Битых полчаса Семёнов таращился в изъеденное разводами окно. Его не столько занимали дорожные пейзажи, сколько тяготило желание встречаться случайными взглядами с другими пассажирами.

Вскоре автобус свернул с многополосного шоссе на узкую междугородку. Позади остались заправки с кафешкамм, ровный асфальт, разметка, отбойники и аккуратные ленты обочин. Впереди серой змеёй, украшенное серыми пятнами заплаток, тянулось извилистое серое полотно. Неухоженные поля сменялись ухоженными. Короткие лесополосы, заболоченные в низинах у дороги, выдыхали в щели приоткрытых окон влажный тяжелый воздух вперемешку с мошкой. Пазик потряхивало, местами колеса проваливались в наполненные дождевой водой ямы. Взлетали фейерверками брызги, осыпали придорожную листву несвежей моросью, грязными слезинками стекали по стеклу.

Пассажиры под стать автобусу — словно сошли с экранов передач о девяностых, выцветшие и хмурые, молча пялились в окна и в затылки впереди сидящих. На одной из остановок ввалилась нетрезвая компания разбитных малолеток — трое парней в затасканных трико с псевдоадидасовскими полосами по бокам и две девушки, одетые броско, вычурно и по-деревенски безвкусно. Перемежая хохот отборным трехэтажный матом, они протолкались между рядами в конец автобуса и заняли заднюю пустующую лавку. Запах алкоголя, сдобренный приторным кокосовым ароматом дешевого дезодоранта мгновенно заполнил тесную коробку пазика. На переднем сидении недовольно заохала и запричитала тучная женщина, обмахивая лицо мягкими ладонями. Высокий мужик, что сидел с ней по соседству встал и резким движением жилистой руки толкнул вверх крышку люка. Семёнов краем глаза глянул на молчаливую старуху рядом, поднялся и отодвинул до упора створку окна.

Радио захрипело, закашлялось сквозь старенькие динамики, и водитель,покрутив ручку настройки частот в обе стороны, выключил приемник.

Глаза слипались. Семёнов зевнул и помассировал веки. В последнее время он плохо и мало спал, часто просыпался от ощущения толчка в плечо или падения, и совершенно не помнил снов. Подобное можно было бы списать на нервную работу и нездоровую обстановку в семье. Но Семёнов знал, что это не так. И болезненный развод с Мариной, и настоятельная просьба начальства взять внеочередной отпуск за свой счёт стали закономерным финалом его деструктивного поведения в последние полгода. Из-за непроходящей бессонницы и кошмаров, мучивших его во сне, и мгновенно пропадавших из памяти стоило проснуться, Семенов сделался раздражительным, вспыльчивым. Он похудел, начал много курить и допоздна задерживался на работе, не желая нести агрессию в семью. Как итог — превышение должностных при задержании, приведшее к госпитализации подозреваемого, и пустая квартира с запиской на полке в прихожей, написанной аккуратным Марининым почерком: «Ключи у Марии Васильевны».

Мария Васильевна — мама Семёнова, невысокая женщина шестидесяти двух лет Марину не осуждала, видела, что с сыном творится что-то неладное, и прекрасно понимала — внучке будет лучше вдали от скандалов. Слишком часто в последнее время обрывалось сердце пожилой учительницы, когда в телефонной трубке дрожащий детский голос слёзно просил бабушку приехать и сбивчиво рассказывал сквозь всхлипы, как кричат родители, хлопают двери, гремит и бьется посуда.

