и закомплексованным мудаком. А поскольку жена его эдиповым комплексом не страдала, то играть в постели в ролевые игры типа "мама и сынок" не собиралась. К тому же вряд ли Вова осмелился бы на такое кощунство. А руководить своим собственным мужем не только в жизни, но ещё и в постели – нет уж, увольте! Должен ведь быть мужчина в доме!
Вова Тихомиров в этом смысле мужчиной не был. То есть, не было в доме мужика. Потому что руки у него выросли из жопы. Даже поставить кипятильник в чашку с водой для Володи было огромной проблемой. Откровенно говоря, проблемой для него было абсолютно всё. Или почти всё. Поскольку не только руки у Вовы выросли из жопы, но и вместо головы у него была эта самая жопа. Из рук у Тихомирова всё валилось, он всё ронял, включая самого себя, делал всё невпопад, шёл не туда, куда послали и приносил не то, что просили. Поэтому его всегда посылали гораздо дальше, чем в первый раз, когда он шёл не туда. При этом Вова и ходить-то толком не умел – его походка напоминала походку сонного медвежонка которого ударили мешком по голове. Хотя её, напомню, у Вовы заменила жопа.
И это – не фигура речи! Володя Тихомиров был абсолютно безграмотным, интеллектуально убогим, дремучим и невежественным питекантропом. Или неандертальцем. Правда, первобытные люди хотя бы могли выжить в своем мире, где надо было добыть мамонта, освежевать его и съесть. Вова мог только есть, причем если кто-то ему эту еду приготовит. И выжить он мог только в том мире, где рядом будут сердобольные люди, которые пожалеют, накормят и обогреют. Вова не раз, уже когда жена его выгнала из дому, хвастался своим новым приятелям-бомжам, как в Украине он ходил по автобусам и ему собирали денег на дорогу, поскольку свои документы и кошелек он, конечно же, где-то проеб...л.
Так вот, образования у Вовы не было. В школе он учился так, что учителя просто боялись его спрашивать – он легко мог взорвать мозг любому преподавателю. Его стандартная фраза, когда называли фамилию Тихомиров, звучала так: "Кто – я? Я – не!" И следующие вопросы получали такие же непонятно парадоксальные ответы. Например такой – "Пролетела мысль, но я её забыл". Или вот ещё перл: «О чём подумал? Ни о чём…»
С трудом закончив 9-й класс, Тихомиров с еще большим трудом поступил в ПТУ. Закончить "бурсу" даже с тройками – для Вовы это был подвиг. Но, получив диплом сварщика, по специальности, он не работал ни дня – потому что просто не умел. Не знал, как пользоваться сварочным аппаратом. И если бы кто-нибудь хоть раз заставил этого "сварщика" заняться сваркой, то Вова либо отрезал бы себе руку (ногу), либо спалил бы к чертям пол-города.
Но Бог с ним, с дипломом. Тихомиров не смог бы работать и подсобником на стройке – он был настолько ленив и туп, что не научился бы ничему, он не в состоянии был освоить хотя бы какую-то простую рабочую специальность. Мешать песок и цемент? Спутал бы пропорции, и раствор пришлось бы выбросить, как, кстати, однажды и произошло, когда он неделю пробовал работать на стройке. Белить или штукатурить? Заляпал бы неровным слоем стены, пришлось бы потом все соскребать и заново делать. Подавать кирпичи? Уронил бы их себе на ноги или кому-то на голову.
Вова Тихомиров не смог бы даже торговать на рынке – он не знал таблицы умножения. Совсем. И не мог совершать простейшие операции с деньгами. А главное – у него было плохо с памятью, всё, что он знал, моментально забывал. "Знал, но забыл" – глупо улыбаясь, постоянно повторял всем Вова. Он не знал, что такое "рулетка", слово "косинус" для него означало косоглазие, он путал Азию и Австралию, а "легионер" в его понимании – это название куриного бульона. Тихомиров вообще не читал книг, а те, что заставляли "проходить" в школе, он просто просил одноклассников кратко ему предсказать и «выезжал» на подсказках. Если же он таки одолевал сам какое-то произведение, то потом долго хвастался всем подряд, говоря что он, Вова, "ушатал" эту книгу! Хотя на самом деле "ушатать" Тихомиров мог только тарелку с борщом.
