Первым пришло осознание холода. Не просто прохлады, а пронизывающего, влажного ледяного дыхания, заползающего под кожу и цепляющегося за кости. Оно поднималось откуда-то снизу, из непонятной темноты, окутав лодыжки и поползло вверх по голым, беззащитным икрам. Где же одеяло? Мысль была детской, наивной, запоздалой. Я бессознательно потянулась рукой в сторону, туда, где всегда лежал мягкий бархат плюшевого мишки, подаренного бабушкой в далеком детстве. Но вместо утешительной пушистости пальцы столкнулись с шершавой, пыльной, откровенно грязной поверхностью, которая ободрала кожу на костяшках. Мозг, затуманенный глубоким, неестественным сном, забил тревогу. Это была не её кровать. Не её комната.

Потом — тряска. Ритмичная, укачивающая, но… неправильная. Жесткая, отрывистая, будто её тело лежало не на матрасе, а на голых досках. Вибрация, идущая из-под спины, отзывалась глухим, монотонным гулом в висках, настойчиво стуча в затекший затылок. И запах. Не сладкий, успокаивающий аромат лаванды от саше в шкафу, а резкий, едкий, многослойный коктейль из старой, потрескавшейся кожи, пролитого бензина, пыли и чего-то ещё… мужского парфюма? Нет, проще, примитивнее — просто мужского пота, стресса и страха. Этот запах въелся в пространство вокруг.

Я попыталась открыть глаза, но веки были свинцовыми, чужими. Они будто приклеились, слиплись от той липкой тьмы, что заполняла её изнутри. Сквозь щель между ресницами, с трудом разлепленных силой воли, проплыли размытые, лишенные смысла пятна: сплошная темнота, резкий желтый отсвет уличного фонаря, проскользнувший по какому-то низкому, грязному потолку… на потолке? Он был слишком низким, слишком близким, давящим. Не белым и ровным, а темным, будто закопченным, с выступающими ребрами жесткости. Как в… грузовике? Панике, еще смутной и неоформленной, стало тесно в парализованном теле.

— Идиот, обращайся с ней осторожнее, или ты сам разбудишь её раньше времени. Ты хочешь проблем? — прошипел голос прямо над моим ухом, слева.

Он был приглушенным, раздраженным до предела, сдавленным в узком пространстве. Я узнала этот голос. Это был… Ян. Мой Ян. Веселый, безбашенный Ян, с которым мы провалялись на пляже все прошлое лето, смеясь над глупыми шутками и строя планы, которые никогда не сбывались. Ян, который всегда пах солнцем и пивом. Но сейчас в его голосе не было ни капли того беззаботного веселья. Только холодное, металлическое напряжение, граничащее с откровенной яростью и… страхом? Да, именно страх слышался в этом сдавленном шипении.

Тело мое качнулось, грубо брошенное на какую-то неровность, и я чуть не слетела вниз, в темноту. Но в последний момент другие руки, более сильные и уверенные, подхватили меня, резко и без особой нежности прижали к чьей-то широкой, твердой груди. Мир накренился, запахи смешались. Едкий коктейль сменился другим — чистым, почти стерильным прохладным ароматом дорогого мыла, свежего, отглаженного хлопка и легкого, едва уловимого шлейфа одеколона с нотками сандала. Алексей. Только он всегда пах так… правильно, безопасно, по-взрослому. Этот запах был частью моих самых сокровенных воспоминаний, связанных с чувством защищенности.

— Седативное, которое я дал, сильное, поверь, она не проснётся до утра, — прозвучал ответный голос. Тихий, низкий, глубокий, будто доносящийся из самой груди, которая вибрировала у моего уха. В нём не было ни раздражения, ни страха. Только леденящая, безразличная уверность. — У нас достаточно времени, чтобы доставить её на место. Спокойно, всё идёт по плану.

Его слова, такие знакомые и теперь такие чужеродные, несли в себе ужасающую, обездвиживающую ясность. Забрать её. Меня. Седативное. План. Обрывки мыслей, как ошпаренные, метались в голове, пытаясь сложиться в картину, от которой кровь стыла в жилах. Вечеринка… я была на вечеринке в его новом лофте… смеялась, всё было прекрасно… выпила бокал красного вина, который мне лично подал Алексей… сказал, что это редкий сорт с его родных холмов… стало плохо, закружилась голова, он ловил меня, его лицо было так близко, полное заботы… «Ты переутомилась, Крис, просто отдохни…» — он отвел меня в тихую спальню, усадил в мягкое кресло, его рука была теплой на моем лбу…

Ужас, острый, тошнотворный, прожигающий, как кислота, пронзил меня насквозь, пробившись сквозь плотную, химическую пелену в мозгу. Это не сон. Это не кошмар, от которого можно проснуться в поту. Это происходит наяву. С ней. Прямо сейчас. Руки, которые её держат, — руки похитителей. Голоса, которые она слышит, — голоса предателей.