Семёнов вздохнул, прокручивая в голове воспоминания. А ведь мать до сих пор считала, будто они с Мариной разъехались лишь на время, и не знала что неделю назад супруги официально стали «бывшими». Не знала Мария Васильевна и того, что в отпуск он рванул не на жаркие пляжи средиземноморья, а в глухую деревню, спрятавшуюся среди болот в дебрях густого леса. Мария Васильевна сторонилась любых разговоров, связанных с доставшимся сыну по наследству домиком в глуши. То ли до сих пор в ней кипела обида на бывшего мужа, то ли просто считала, что выросшему в городе Семёнову нечего делать среди среди спивающихся от безработицы и близости природы деревенских мужиков. Именно таким по рассказам матери сложился в его представлении образ отца. Сама Мария Васильевна редко затрагивала эту тему, а он будучи ребенком, конечно, пытался её разговорить, но с возрастом стал понимать, что матери эти расспросы неприятны, и разговоры об отце потихоньку сошли на нет. К тому же Семёнов никогда не чувствовал себя безотцовщиной. Дед по материнской линии, суровый, моложавый, подтянутый полковник юстиции души не чаял в маленьком внуке, хотя никогда его не баловал. Именно влияние деда Василия подтолкнуло Семёнова к решению связать свою жизнь с работой в органах. Именно благодаря его же вмешательству, Семёнова не выставили со службы, а популярно объяснили, почему тому нежелательно в ближайшее врем отсвечивать в пределах родного отделения. А лучше и вовсе месяц-другой не появляться в городе.

Незаметно стемнело. Набежавшие тучи прыснули мелкой моросью, капли замолотили по стеклу, мгновенно превращая пейзаж за окном в размытую картину. Под потолком замерцали и зажглись светильники. По салону разлился теплый свет. От этого снаружи сделалось ещё темнее, только желтые отсветы прямоугольных ламп плясали в отражении стёкол. Внезапно одно из них сжалось и округлилось до размеров блина. Семёнов прищурился, проморгался, но видение никуда не исчезло. Наоборот, детали стали проявляться явственнее, и теперь уже он отчётливо мог разглядеть бледное лицо плывущее параллельно с автобусом в черноте напротив. Затянутые молозивом глаза моргнули, и в следующее мгновение, белёсая физиономия вплотную прижалась к стеклу по другую сторону окна. Лицо. Детское мертвенно-белое лицо ребенка невидящим взглядом смотрело прямо на него. Две грязные маленькие ладошки шлепнули о стекло. Семёнов дернулся назад...и проснулся.

В этот раз толчок в плечо оказался довольно ощутимым и вполне материальным. Тяжело дыша и не до конца ещё проснувшись, Семёнов уставился на сидящую рядом сухонькую старушку со сморщенным лицом и выбивающимися из-под пёстрого платка седыми прядками.

— Чего гляделки вылупил? — прошамкал беззубый рот, и образ божьего одуванчика разбился о придирчивый взгляд старухи. Из-под нависших век подслеповато щурились неясного цвета глаза, челюсти беспрестанно двигались, словно что-то пережевывая. — Чуть не зашиб, припадочный. Чего толкушкой машешь, чай не маятник?

Семёнов потер лицо рукой, с усилием помассировав переносицу, и осмотрелся. Люк в крыше автобуса был приоткрыт, лампы погашены. Снаружи было светло и почти ясно, не считая редких облачков. Дождя не было.

— Шальной что ли? — не унималась старуха, нарочито театрально поправляя платок. — А ты часом не наркоман? — при этих словах Семёнов зыркнул так, что бабка смолкла, поперхнувшись очередным вопросом. Но тут же ощерилась в догадке, обнажая синюшные десны с частоколом пожелтевших зубов. — Или приснилось чего?

— Присни... — буркнул было Семёнов и осёкся на полуслове.

А ведь действительно приснилось. Всё, что ему привиделось на деле оказалось просто дурным сном. Теперь же, окончательно проснувшись, Семёнов это прекрасно понимал. И отчасти был даже рад. Впервые за долгое время сновидение с пробуждением не растворилось туманом на задворках памяти, а вполне себе сохранилось целостной картинкой. Пусть и не очень приятной. Вот она — целительная сила деревенского воздуха! Семёнов усмехнулся при мысли о столь скором терапевтическом эффекте.

— У-у, милок, — протянула старуха, — ещё и не такое приснится, — огонек в бледных глазах вспыхнул задором, но в голосе проскользнули нотки сочувствия.