Но и, окончив ПТУ, Тихомиров остался таким же тупым и ленивым недорослем. И, поменяв множество работ, устроился трудиться экспедитором по доставке продуктов питания с базы в торговые точки. Как он умудрялся подсчитывать выручку и фасовать товар – это была загадка для всех, кто его знал. Но, скорее всего, ему уже заранее всё подготавливали и давали листок с расчётами, а Вова просто доставлял товар из точки А в точку В. И разгружал его вместе с водителем фургона, на котором они возили товар. Зато Тихомиров не воровал много. Так, подворовывал по мелочи – таскал, как Мальчиш-Плохиш, из ящиков печенье, конфеты, бананы и яблоки, порой мог слямзить пару палок колбасы или кусок сыра. Это устраивало абсолютно всех. И счастье Володи, что за 7 лет его экспедиторства на него не писали крупную недостачу. Потому что именно для таких случаев и нанимают таких тупорылых придурков. А, может, хотели – да не успели. Потому что на Донбассе началась война. И Маша Тихомирова, взяв мужа в охапку, эмигрировала в Португалию…
После того, как она выгнала Володю из арендованной и оплачиваемой ею квартиры, Тихомиров какое-то время жил в общежитии для беженцев на своё жалкое пособие. Но в общаге, где в основном жили арабы, бежавшие из воюющей Сирии, украинец не прижился. И это было неудивительно. Готовя себе ужин на общей кухне, Вова умудрялся разрушать всё вокруг себя. Один раз он перевернул огромный казан, в котором сирийская семья готовила какое-то мясное блюдо для всей небольшой арабской общины, проживавшей на этаже. Второй раз Тихомиров, пытаясь «починить» электропроводку, сжег к чертям электросети и оставил общежитие без электричества. А однажды, решив устроить новогодний фейерверк, чуть не сжег и само общежитие.
При этом португальский язык Вован так и не выучил, общался с соседями по общежитие робко, да и вообще он стеснялся людей. Или, точнее сказать, он их боялся. Потому что 32-летний мужик на самом деле был ужасным трудом. Точнее, как говорят в народе, Вова был ссыклом. Всю жизнь он чего-то боялся: в детстве – бабая и мамки, которая могла «отодрать» ремнем, потом – одноклассников и хулиганов, потом… В общем, боялся он всех. И прежде всего самого себя – своей тупости, заторможенности, своего неумения и закомплексованности. А работать над собой Вове было лень. Потому что всегда рядом находились те, кто помогал, кто находил ему работу, давал выпить и закурить, жалел его, бедненького и убогого. Так жить было легче, так Володя и прожил свои 32 года.
А вот в Португалии не получалось. Там надо было работать. Самому. И никто не готов был и дальше нянчиться со взрослым мужиком, который не только не мог отвечать за семью и детей, которые у него уже могли бы быть – он не мог ответить даже за самого себя!
Но удивительное – рядом! Даже здесь, на краю Европы простой украинский парень Володя Тихомиров нашел таки себе место под жарким португальском солнцем, где не надо было трудиться, обеспечивать себя, не надо было беспокоится о хлебе насущным, жилье и главное – не надо было бояться общаться с людьми. Потому что Вова стал попрошайкой. Точнее, он присоединился к компании профессиональных португальских бомжей. Нищих. Которые жили под мостом в центральном районе Куимбры и спали в картонных коробках. Утром, проснувшись – благо, в Португалии почти круглый год царило лето и было тепло – бомжи выползали в центр города и шли попрошайничать. Каждый делал это по-своему – самые ленивые просто садились на тротуар, прислонившись спиной к какому-то дому и, выставив перед собой шапку с запиской типа «подайте убогому на пропитание», просто загорали под жарким португальским солнцем. Другие, более продвинутые, брали с собой либо гитару, либо какую-нибудь дворняжку, либо и то и другое, тоже усаживались на улице и, бренча на гитаре, просили подаяние.