Адреналин, дикий и неконтролируемый, ударил в кровь, на секунду прочищая сознание. Я заставила веки приоткрыться шире, преодолевая свинцовую тяжесть. Над собой, в скупом свете, пробивавшемся из крошечного грязного окошка, я увидела его лицо — четкий, безупречный, как с античной камеи, профиль Алексея. Лёгкая тень щетины на щеках, высокий лоб, прямая линия носа. Он смотрел куда-то вперёд, в темноту, за пределы этого металлического ящика. Его челюсть была напряжена, скулы резко вычерчены. Он нёс меня, как вещь. Как бездушный груз. В его позе не было ни капли той нежности, с которой он прикасался ко мне раньше. Только функциональность.

И где-то сбоку, в тени, мелькнуло другое лицо — бледное, осунувшееся, с бегающими глазами. Ян. Он кусал губу, нервно потирал ладонь о джинсы, его взгляд скользнул по мне и тут же отпрянул, будто обжёгшись. Он боялся. Но не за меня. А себя.

Из последних сил, собрав всю волю в комок, я шевельнула непослушными, онемевшими губами. Воздух с шипом вырвался из лёгких, превратившись в клубящееся облачко пара в ледяном воздухе.

— Алексей?.. — прошептала я.

Это был не крик, даже не вопрос. Это был хриплый, полный абсолютного, детского недоумения и глубокой, пронзающей обиды выдох. Его имя сорвалось с моих губ само собой, как последняя молитва утопающего, как якорь, за который цепляется сознание в надежде, что это ошибка, страшная шутка, что он сейчас улыбнется и всё объяснит.

Он вздрогнул. Тело его на мгновение окаменело. Всего на миллиметр, но я почувствовала это внезапное напряжение, пробежавшее по его рукам, обхватившим меня. Его голова резко, почти механически повернулась ко мне, и в темных, всегда таких спокойных, читающих стихи при свечах глазах мелькнуло что-то стремительное и чужое — не шок, не досада. Скорее, холодное раздражение, как у учёного, у которого подопытный объект повёл себя не по протоколу. На мгновение, короткое, как вспышка, наши взгляды встретились. В его — ледяная, непроницаемая бездна, в которой утонуло всё, что я о нём знала. В моем — немой, животный ужас, вопрос «зачем?» и нарастающая, захлестывающая волна паники, от которой уже не было спасения.

Я увидела, как его тонкие губы чуть сжались. Он не сказал ни слова. Просто отвернулся, словно закрывая неинтересную страницу. Этот жест был страшнее любого крика. В нём была окончательность.

— Видишь? — снова зашипел Ян, его голос дрогнул. — Я же говорил!

— Замолчи, — отрезал Алексей, и в этих двух словах прозвучала такая неоспоримая власть, что Ян тут же смолк, будто его ударили.

Но сил бороться больше не было. Физических, душевных. Тьма, клубящаяся на самом краю сознания, накатила с новой, неумолимой силой. Она была густой, сладковатой и ядовитой, как тот самый бокал вина. Она затягивала меня, как трясина, заглушая звук грохочущего двигателя, приглушенный спор мужчин и отчаянный, бешеный стук собственного сердца, готового разорвать грудную клетку изнутри. В ушах зазвенело.

Последнее, что я успела почувствовать, — это новый порыв ледяного, режущего ветра, ударивший по лицу, когда где-то впереди со скрипом открылась дверь. И жесткое, холодное сиденье машины, на которое моё тело грубо, без всякой осторожности опустили, как мешок с песком. Голова безвольно ударилась о стекло. Где-то рядом хлопнула другая дверь. Потом — финальный, глухой, бесповоротный стук, отрезавший меня от мира, в котором ещё несколько часов назад была Кристина, а не «объект», не «груз».

А потом — только тишина, перемежающаяся далеким, навязчивым рокотом мотора, и абсолютный, всепоглощающий мрак. Не снаружи. Внутри. Впереди была только неизвестность, пахнущая страхом и чужим, равнодушным сандалом. И тихий, предательский шёпот памяти, повторяющий на разрушенном, израненном языке души одно-единственное слово: «Почему?..»