Семёнов едва не поперхнулся от неожиданности.

— Вы это о чём сейчас?

Но соседка вдруг потеряла интерес к беседе и переключилась на созерцание бугристых вен на тонких кистях рук, покосившихся на коленях, что-то монотонно нашептывая под нос, а потом и вовсе прикрыла глаза — то ли уснула, то ли притворилась спящей. Семёнов не стал выяснять, что имела ввиду собеседница, от ее слов веяло чем-то недобрым. Стало не по себе. Холодом просквозило вдоль позвоночника, по телу пробежали мурашки. Приподнятое настроение снова скатилось к нулю. Казалось, теперь он в полной мере начинает понимать нежелание матери отпускать его в бывший отцовский дом.

Семёнов хорошо помнил тот декабрьский день. Тогда он на минутку заскочил к Марии Васильевне — завезти продукты. В прихожей нос к носу столкнулся с нотариусом. Оказывается в конторе уже больше месяца пытаются выйти с ним на связь. Но по номеру городского телефона, указанному в завещании, каждый раз получают ответ, что данный граждан более по указанному адресу не проживает, а заказное письмо уже получено адресатом не было. Семёнов, по долгу службы привыкший замечать даже самые незначительные детали, сразу почувствовал, что мать не рада этой встрече. Все то время, пока нотариус — круглый гладкий и розовощекий, точно пупс-переросток, зачитывал завещание и заполнял бумаги, попутно поясняя дальнейшие действия наследника, побледневшая Мария Васильевна стояла тут же и нервно теребила пуговку на поле халата. Семёнов тогда не придал этому значения, понимал мать. Гордая, привыкшая рассчитывать только на собственные силы, она никогда не обращалась к отцу при жизни, никогда не ждала от него помощи. Вот и после смерти не смогла и не захотела принять. И в этом было ее право.

Так думал он тогда. После – несколько раз порывался съездить навестить отцовскую могилу, разобраться с наследством. Продать, если там было что-то стоящее, и больше никогда не вспоминать об этом. Но Мария Васильевна была категорически против. Говорила, что делать ему там нечего, дом, если и был, то гнилой и ветхий, да и местный контингент не брезгливый, всё ценное уже давно вынесено и заложено за пузырь. А что до продажи — так как никто на ту землю в трезвом уме не прельстится, место гиблое, кругом лес, болота. Ни дорог, ни инфраструктуры. Глушь такая, что волки по ночам вдоль дворов ходят.

Отца за всю свою сознательную жизнь Семенов не видел ни разу. В свидетельстве о рождении, хоть и были заполнены обе графы о родителях, записан он был под фамилией матери. Фотокарточки в альбомах располагались так, что не было ни малейшего намека на присутствие в жизни семьи никакого другого мужчины, кроме деда Василия.

От того в голове Сёменова зудел без ответа навязчивый вопрос — с чего бы вдруг отец перед смертью решил напомнить о себе? В позднее раскаяние или проснувшуюся вдруг совесть ему не верилось. Или просто не хотелось верить.

Чем дальше от областного центра удалялся автобус, тем печальней и ухабистее становилась дорога. Подпрыгивая на каждой выбоине, охала и причитала старуха-соседка. Молодёжь, напротив, сопровождала каждую ямку довольными возгласами. Они заметно захмелели, прибавили громкости в разговоре и периодически выгребались на остановках на перекур и сбегать «до кустиков». Пару раз самый неудачливый из них под смешки и улюлюканье остальных, пробирался вдоль прохода между сиденьями за упущенной пивной баклажкой. Пассажиры многозначительно цокали языками и закатывали глаза, а то и даже снисходили до нравоучений, которые впрочем должного эффекта не имели и благополучно тонули в рванном рычании мотора.