Самые жадные до денег и самые деятельные просто ходили по центральной улице от муниципалитета до набережной реки, приставая к иностранцам, и клянчили деньги. Эта группа бомжей, к которой пристал Володя Тихомиров, собирала милостыни намного больше. Но она и трудились в поте лица, ведь надо было общаться с людьми, просить, умолять.
Вове сложно было это делать, но он старался. И у него стало получаться. Потому что он, как и его «бригада», подсел на наркотики. И почти все деньги, которые он "зарабатывал", попрошайничая, Тихомиров тратил на "травку" и "кокс".
Вот так Вова с Донбасса оказался в тюрьме. Причем, он не "барыжил" наркотой, просто кто-то из ушлых "претос", видя, какой вахлак им попался, моментально подставил украинца. И мигрант Тихомиров получил пять лет за распространение наркотиков.
В тюрьме человек проявляет свою сущность очень быстро. Володю вначале чуть не прибили – португальского языка он практически не знал, а его неуклюжесть и неповоротливость всех сокамерников просто бесили. Но потом кто-то из "претос", внимательно понаблюдав за "украниано", предложил ему сыграть в карты. Блэк-Джек.
В принципе, любой дурак знает, что в тюрьме нельзя играть в карты с уголовниками. Особенно, если тебе нечем платить. Но Вова Тихомиров был настолько туп, что играть согласился. И ему повезло, что его партнер играл честно. Потому что Франциско – тот самый, которого Вова называл "Сиськой" – решил проверить возникшее у него подозрение.
А подозрение у Сиско было очень серьезное. Как он объяснил потом своим чёрным братьям, "идиотам в жизни и в картах всегда везёт". В том, что этот "украниано" был идиотом, никто не сомневался.
Франциско оказался прав – Вове сказочно везло. К нему всегда приходила нужная карта, у него чаще всего оказывалось "очко" – двадцать одно, а когда ему предложили сыграть в лотерею-стирачку, которыми все в Португалии увлеклась от мала до велика и которые можно было купить даже в тюрьме, Тихомиров сразу же выиграл 50 евро!
В общем, Вовку стали беречь и использовать в лотерейных забавах. Много он не выигрывал, но в неделю приносил своим сокамерникам от 100 до 300 евро. А потом тот же Франциско, который играл в оркестре на ударных, предложил руководителю и создателю тюремной джаз-банды – огромному негру по кличке Папаша Скрубер – взять украинца в состав оркестра. Мол, и белый, и счасливчик, типа – на удачу. И делать-то Вове ничего не надо было – просто ходить с маракасами, трясти ими, изображая ритм-секцию.
Но надо было знать Володю – он в первый же день, когда оркестр давал, так сказать, отчетный концерт перед тюремном начальством, умудрился серьезно "накосячить". Арестанты расположились на сцене тюремного клуба, подключились, настроили инструменты. Папаша Скрубер, игравший на рояле, точнее, на синтезаторе, сыграл парочку коротких джазовых стандартов, чтобы проверить, все ли настроились и готовы ш концерт. После чего в зал зашло высокое тюремное начальство, приехавшее послушать оркестр аж из Лиссабона, из самого министерства. Тюремные боссы уселись в кресла и соизволили дать разрешение начинать. Оркестр начал с одной из самых известных и драйвовых джазовых композиций – In the Mood из репертуара The Andrews Sisters. Правда, сёстры её пели, но эта песня часто исполнялась, как инструментальная композиция. Так что оркестр заиграл, да как заиграл! Барабаны грохотали, трубы, тромбоны, саксофоны верещали, Папаша Скрубер выделывал на клавишных немыслимые вензеля. И тут на сцене появился Вован! Тряся маракасами и глупо улыбаясь, единственный белый «джазмен» стал топать в центре сцены, рядом с играющим на синтезаторе Папашей. Тот свирепо взглянул на идиота и тот, испугавшись гнева руководителя оркестра, попятился назад. Но сзади находилась ударная установка, на которой играл Франциско. А ещё под ногами у Вовки на сцене были провода, которые шли к бас гитаре, электрогитаре, синтезатору. А так же – к микрофонам, которые были повернуты к гитарным комбикам. И вот Вова Тихомиров внезапно спотыкается, зацепившись за один из шнуров, и со всего маху падает назад головой прямо в барабаны Франциско! Мало того, пытаясь сохранить равновесие, этот идиот хватается за одну из микрофонных стоек, сбивает несколько микрофонов, стойки так же летят черти куда, шнуры вырываются, так сказать, с мясом… Одним словом, вместо начала концерта получился полный звиздец! Шум, грохот, какофония! А также пипец барабанам, микрофонам и даже синтезатору, который так же слетел со стойки и грохнулся о сцену.
Папаша Скрубер готов был тут же на сцене не то что убить – разорвать и сожрать Вовку.
– Молись, украинец, каральо!!! – заорал негр, как будто его резали.
Странно, но Вова Тихомиров моментально понял, что проревел ему Папаша Скрубер. И воспринял его предложение буквально. То есть, стал молиться. Но как! Вован запел!
А запел он знаменитую «Аве Мария». Причем, малоизвестную, но очень красивую её версию. Ave, Maria, gratiā plena;
Domĭnus tecum:
benedicta tu in mulierĭbus,
et benedictus fructus ventris tui, Iesus.
Sancta Maria, Mater Dei,
ora pro nobis peccatorĭbus,
nunc et in horā mortis nostrae.
Amen.
Пение Тихомирова произвело эффект разорвавшейся бомбы. Прежде всего офанарел сам руководитель оркестра. Папаша Скрубер постоянно ломал себе голову над тем, где раздобыть вокалиста. А тут – прекрасный вокал, да ещё и белый! То, что надо!
Но самое неожиданное – высокое тюремное начальство восприняло все произошедшее, как некий перформанс. Типа, всё так и было задумано. И когда Папаша Скрубер услышал аплодисменты и увидел, что начальство очень довольно, он моментально сориентировался. Он сделал зверскую рожу и прошипел Тихомирову: «Продолжай петь, каральо! Пой, а то я тебя после концерта порву!»
Удивительно, но Вован снова всё понял. Надо отметить, что несмотря на то, что вместо головы у него была жопа, Вовка необычайно быстро понимал, когда эта самая жопа грозила лично ему. То есть, чуйка на неприятности у Тихомирова была развита необычайно сильно. И поскольку в тот момент он сразу понял, что если он не будет продолжать петь, то ему будет жопа, он тут же запел знаменитую «My Baby Just Cares for Me». Папаша Скрубер тут же стал подыгрывать на синтезаторе, а Франциско сразу стал стучать ритм. Благо, в этой композиции ведущий инструментал вёл рояль и барабаны. Так что пока остальные музыканты быстренько убрали кавардак на сцене, подключили шнуры и комбики, Вован спел неувядаемый шлягер Нины Симоне (Nina Simone) и дальше оркестр грянул «Fever». А потом Вован внезапно запел «Let's Keep Smiling» и вместе со всем оркестром буквально довел до экстаза всех зрителей, ибо эта композиция была просто бомбовой и все музыканты сами прямо рвались на части от драйва, который сами же и создавали. А Тихомиров был неподражаем – он брал такие ноты, так прикольно синкопировал и даже умудрялся петь сразу как бы двумя голосами, постоянно импровизируя и фальцетом изображая трубу с сурдинкой.
Через неделю из Лиссабона пришло приглашение – оркестру тюрьмы города Куимбра прибыть в столицу Португалии, чтобы дать концерт для работников Министерства юстиции. Стоит ли говорить о том, что с этого момента судьба украинца Владимира Тихомирова совершила крутой поворот. Впрочем, это уже совсем другая история…