На одной из остановок у поворота к очередной деревеньке вслед за пассажирами и пошатывающимися школярами, вылез и Семёнов, споткнувшись в проходе о «припаркованную» у ног бабки клетчатую сумку. В сумке что-то жалобно звякнуло, Семёнов тут же извинился, но все равно вплоть до самого выхода чувствовал как пробирает между лопаток сквозь плащевую ткань ветровки тяжёлый старушечий взгляд. Водитель недовольно глянул на разбредающихся по противоположным сторонам бетонного короба мальчишек и девчонок, вздохнул, выключил двигатель и задымил прямиком в окно.

Семёнов повел плечами, разминаясь. В спине приятно хрустнуло, порывом ветра распахнуло куртку и до мурашек пробрало свежестью. С минуту он просто стоял, наслаждался прохладой, прислушивался, как где-то вдали за махрой придорожной лесополосы, щебечут птицы. И когда, наконец, достал сигарету, рядом нарисовался один из вывалившихся по малой нужде юнцов.

— Дядь, угости сигареткой, — щегол шумно втянул воздух сквозь щербину меж передних зубов и оглянулся в ожидании товарищей.

Семенов смерил говорившего молчаливым взглядом, чиркнул зажигалкой и отправил ту в карман к сигаретам. Затянулся, выдохнул. Пушистые никотиновые колечки дыма медленно поплыли вверх. Пацан нахохлился и всем своим видом демонстрировал повисшее в воздухе напряженное «Ну?». На вид ему было не больше семнадцати. Ни высокий рост, ни косая сажень в плечах, ни мужиковатые манеры не добавляли солидности. Простоватое, с угревыми рубцами на подбородке рябое лицо, уже не детское, но и не до конца ещё взрослое. Низкий лоб, широкий нос, мясистые полные губы и абсолютно пустые глаза, хмельные и дерзкие. Колючий ёжик едва отросших медно-рыжих волос завершали образ.

«Три класса церковно-приходской», — зачем-то подумал Семёнов, вслух же спросил:

— А батя жопу не надерёт?

Пацан нахмурился и недобро зыркнул исподлобья.

— А ты, чё, мент — вопросы задавать?

Из-за остановки к автобусу стали подтягиваться его дружки, пьяно хихикая и наспех поправляя одежду, девчонки недовольно фыркали одергивая с колготок колючки чертополоха.

Семёнов стряхнул пепел под ноги. Рука на автомате метнулась к карману. Довольный циферблат напротив растянулся в ухмылке, мол, сразу бы так. Будь парнишка потрезвее, подметил бы, что сигареты с зажигалкой Семёнов убрал в боковой карман куртки, сейчас же потянулся ко внутреннему.

Сверкнувшее перед носом удостоверение с гербовой печатью мгновенно потеснило улыбку с веснушчатого лица, пацан интуитивно подался назад, ощерился. Из-за его широкой спины кто-то присвистнул, хмыкнул, и медленно по-одному товарищи стали загружаться в автобус.

Наблюдая как компания скрывается в салоне пазика, Семёнов вернул корочку в карман, щелчком отправил бычок в сторону похожей на печную трубу урны, и нырнул следом.

За спиной со скрежетом захлопнулись створки дверей, прерывисто затарахтел двигатель. Семёнов пробежал глазами по полупустому ряду пассажирских сидений в поисках своего места и замер, нахмурившись. На обтянутой черным дерматином продавленной лавке никого не было. Решив, что ушлая соседка могла попросту пересесть, Семёнов осмотрел салон. Но и среди оставшихся пассажиров ее не оказалось. Старуха исчезла.

Прорычавшись, автобус двинулся с места. От резкого рывка Семёнова качнуло и, ухватившись за поручень, наклонился к водителю.

— Слышь, командир, — на секунду он задумался об уместности вопроса, но в голову уже лезли невероятные теории исчезновения соседки. Когда мысль о том, что незаметно выскользнувшую до кустов старуху и вовсе забыли на остановке, назойливой иглой вонзилась в мозг, он тряхнул головой и продолжил, по привычке собирая в памяти приметы, — там женщина сидела в третьем ряду у прохода, старая такая, в юбке длинной по щиколотку, кофта у ней вязаная на пуговицах и платок с дурацкими узорами. И сумка ещё. Небольшая такая, клеенчатая, в красно-серую клетку. Она когда вышла?

Не отвлекаясь от дороги, водитель равнодушно пожал плечами и сплюнул в открытое окно.

Привыкший за годы службы к различным стадиям проявления человеческого пофигизма, Семёнов на всякий случай даже взглянул в зеркало заднего вида, дабы удостовериться в несостоятельности собственной теории. И с облегчением вздохнул, когда не увидел там стремительно уменьшающуюся в размерах бабку с клетчатой сумкой. Позади в клубах серого дыма утопала пустая дорога.

— Мужик, ты там что курил? — водитель прыснул коротким смешком в мохнатые усы. — Какая к херам бабка? Ты ж дрых всю дорогу. Развалился на оба места — кто ж к тебе подсядет? — на долю секунды оторвавшись от дороги, он окинул Семёнова оценивающим взглядом. — Ты как вообще? Запойный? Оно с похмелыги и не такое, бывает, примерещится.

Семёнов с трудом поборол желание свернуть водителю нос. На последних словах прошибло внезапной оторопью, которая в следующее мгновение сменилась раздражением. Абсурдность происходящего не желала укладывалась в рамки рационального мышления. Семенов злился и от этого нервничал больше обычного. Неужели странная старуха всего лишь ему приснилась? А жуткое видение по ту сторону окна — сон внутри сна? В памяти всплыло бледное детское лицо, прижавшееся к стеклу и две маленькие ладошки с растопыренными прутиками пальцев.

Семёнов мотнул головой, точно хотел сбросить морок, и потащился на свое место. Водитель что-то крикнул вдогонку, но окрик потонул в тарахтении мотора. Не к месту вспомнились прочитанные однажды статьи в одном из Маринкиных журналов по психиатрии. В них говорилось о состоянии, когда человек вроде как и не спит, но и не бодрствует, а находится в пограничном состоянии — теряется в пространстве, начинает видеть всякое, чего на самом деле нет. Название синдрома он запамятовал, а вот причины в памяти сохранились — алкоголизм, наркомания, менингит, деменция, и что-то там ещё. Последние три и что-то там еще он отмел сразу, насчёт первой всё же задумался.

Сон сняло, как рукой. И сколько не пытался Семёнов уверить себя, что все случившееся ему привиделось, ничего не выходило — уж больно живыми были воспоминания, объёмными, полноцветными, почти осязаемыми.

Вид за окном сменился — по мере приближения к райцентру местность становилась ухоженней, во всём чувствовалось присутствие человека. Поля льна, пестревшие всеми оттенками синего, словно аккуратные четырехугольные озерца, плескались на ветру мелкой рябью. Борозды цветущего картофеля сменялись лопухами капустных и свекольных гряд. На пастбищах лениво и размеренно гуляли коровы. Деревни мелькали чаще и уже не выглядели заброшенными, изредка поблескивали вдали аккуратные маковки церквей. Из-за деревьев показался красно-белый металлический колосс сотовый вышки, рвущейся ракетой в небо.

Ожило радио, в динамиках затрещало, зафыркало и выплюнуло наружу новостную заставку. Семенов достал мобильник и сверился со временем. Так и есть, если верить расписанию, ехать осталось не больше получаса.

Первыми из автобуса выгрузились заметно поубавившие пыл школяры. Заранее столпившись у выхода, они прыснули наружу, как только распахнулись двери пазика. Семенов вышел одним из последних. Он никуда не торопился. Точнее не так — торопиться ему было некуда. Дождавшись пока суматоха покинет салон, он поднялся, накинул рюкзак на одно плечо и вышел наружу.

Водитель уже стоял на улице и вовсю дымил в небольшой компании мужиков. Чуть поодаль — на площадке с торца одноэтажного здания времен СССР с панорамными окнами по лицевой стороне, в ожидании своего часа прикорнула парочка неряшливых автобусов. Дух советской эпохи угадывался и в металлической трафаретной вывеске на козырьке фасада. Краска с некогда белых букв от времени облупилась и осыпалась, демонстрируя рыжие прожилки ржавчины.

Внутри здание выглядело еще более удручающе, чем снаружи. Тёмно-синие, ближе к бирюзовому, стены, реечные скамейки с выцарапанной на спинках нецензурщиной, отсутствие буфета и одно работающее окошко кассы из трех. На одной из лавочек расположилась семья с ребенком, глава семейства — худощавый с залысинами мужчина в очках разгадывал сканворд, положив на журнал на колени, а женщина объясняла мальчику лет пяти-шести, как с помощью солнечного света и сложенных особым образом кистей рук получить импровизированный театр теней. В остальном же, зал был пуст. Семенов улыбнулся. В детстве мама тоже показывала ему такой фокус, он как-то попытался увлечь такой забавой и Леночку, но ей было совершенно не интересно — вот планшет или телефон, это да, это другое. Да и Марина поддержала, мол, что ты ерунде всякой учишь, давай лучше ее на ментальную арифметику отдадим. И на скорочтение, и на игровой английский...

Он вытянул ладонь, оттопырил кверху большой палец, согнул указательный, и на освещенной стене появилась остроухая собачья морда. Малыш засмеялся, а его мать улыбнулась Семёнову в ответ. Мужчина в очках предостерегающе кашлянул, ему явно не нравилось внимание постороннего к своей семье, и Семёнов убрал руку в карман. Женщина растерянно моргнула, поведя плечом, будто оправдывалась за недружелюбность супруга, и быстро переключила внимание ребенка на распластавшегося на крыльце за окном большого рыжего кота. Тот вальяжно потягивался лёжа на спине и щурился на солнце. Семёнов отвернулся.

Ни информационного табло, ни более-менее внятного расписания он не увидел. Правда на одной из стен, ближе к кассам, под самый потолок, висел большой деревянный щит с картой района, на которой от жирной красной точки райцентра в стороны разбегались паутинки дорог. Но и там знакомое название найти не удалось.

— Здравствуйте, — Семёнов постучал по стеклу костяшками пальцев, привлекая внимания кассира.

Женщина бальзаковского возраста с высокой пышной прической, оторвалась от чтения потрепанной книжки в мягком переплете и подняла на Семёнова недовольное лицо.

— Слушаю, — скрипуче протянула она, загибая уголок страницы и убирая книгу в сторону.

Тёмные, почти чёрные волосы, густо залитые лаком серебрились у корней сединой. Глаза аккуратно, но как-то уж чересчур вызывающе подведены черным карандашом, голубые тени на веках, тонкие ниточки бровей, розовая помада с перламутром на тонких губах. Эдакий гибрид среднестатистической продавщицы универмага из детства и его учительницы по физики — ИнныПаллны. Та до самой пенсии и много лет после нее вплоть до увольнения по состоянию здоровья, убирала волосы в такую же высоченную бабетту. Однажды он и ещё несколько ребят из его класса забавы ради пустили пулю, что якобы в волосах у учительницы живёт мышь-полевка, она-то и свила это странное нерушимое гнездо, и якобы в столовой видели, как ИннаПална прячет в прическу кусочки хлеба — задабривает мыша. Шутка быстро разлетелась по всей школе, включая кабинеты завуча, директора и самой ИнныПалны. Автора оскорбительной колкости так и не нашли, но Семёнов надолго запомнил взгляд ИнныПаллны, которым она теперь встречала и провожала их класс. Пристальный, жёсткий и, как ему тогда казалось, очень обиженный. На оценках это правда никак не сказалось. А спустя какое-то время учительница загремела в больницу. Лечилась тяжело и долго, и в конце концов уволилась. Староста их класса предложила навестить ИннуПаллну дома, когда её выписали после очередной сложной операции. Пошли почти все. Собрали деньги, купили фрукты, цветы конфеты. Дверь им открыла совершенно лысая, исхудавшая старушка. От прежней ИнныПаллны не осталось ничего. Только глаза, как и прежде, были живыми и яркими. В них больше не было обиды, только усталость. И застывшие слезы в уголках этих глаз.

Тяжёлое горячее чувство стыда снова обожгло Семёнова изнутри на уровне сердца.

— Ну что вы к нему прилипли? Отодвиньтесь и говорите громче! — приказным тоном пророкотала дама-кассир, и Семёнов заметил, что почти упёрся лбом в стекло.

— Извините, — пробурчал он неразборчиво, отстраняясь. И уже громче добавил, — на ближайший до Урочища.

Уголки бровей на лице кассира взлетели вверх. В зале повисла напряжённая тишина. Даже мать, до того вполголоса щебетавшая о чем-то со своим ребенком, на мгновение замолчала. Семёнову даже показалось, что он слышит, как тикают часы на стене по ту сторону стекла и чиркает о бумагу грифель карандаша. Неприятное чувство снова, как до того в автобусе, холодком скользнуло по спине.

— Не получится, — наконец, прогнусавила кассир.

Пелена тревоги спала.

— Дайте на другой, — пожал плечами Семёнов, пересчитывая купюры в кошельке. — На сегодня.

— Не получится, — женщина открыла отложенную книгу, давая понять, лимит отведённого ему времени времени на исходе, — ни на сегодня, ни назавтра. — И уточнила. — Вообще не получится.

— То есть?

— Не ходит туда ничего. Закрыли маршрут за нерентабельностью, уже два года как.

— В смысле — закрыли?

Кассир театрально закатила глаза.

— В прямом. Некого возить, вот и закрыли.

Семёнов опешил. Вот те раз. Неужто придется провести отпуск в заброшенной деревне без единой живой души по соседству? Так и с ума сойти недолго. Воображение вмиг нарисовало покинутые людьми покосившиеся срубы деревянных домов, поросшие бурьяном участки с торчащими из зарослей борщевика заржавелыми остовами старой техники, подгоняемые ветром невесомые клубы пыли вдоль дороги.

— Там что, люди не живут?

— Живут. Только никуда не ездят. И к ним никто не ездит.

— То есть добраться до туда в принципе не вариант?

— Отчего же? Приезжайте в четверг утренним рейсом, уедете с автолавкой. Ну, или можете сейчас, своим ходом. Там километров тридцать всего, к ночи доберётесь.

Семёнов шумно выдохнул.

— Послушайте, — раздался позади женский голос. Семёнов обернулся. — Послушайте, — повторила женщина приставая со скамейки ему на встречу.

— Лера! — одернул её супруг.— Вот вечно ты лезешь не в свое дело. — Он нервно поднялся, швырнул на лавку журнал, и зашагал в сторону выхода, прикуривая на ходу.

Женщина не обратила на выходку мужа никакого внимания, должно быть такое поведение было ей не в новинку. Поудобнее усадила сына, сунув ему в руки брошенный мужем журнал и шагнула к Семёнову.

— Извините, что вмешиваюсь, — она неловко улыбнулась, — Услышала, что вам нужно в Урочище. — Семёнов кивнул, и женщина продолжила, — поговорите с таксистами. С клиентами у нас негусто, авось кто-нибудь согласиться подвезти. Только, — она замялась на пару секунд, поджав губы, и уже тише добавила, — в деньгах не скупитесь, иначе не поедет никто. Не любят наши те места.

Почему не любят, Семёнов спросить не успел — к широкому крыльцу автовокзала подкатил автобус.

— Лера! — требовательно донеслось снаружи.

Женщина подхватила со скамейки небольшую сумку, забросила туда забытый мужем кладезь сканвордов и, держа сына за руку, поспешила прочь.

Семёнов даже кивнуть не успел в знак благодарности.

***